сплющен? Павлик об этом не говорил. Надо спросить у него. Это очень, очень
важно..."
Почему это было важно, Цой не мог бы ответить и самому себе.
Он нашел Павлика в каюте Плетнева. Мальчик сидел за небольшим столиком
у переборки и что-то записывал в толстую тетрадь. Увидев Цоя, он смутился и
закрыл тетрадь.
- Здравствуй, Павлик! Чем это ты занят? - спросил Цой, не зная, как
приступить к разговору. Павлик в смущении заерзал на стуле:
- Да так, записываю... Ты к Виктору Абрамовичу, Цой? Он на вахте.
- На вахте?.. Гм... Так, так... - Цой уселся на стул возле стола. - А у меня голова разболелась от этого шума. Работать не могу... Вот и брожу по подлодке, бездельничаю... А ты что записываешь? Дневник ведешь, что ли? Это
ты хорошо придумал, очень хорошо! И обиды свои тоже записываешь? -
добродушно усмехнулся Цой. - И про ящичек Федора Михайловича?
Павлик все больше смущался, краснел.
- Да, - проговорил он чуть слышно. - Очень много интересного. Чтобы не
забыть. Ребятам буду читать, когда приеду и поступлю в школу. Только ты,
Цой, никому не говори, пожалуйста.
- Ну, зачем же зря болтать! А капитан знает, что ты ведешь дневник?
- Капитан?! - Павлик с удивлением посмотрел на Цоя. - Зачем? Я даже
Виктору Абрамовичу не говорю. Я всегда пишу, когда он на вахте. Ты первый
узнал об этом. И ты мне обещал об этом... и ты мне обещал никому не
говорить... Правда? Ты никому не скажешь?
- Я-то не скажу, будь уверен. А вот капитану ты должен сам рассказать.
И перед приходом подлодки во Владивосток должен будешь показать ему свой
дневник. Разве тебе неизвестно это правило? Оно обязательно для всех,
участвующих в плавании.
- Неужели? - растерявшись, спросил Павлик. - А я не знал... Зачем же
это нужно капитану?
- Ну как ты не понимаешь, Павлик! Ведь на нашей подлодке есть много
секретного: и то, как она устроена и как вооружена. Представь себе, что ты
подробно опишешь что-нибудь из этих секретов в своем дневнике. Ты можешь
потерять свою тетрадь или ее украдут у тебя, и какими-нибудь путями она
попадет в руки врага... Ты же знаешь, что враг всегда и всюду следит за
нами, за всем, что делается в нашей стране: за нашими вооруженными силами,
за нашей армией и флотом, за заводами и фабриками, которые выделывают для
них оружие и боевое снаряжение. Враги всегда мечтают, как бы напасть на нашу
страну, уничтожить наших защитников - армию и флот, отнять наши земли,
фабрики и заводы, посадить нам на шею капиталистов и помещиков, чтобы весь
советский народ работал на них, чтобы опять вернулись в нашу прекрасную
страну нищета, безработица, голод, холод, унижение, рабство... Надо всегда
помнить об этом, Павлик. Надо всегда помнить, что мы окружены врагами.
Павлик никогда не видел своего друга в таком волнении. Цой быстро ходил
по тесной каюте, возбужденно размахивая руками. Его глаза горели, всегда
приглаженные волосы растрепались. Павлик сидел тихо, внимательно слушая.
- Эти враги, - продолжал Цой, - подсылают к нам шпионов, чтобы
выведать секреты наших вооружений. Они ищут и подкупают разных мерзавцев и
предателей, чтобы при удобном случае, особенно во время войны, те взрывали у
нас заводы и фабрики, мосты и электростанции, разрушали железные дороги,
выкрадывали наши планы обороны и планы наших крепостей, чертежи самых лучших
самолетов, пушек, броненосцев, подводных лодок...
- Я ничего не буду записывать о "Пионере", Цой! - закричал Павлик,
вскочив со стула. - Ничего! Ничего! Даю тебе честное слово! И я сам покажу
свою тетрадь капитану. Пусть смотрит.
- Надо быть очень внимательным, Павлик, - сказал Цой, устало опускаясь
на стул. - Надо быть не только самому осторожным в своих поступках, но и
очень внимательно присматриваться к тому, что совершается вокруг тебя, к
тому, что делают другие люди около тебя. Если ты замечаешь, что человек
совершает что-нибудь странное, непонятное или непозволительное - скажем,
фотографирует что-то около нашей крепости, подозрительно возится или подолгу
шатается, как будто бесцельно, около железнодорожного моста, который
охраняется часовыми, или, таясь, выносит какие-нибудь бумаги из военного
учреждения, какие-нибудь странные, необычайные вещи... предположим, из нашей
подлодки, - насторожись, Павлик! Примечай! Незаметно, осторожно наблюдай!
Если не можешь сам понять, посоветуйся с кем-нибудь из взрослых, с надежным,
более опытным человеком. Если уж дело явно неладное, может быть даже явно
опасное, иди сейчас же к начальнику и расскажи...
Цой замолчал. Павлик тоже помолчал, потом тихо и неуверенно сказал:
- Цой, может быть, лучше совсем не вести дневника... здесь, на
подлодке?
- Нет, почему же? - пожал плечами Цой. - Это тебе полезно будет, но
записывай только то, что не может сделать твой дневник опасным и вредным для
нашей страны. Впрочем, капитан просмотрит и вычеркнет то, что не годится...
А такие, например, вещи, - улыбнулся Цой, - как наши приключения на дне или,
скажем, твоя размолвка с Гореловым из-за ящичка, записывай сколько хочешь...
Кстати, - продолжал он улыбаясь, - какой он из себя, этот ящик.
- Ящичек? - Переспросил Павлик, отрываясь от каких-то своих мыслей. -
Ну, какой он?.. Ну, похож, знаешь, на кубик с ребрами приблизительно в
десять сантиметров, очень тяжелый... Я его с трудом держал в руке.
- Отчего же он такой тяжелый?
Павлик с удивлением посмотрел на Цоя:
- Не знаю... Федор Михайлович говорил, что обычно в этом ящике
находятся запасные части от его машинки... - Павлик задумался на минуту. -
Впрочем, когда я его держал в руках, он был с каким-то принадлежностями для
экскурсий. Так мне объяснил Федор Михайлович.
Какое-то смутное беспокойство все явственней отражалось на лице
Павлика.
- Какие же это могут быть принадлежности для биологических экскурсий?
- продолжал спрашивать Цой. - Ты ведь тоже участвуешь в таких экскурсиях и
должен знать, что мы обычно берем с собой. Я, например, не понимаю, о каких
принадлежностях Федор Михайлович тебе говорил... Ну, что мы берем с собой в
этих случаях? Пружинный сачок - он большой, его не спрячешь, да и не нужно
прятать, он всегда должен быть под рукой. Нож, долото, пинцет... Ну, что
еще? Зажимы, скальпель? Эти вещи только мне нужны и Арсену Давидовичу... Что
же могло быть еще спрятано в этом ящичке?
Беспокойство Павлика переходило уже в явное волнение.
- Я не знаю, Цой, - пробормотал он, опустив глаза. - Я тоже не
понимаю... Мне... мне так говорил Федор Михайлович.
- Федор Михайлович? - медленно повторил Цой. - Та-а-ак... Почему же
он на тебя вдруг так сильно рассердился? Как будто до сих пор он к тебе
хорошо относился. Вы даже всегда дружны были. Правда?
- Да! - немного оживился Павлик. - Он объяснял мне машины, часто шутил
со мной. Только один раз до этого случая он как будто здорово рассердился
на меня. Но это просто недоразумение. И это было давно, еще в Саргассовом море...
- Рассердился! - воскликнул Цой. - За что?
- Ну, я же говорю тебе, Цой, что это было недоразумение. Он ошибся.
- Хорошо, хорошо, пусть ошибка, - нетерпеливо говорил Цой, едва
сдерживая волнение, - но в чем заключалось это недоразумение? В чем было
дело? Что тогда произошло между вами? Да говори же, говори!
- Ну, я не знаю, Цой...- ответил Павлик, растерявшись от этого потока
торопливых, взволнованных вопросов. - Я не понимаю, почему ты так
расстроился? Я нашел около двери его каюты клочок какой-то записки. Я
посмотрел, чтобы прочесть, что там написано, а он подошел ко мне, отнял
бумажку и так злобно посмотрел на меня, даже страшно сделалось...
- Ну! Ну! А в записке что было?
- Не помню, Цой... Какие-то отдельные слова... Ведь это же был
обрывок..
- А все-таки, - настаивал Цой, - ну, хотя бы отдельные слова.
Припомни... ну, пожалуйста, постарайся!
Павлик выглядел совершенно измученным. Видно было, что он изо всех сил
напрягает свою память.
- Там было... - медленно, с трудом вспоминал Павлик. - Там были
какие-то градусы... широта и долгота... И еще... как это называется?.. Это
такое слово... - Павлик потер лоб, на минуту закрыл глаза. - Начинается на
"Т"... или, нет, на "К"... трудное такое словно... Мне его потом объяснил
Федор Михайлович. Мы с ним потом помирились - это оказалась совсем не его
бумажка. Он извинился и повел меня показывать и объяснять машины, и я его
спросил, что значит это слово...
- Ну хорошо. Что же он тебе объяснил?
- Ага, вспомнил! - радостно воскликнул Павлик. - Это такие... такие
цифры... когда устанавливается положение какой-нибудь точки в географии или
морском деле...
- Координаты?! - закричал Цой, чуть не подскочив на стуле. -
Координаты?!
- Да-да! Координаты! - И сейчас же, как будто это слово внезапно
раскрыло запертые шлюзы его памяти, Павлик быстро продолжал: - И еще там
было написано: двадцать шестое мая, восемнадцать часов, потом Саргассово
море и еще, кажется, что-то про гидроплан... Вот... И как будто больше
ничего.
Цой неподвижно сидел, уставившись глазами в одну точку. Губы его
посерели. Скулы как-то странно заострились и выдавались еще больше, чем
всегда. Павлик испуганно смотрел на него. Он никогда не видел у Цоя такого
лица и теперь молчал, не зная, что сказать.
- И больше ничего, - как будто про себя пробормотал Цой, едва шевеля
губами. - Больше ничего... Да, двадцать шестое мая...
- Я хорошо помню это число, Цой, - тихо сказал Павлик, чтобы хоть
разговором отвлечь своего друга от каких-то тяжелых мыслей. - Это день
рождения папы. И как раз в этот день я с черепахой запутался в водорослях.
Потом эта испанская каравелла, спрут и кашалот...
Когда он замолчал, Цой медленно повернулся к нему с окаменелым лицом.
- Ты больше ничего не помнишь, Павлик? - тихо спросил Цой. - Больше
ничего из того, что случилось в этот день, двадцать шестого мая?
Павлик вопросительно поднял глаза на Цоя.
- А бомбардировку забыл? - все так же тихо, чужим голосом говорил
Цой. - Забыл, что как раз двадцать шестого мая кто-то бомбардировал стоянку
нашего "Пионера"?
Краска залила лицо Павлика, и ему почему-то сразу сделалось жарко.
Потом лицо начало медленно бледнеть. Павлик молчал, не сводя широко
раскрытых глаз с Цоя.
- Я... я был тогда болен, - с трудом произнес он наконец. - После
кашалота... Мне потом рассказал Марат...
- Так вот, выходит, спасибо, Павлик, тебе и кашалоту твоему. Спасибо
за то, что вы увели нас с этого гиблого места - с этих ко-ор-ди-нат, -
сказал Цой с безжизненной, деревянной улыбкой. - А что касается Марата, то
он мне тоже кое-что рассказал.
Он встал и сурово, с какой-то необычайной строгостью посмотрел на
Павлика, и тот невольно тоже встал.
- Помни, Павлик! - сказал Цой жестким голосом. - Помни, ты должен
молчать о нашем разговоре. Никому ни слова! Ты обещаешь?
Павлик молча кивнул головой.
- Ты обещаешь? - повторил свой вопрос Цой.
- Да, - едва слышно ответил Павлик. - Честное слово.
Цой направился было к двери, но неожиданно, точно вспомнив о чем-то, повернулся к Павлику.
- И еще помни, Павлик: будь настороже! Будь внимательным. Примечай,
наблюдай - осторожно, незаметно... Если увидишь что-нибудь неладное, не
подавай виду и сообщи сейчас же мне. Обещаешь?
- Хорошо, Цой, - прошептал Павлик.
Глава II. ПОИСКИ ВЫХОДА
Утром семнадцатого июля, на третий день после соединения айсбергов,
шторм неожиданно затих, и установилась спокойная, безветренная погода. На
помощь шторма рассчитывать уже нельзя было. Ультразвуковые пушки успели
разрыхлить на льдине узкую полосу сверху донизу лишь в девять метров
глубиной на каждом конце полыньи.
Оставалось еще много десятков метров твердого, все более крепнущего
льда.
Поднявшийся над айсбергом инфракрасный разведчик донес, что море,
успокоившееся и затихшее, было до горизонта покрыто сплошным торосистым
ледяным полем. Еще с утра капитан приказал прекратить работу ультразвуковых
пушек, явно бесцельную в этих условиях и лишь напрасно истощавшую
электроаккумуляторы.
На подлодке установилась тишина. С нею еще больше усилилось чувство
беспокойства, наполнявшее теперь все помещения корабля.
Положение казалось безвыходным. Сколько продлится этот плен? Зима в
Южном полушарии была лишь в самом начале - в этих широтах она должна была
продлиться еще три-четыре месяца. Между тем через месяц и шесть дней
подлодка должна была быть во Владивостоке... Перспектива задержаться здесь
на зимовку грозила неисчислимыми последствиями для страны и для самой
подлодки.
Люди старались не обнаруживать беспокойства, которое начало охватывать
их после того, как надежда на помощь шторма исчезла.
Художник Сидлер остановил Марата, встретив его в коридоре. Марат только
что сменился на вахте в аккумуляторных отсеках и шел в столовую, чтобы
позавтракать со своей сменой.
- Слушай, Марат, что же это теперь будет? - спросил Сидлер
искусственно равнодушным голосом и отводя глаза в сторону. - Как мы
освободимся из такой тюрьмы?
Марат был голоден и не собирался вести беседу на ходу в коридоре.
- А ты думаешь, что мы кончили свой рейс в этом полярном порту? -
насмешливо спросил он, пытаясь пройти мимо Сидлера, чтобы скорей добраться
до столовой, откуда доносился приглушенный шум голосов, стук тарелок, звон
ножей и вилок. Но Сидлер схватил Марата за пуговицу и крепко держал.
- Подожди, подожди минутку, Марат! Ты не шути. Говорят, что вода в
этой полынье быстро замерзнет, и даже до дна. Хороший будет порт, нечего
сказать!
- А кто ей позволит, воде-то, замерзнуть?
- Но ведь на воздухе ужасный мороз! Тридцать пять градусов! И кругом
лед.
Марат с удовольствием помучил бы Сидлера еще немного своими шутками и
двусмысленными вопросами, но аппетит разгорался и не допускал задерживаться
почти у самого входа в столовую.
- Слушай, Сидлер! Скажи откровенно: ты с Луны свалился, что ли? Разве
ты не знаешь, что капитан оставил корпус подлодки в накаленном состоянии?
Как ты думаешь, для чего это?
- Я понимаю, что это для подогрева воды в полынье, чтобы не замерзла.
Но ведь это же расточительство! Накал корпуса поглощает уйму электроэнергии.
Надолго ли хватит в таких условиях нашего запаса?
- Да, - грустно подтвердил Марат. - Что верно, то верно. Уже дней
десять, с самой Огненной Земли, как мы не опускали в глубины наши
трос-батареи и не заряжали аккумуляторы. Я тебе даже скажу по секрету, -
добавил Марат, понижая голос, - что в аккумуляторах осталось электроэнергии
не больше чем на двое суток, если держать подлодку на пару.
Проходивший мимо Матвеев остановился и с интересом слушал.
- Да, дорогой товарищ, - еще раз с грустью подтвердил Марат, - всего
на двое суток!
Равнодушие мигом исчезло с лица Сидлера. Он растерянно посмотрел на
Марата и воскликнул:
- Но ведь это же ужасно! А потом что? Вся полынья превратится в лед, и
подлодка вмерзнет в него. Без электроэнергии мы окончательно погибнем!
- Совершенно верно, Сидлер! Без электроэнергии нам никак нельзя.
Придется приняться за зарядку аккумуляторов. Как раз сейчас я получил
приказание заняться этим. Вот только позавтракаю, если позволишь, посплю
часа два и примусь за дело.
Сидлер смотрел на Марата и на посмеивающегося Матвеева недоумевающими
глазами:
- Ты смеешься, Марат?
- Говорю совершенно серьезно.
- Но как же? Куда же ты опустишь трос-батареи?
- Не опущу, а подниму. Из каждой пары трос-батарей одна останется в
теплой воде возле подлодки, а другую вытащим на лед. Пойми же, чудак: на
воздухе триддатипятиградусный мороз, а температура воды в полынье около трех
градусов выше нуля. Где ты еще найдешь для наших термоэлементных
трос-батарей такой замечательный температурный перепад почти в тридцать
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг