среднее возрастание температуры на 3° Цельсия через каждые сто метров
глубины.
Однако уже в конце седьмого километра аппаратура снаряда вместо
200-210° Цельсия, как следовало ожидать, показывала температуру окружающих
пород в 230° Цельсия. Мареев объяснял это резкое повышение температуры
какими-либо неизвестными еще химическими процессами, протекающими в породе
под влиянием непрерывного огромного давления.
Когда температура в конце восьмого километра поднялась до 280° - на 40°
выше ожидаемой, он решил остановиться и произвести генеральное
обследование снаряда, его бурового аппарата, оболочки, архимедова винта.
Сообщить Брускову о своем беспокойстве, посоветоваться с ним Мареев
опасался. Брусков стал последнее время совершенно неузнаваемым. Он
осунулся, похудел, сделался вялым и в то же время пугливым до
чрезвычайности. Резкий скрежет или визг, проникавший иногда внутрь снаряда
от работы бурового аппарата, неожиданный стук, звон разбитого стакана
заставляли его вскакивать в ужасе, в холодном поту даже во время глубокого
сна.
Однако о необходимости остановки снаряда для осмотра Мареев осторожно,
между прочим, в разговоре, как о пустяковой вещи, сообщил Брускову. Тот
отнесся к этому сообщению безразлично.
Мареев выключил рубильник, моторы прекратили свое непрерывное гудение,
прекратилось рычание резцов коронки и шорох земли за оболочкой. Плотная,
звенящая тишина наполняла снаряд - такая необычная, странная, что люди
чувствовали себя в ней беспокойно и тревожно.
Четыре часа они осматривали, исследовали, проверяли рентгеном состояние
снаряда. Все было в порядке. Ни оболочка, ни винт не обнаружили никаких
признаков деформации под влиянием трения и высокой температуры.
Высококачественная четверная, легированная сталь, полученная по способу
Лаврова и фефера, специально для постройки снаряда, вполне оправдала себя.
Резцы и ножи, которые должны были автоматически подаваться вперед в
случае стачивания и одновременного затачивания, остались в первоначальном
размере и положении.
Снаряд снова тронулся в путь.
Приближалась глубина, намеченная для установки термоэлектрической
батареи.
Гнейс продолжал окружать снаряд, но на середине девятого километра от
поверхности он стал обнаруживать понижение своей твердости. Если раньше,
за полкилометра до этого, по шкале твердости он достигал почти девятого
места, места карборунда, то теперь его твердость опять спустилась на
восьмое место.
Вместе с тем температура возрастала гораздо быстрее, чем следовало
ожидать: она доходила уже до 300° Цельсия.
Все это очень озабочивало Мареева. Чем объяснить такой быстрый рост
температуры? Не приближается ли снаряд к какому-нибудь высоколежащему
очагу магмы - расплавленной массы? Может быть, где-то здесь, на
сравнительно небольшой глубине, проходил поток магмы, соединяющий два
больших ее пространства?
Если так будет идти дальше, то на намеченной глубине в десять
километров температура может оказаться значительно выше тех 365°, на
которые рассчитан проект термоэлектрической установки. Тогда имеет смысл
добиваться не обязательно десяти километров глубины, а только лишь той
температуры, какая нужна по проекту. В конце концов это даже выгодно, это
сократит путь и время пребывания под землей. Хотя интересно, конечно,
пробиться как можно глубже, узнать, что там, в каком состоянии находятся
горные породы у границ магмы.
Но нет, Михаил совсем расклеился. Чем меньше он пробудет под землей,
тем лучше...
Мареев передал все эти свои соображения на поверхность - Комитету по
сооружению подземной термоэлектрической станции при Совнаркоме СССР,
высшему правительственному органу, которому он был непосредственно
подчинен. Комитет согласился с этими соображениями и предложил Марееву по
достижении температуры в 365° Цельсия остановиться, установить батарею и
возвращаться на поверхность.
Узнав об этом распоряжении, Брусков оживился.
- Значит, мы скоро остановимся! - радостно говорил он Марееву. - Как
хорошо!
Я устал... Мне порой казалось, что конца не будет нашему спуску... что
мы никогда не вернемся наверх, к людям... к солнцу...
У него задрожали губы и голос дрогнул.
- Да, да, Михаил! Возьми себя в руки... Не распускайся, дружище... По
моим расчетам, через пятьсот-шестьсот метров мы достигнем необходимой нам
температуры. И тогда начнем пробиваться наверх! Ты только крепись, Михаил!
Надежда и приближающийся конец путешествия вниз, казалось, влили новые
силы в Брускова.
На глубине в восемь километров восемьсот метров внешняя температура
достигла 320°.
Здесь произошла авария, чуть не стоившая жизни нашим путешественникам.
Термоизоляция из асбеста, выложенная на внутренней стороне наружной
оболочки снаряда, прорвалась по шву, и сильный жар быстро наполнил каюту.
Брусков, спавший на своей койке, впал в обморок. Когда Мареев поднялся из
нижней камеры в каюту, жар уже настолько усилился, что почти невозможно
было войти в каюту. Мареев успел, однако, добраться до баллона с жидким
водородом и пустить его струю в каюту. Струя водорода с холодом
космических пространств понизила жар и позволила Марееву отыскать место
прорыва в изоляции и заделать его.
На глубине в девять километров кончился чудовищный слой гнейса толщиной
более километра.
Температура подскочила до 345°.
Мареев впервые после тридцати двух дней строго перпендикулярного спуска
в глубины земных недр изменил направление движения снаряда, давая ему
постепенный уклон и понемногу выводя его на горизонтальную прямую.
На глубине в девять тысяч двести пятьдесят метров от поверхности земли
и на расстоянии семи с половиной километров от места отправления в шахте
"Гигант" снаряд остановился и лег в слое кристаллического сланца при
температуре породы в 367°, твердости - 7 и влажности 1,5%.
Немедленно началась работа по разрыхлению горной породы вокруг снаряда
и ее сжиганию методом термитной реакции. Со времени его введения Лавровым
и Фефером советскими химиками и металлургами были найдены специальные
термиты, вещества, которые в соединении не только с окислами металлов, но
и с различными минералами развивают необычайно высокую температуру и
образуют новые сплавы и новые минералы.
Мареев применял термитную реакцию здесь, на глубине девяти с лишним
километров, единственно для того, чтобы с помощью огромной температуры,
развиваемой этой реакцией, испарить и изгнать из окружающей породы
ювенильную (глубинную) воду, которая пробирается в верхние породы из магмы
- расплавленной массы земных глубин. Этим самым Мареев отвоевывал себе
некоторое пространство, необходимое для работ и установки батареи.
Устраивая очаги термитной реакции сначала у выходного люка, потом все
дальше и дальше от него, завоевывая пядь за пядью пространство возле
снаряда, Мареев и Брусков через десять дней непрерывной работы могли уже
стоять во весь рост в небольшой пещере.
Они были одеты в жароупорные и газонепроницаемые скафандры с
застекленными небьющимся стеклом касками на головах. За спинами у них
помещались ранцы с приборами, поглощающими углекислоту и возобновляющими
кислород для дыхания.
Теперь, получив относительную свободу действий, они могли уже гораздо
быстрее и успешнее работать.
Еще через десять дней они закончили образование пустоты, достаточной
для помещения десяти узких и высоких секций термоэлектрической батареи.
Соединенные вместе, они представляли собой высокую, в два с половиной
метра, спираль из плоской тонкой и широкой металлической ленты, спаянной,
как фанерный лист из двух отдельных лент. В общем вид батареи напоминал
огромную тонкосеребристую батарею центрального отопления. Эти две ленты
были изготовлены из двух различных металлических сплавов, в один из
которых входил, между прочим, висмут, а в другой - сернистая медь.
Спаянные друг с другом, эти ленты являлись полем для развития
электрического тока под влиянием окружающей теплоты. Но благодаря новой
комбинации элементов, входящих в состав этих лент, термоэлементы получили
возможность превращать до 35% получаемой теплоты непосредственно в
электрическую энергию. Это было огромным достижением против тех нескольких
процентов, которые давали термоэлементы до последнего времени и которые
лишали всякого практического значения этот способ получения электроэнергии.
Тонкосеребристое спиральное построение батареи давало возможность при
сравнительно небольшом объеме получать огромную площадь поглощения теплоты.
Батарея была установлена и соединена со шлангами и с заключенными в них
проводами. По данному на поверхность распоряжению в тонкий шланг стал
поступать жидкий водород, и уже через несколько часов батарея начала
вырабатывать ток. Расчеты оказались правильными.
Установить необходимую аппаратуру для регулирования работы батареи и
передачи тока на поверхность особых затруднений уже не представляло.
Мареев работал на этом важнейшем этапе своей экспедиции, забывая о
себе, забывая об отдыхе, о еде и питье. Он замучил Брускова, хотя и тот в
эти дни работал с необыкновенным воодушевлением.
Когда Мареев пресекающимся от волнения голосом донес комитету о том,
что он пускает первый ток на поверхность, сердце у него замирало от страха
перед возможной неудачей. Прошли мгновения, показавшиеся ему бесконечными,
пока до него донесся из громкоговорителя ответ:
- Все в порядке! Ток поступил в сеть! От имени правительства Союза
Советских Социалистических Республик поздравляю героев социалистического
строительства с историческим завоеванием! Исключительное мужество и
энергия, проявленные вами в этой героической экспедиции, будут служить
примером для всех работников социализма! Возвращайтесь скорее!
Мареев слушал, едва сознавая смысл этих слов. Он едва смог невнятно
ответить:
- Мы рады отдать жизнь социалистическому Отечеству...
Потом с сияющими глазами он повернулся к стоявшему рядом Брускову и
протянул ему руки. Тот бросился ему на шею и, задыхаясь, говорил:
- Никита... Никита... Я много тебя огорчал... Но теперь все прошло... Я
так счастлив... Это ты... все ты...
Моторы пели свою монотонную песню, по-прежнему рычали коронка и ножи,
кроша породу, гоня ее вниз, под снаряд, упорно и настойчиво ползущий
кверху, к солнцу, к свежему воздуху, к яркому дню и звездным ночам... И к
людям! К людям!
Брусков трепетал при одной мысли о близком возвращении. Он весь был
переполнен чувством радости и благодарности к машинам, так усердно ради
него работавшим, к Никите, такому умному, так уверенно и твердо
направляющему снаряд домой, в жизнь...
Под радостное, торжествующее гудение моторов Брусков считал, отмечая у
себя в памяти, в сердце, во всем своем существе, каждый километр, каждый
метр продвижения снаряда.
Пять километров осталось уже позади. Еще восемь с лишним километров
впереди!
Брусков не уставал вновь и вновь приниматься за решение этой древней,
такой симпатичной ему теперь пифагоровой теоремы: один катет известен -
это вертикальный спуск в девять тысяч двести пятьдесят метров; углы при
гипотенузе - линии подъема - по сорок пять градусов каждый...
Он опять и опять пересчитывал, стараясь выгадать хоть несколько
десятков метров, но нет, расчет подъема по гипотенузе давал все те же
тринадцать тысяч сто метров.
И так уже выгадали больше километра на том, что сократили спуск на
семьсот пятьдесят метров. Молодец Никита!
Снаряд ползет кверху по подъему в сорок пять градусов. По вертикали ему
никогда не поднять бы свой огромный вес.
Правда, он был значительно облегчен для своего обратного пути. Бак с
минерализатором, ящики с материалами, ящики с термоэлектрическими секциями
и еще многое другое - использованное или теперь ненужное - всего этого уже
не было, как не было и огромного веса шлангов и провода, проложенных
позади снаряда.
Все-таки продвижение вверх было значительно медленнее спуска. Вращение
огромного винта снаружи придавало снаряду вид гигантского сверла. На этом
самом трудном участке пути особенно проявилась огромная мощь моторов. Им
надо было не только дробить породы, но и подминать потом землю под
снарядом.
Особые упоры выдвигались теперь из нижней части снаряда и утрамбовывали
землю под огромным давлением до необходимой плотности, помогая в то же
время всему снаряду подыматься вверх.
Медленно ползли сутки за сутками, не поспевая за мыслями и желаниями
обитателей снаряда.
Но в каюте царило оживление. Веселое настроение друзей ничем не
омрачалось.
Они усердно работали, продолжая научные наблюдения, ведя записи в
путевом журнале и научных дневниках.
Больше всего радовали регулярно получаемые с поверхности сводки о
работе подземной электростанции. Она работала безотказно, и электроэнергия
непрерывным могучим потоком вливалась из недр земных в общую сеть СССР.
Мареев взялся за разработку проекта новой, более крупной подземной
установки и проекта регулярного подземного сообщения с ней. Брусков
увлекся описанием их путешествия в недра Земли. Разговоры с поверхностью,
с родными и друзьями, чередовались с радиомузыкой, шахматами.
Но все заливали непрерывные волны радости, возникавшие где-то в сердце
и мягкими ударами разливавшиеся по всему существу: скоро... скоро...
До поверхности оставалось все меньше и меньше. Позади лег уже шестой
километр, потом восьмой, девятый...
На десятом километре от подземной электростанции Мареев заметил
значительное замедление в продвижении снаряда.
"Вероятно, опять гранит", - подумал он.
Он подошел к аппарату подачи образцов, но характерной для гранита
раздробленной красноватой массы не нашел в чашечке. Была лишь кучка
желтого глинистого сланца, через который снаряд пробирался на протяжении
уже нескольких сот метров.
"Странно, - подумал Мареев, - почему же уменьшилась скорость
продвижения?"
Он поделился своим недоумением с Брусковым, но тот ответил:
- Это, вероятно, случайно... Выправится...
Брусков так уверовал в снаряд и в предусмотрительность Мареева, что его
теперь мало заботили такие вопросы.
Однако скорость с каждым десятком метров явственно падала. Мареев все
тревожнее искал причины этого явления и ничего не мог найти.
На расстоянии трех километров от поверхности снаряд остановился.
Моторы работали, наполняя помещение своим музыкальным гудением,
вращались коронка и ножи, вращался внешний винт. Электрический свет
заливал все помещения, но снаряд неподвижно лежал на месте.
Мареев чувствовал, что у него готов лопнуть череп от сумасшедшей пляски
мыслей. Он ничего не мог понять. Он проверил коронку и ножи, проверил
передаточный механизм, просвечивал рентгеном архимедов винт, но,
обследовав половину винта, рентген испортился, и исправить его уже не
удалось. Однако, в общем все, казалось, было в исправности, все работало
нормально.
Но снаряд лежал уже третьи сутки, как бревно.
Брускова начинало беспокоить тревожное настроение Мареева. Он помогал
Марееву искать причину аварии, но безуспешно. Но все-таки уверенно
твердил, что это неважно, что снаряд скоро тронется в путь.
На пятые сутки отчаяние начинало овладевать людьми.
На седьмые сутки они лежали на своих койках, измученные, молчаливые,
угрюмые. Они боялись делиться друг с другом своими мыслями. Они думали о
близкой поверхности, о солнце, о ветре, о шелесте зеленых деревьев.
Осталось всего лишь три километра! Они прошли уже двадцать километров.
Уже сто девяносто шесть дней они оторваны от жизни, заключены в эту
тюрьму, оставалось только двадцать - двадцать пять дней и кончился бы этот
кошмар, и перед ними раскрылся бы сверкающий, радостный мир...
Вместо него расторгается могила... Быть погребенным заживо... Спасения
нет... Над ними по вертикали толща в два километра...
С воплем отчаяния Брусков вскочил с койки.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг