дома-бастиона? Какие велись разговоры, какие прения сторон, какие истины
открывались, какие спектакли разыгрывались по разные стороны стены, какие
копья ломались о пресловутое кирпичное диво?.. Можно догадаться, можно
представить... Можно даже вспомнить слова молодого парня в белой куртке,
когда он сообщил Павлику Топорину, что обязательными станут "кое-какие
звуки": плач и стон, крики о помощи и проклятия... Ох, нагадал, наворожил,
напророчил, ох, получил он все это сейчас, жестокосердный...
А славная чета Пахомовых - Ирка с Сенькой - безмятежно отсыпались, и
общий радостный сон их был, возможно, цветным, широкоэкранным и
стереоскопическим, произведение искусства, а не сон. И солнце гуляло по их
квартире как хотело, по-хозяйски заглядывало во все углы, во все щелочки,
вычищенные, выдраенные аккуратной женой Иркой.
Но вот законный вопрос. Имелись ли в доме-бастионе другие квартиры, где
- ни стены, ни тумана, где - лад и согласье, где не жилплощадь общая, а
жизнь, как, собственно, и должно быть на общей жилплощади? Хочется верить,
что были... Да конечно же, были, к черту сомнения! Ирка, например, если б
она проснулась, если б ее спросили, сразу назвала бы не только номера
квартир, но и перечислила бы всех, кто в них прописан, ибо не раз
приводила в пример упрямому Сеньке тех, кто жить умеет, любить умеет,
верить умеет, понимать друг друга и друг другу помогать. И пить, к слову,
тоже умеет...
Последняя формулировка - Иркина. И еще многих граждан нашей обширной
державы, оправдывающих таким афористичным образом свой интерес к
небогатому ассортименту винных отделов. Лично автор до сих пор не понял
хитрого смысла вышеуказанной формулировки, до сих пор наивно считает, что
лучше не уметь. Старая, хотя и парадоксальная, истина: не умеющий плавать
да не утонет...
В кухне туман был почему-то не столь густым, как в пристенных
владениях, и Павлик без труда спроворил несколько бутербродов с сыром,
нашарил в холодильнике две бутылки пепси-колы, погрузил все это на
сервировочный столик и покатил его к стене, используя легкую колесную
мебелишку в качестве ледокола. Или, точнее, туманокола.
Столик ткнулся в стену, бутылки звякнули, дрогнули, но устояли.
- Дед, - крикнул Павлик, - кушать подано.
- Не хочу, - сказал из кабинета гордый профессор.
- Ну и зря. Твоя голодовка стены не сломает.
- А что сломает? - вроде бы незаинтересованно, вроде бы между прочим
спросил Топорин.
Пока Павлик готовил туманный завтрак, у деда было время поразмыслить
над ситуацией. Данный вопрос, справедливо счел Павлик, - несомненный плод
этих размышлений. И не только плод, но и _симптом_. Симптом того, что
упрямый дед, Фома неверующий, готов, как пишут в газетах, к новому раунду
переговоров.
- Что сломает?.. - Павлик влез на оставленный у стены стул, поставил на
нее, на ее верхнюю грань, тарелку с бутербродами и бутылку пепси. - Дед,
возьми пищу, не дури... - спрыгнул на пол, сел на стул, подкатил к себе
столик. Снова повторил: - Что сломает?.. Вот ты вчера говорил, будто наше
поколение инфантильное и забалованное, будто мы не научились строить, а
уже рвемся ломать. А спроси меня, дед: что мы рвемся ломать?
- Что вы рветесь ломать? - помедлив, спросил Топорин.
Слышно было, что он опять идет к стене переговоров, толкая впереди
спасительный стул.
- Стену, дед, стену, - ответил Павлик. - Я же говорил вчера...
- Но ты, Павел, поминал абстрактную стену, так сказать, _идеальный_
объект.
- А он стал материальным.
- Это нонсенс.
- Ничего себе нонсенс, - засмеялся Павлик и постучал бутылкой по стене.
- Долбанись лбом - поверишь.
- Грубо, - сказал Топорин.
- Зато весомо и зримо. Против фактов не попрешь, дед.
- Смотря что считать фактами... Ну, ладно, допустим, ты прав и стена
непонимания, о которой ты так красиво витийствовал, обрела... гм...
плоть... Вот же бред, в самом деле! - Топорин в сердцах вмазал кулаком по
кирпичам, охнул от боли. - Черт, больно!.. Ну и как же мы ее будем ломать?
Помнится, ты жаждал лома, отбойного молотка, чугунной бабы... Беги,
доставай, бей!
- Бесполезно. Бить надо с двух сторон.
- И мне принеси. Я еще... э-э... могу.
- Конечно, можешь, дед, - ласково сказал Павлик, - иначе я бы с тобой
не разговаривал. Но вот ведь хитрость какая: не разрушив идеальную, как ты
выражаешься, стену, не сломать и материальной. Этой.
- Вздор! - не согласился дед. - Принеси лом, и я - я! - докажу тебе...
- Что докажешь? Выбьешь десяток кирпичей? А они восстановятся. Сизифов
труд, дед.
- Они не могут восстановиться! Это фантастика!
- А что здесь не фантастика? Разве что мы с тобой...
- Но как мы станем жить?!
- А как мы жили, дед?
- Как жили? Нормально.
- Ты ни-че-го не понял, - обреченно проговорил Павлик.
- Нет, я понял, я все понял, - заторопился Топорин. Попытался пошутить:
- В конце концов, кто из нас профессор? - сказал с сомнением: - Но ведь
так невозможно - со стеной?..
- А я тебе что твержу? Конечно, невозможно! Похоже, дед, что ты и
впрямь начинаешь кое-что понимать.
Он встал и услышал, что дед по ту сторону кирпичной преграды тоже
встал. Так они стояли и молчали, прижав к стене с двух сторон ладони,
смотрели на нее сквозь плотный туман, и одно у них сейчас было желание -
нестерпимое, больно щемящее сердце. Увидеть друг друга - всего-то они и
хотели.
Старик Коновалов и парень в белой куртке сидели на лавочке на
набережной Москвы-реки и смотрели, как по серой плоской воде маленький
буксирный катерок с громким названием "Надежда" тянет за собой стройную и
длинную баржу. Катерок пыхтел, натужно пускал в реку синий дымок, но дело
свое делал исправно.
- Дай закурить, - попросил Коновалов.
- Не курю, - сказал парень. - Не люблю.
- И правильно, - согласился Коновалов. - Чего зря легкие гробить?.. -
помолчал, провожая взглядом "Надежду", уходящую под стальные пролеты
виадука окружной железной дороги. Робко, собственного интереса страшась,
спросил: - Слушай, паренек, как же они теперь жить станут?
- А как они жили, отец? - вопросом на вопрос ответил парень, не
подозревая, что почти буквально повторил слова Павлика Топорина, сказанные
им деду в ответ на такой же вопрос.
Но почему - не подозревая? Все-то он подозревал, все-то знал, все ведал
- многоликий юный искуситель людских душ, хороший современный парнишка по
имени Андрей, Иван, Петр, Сергей, Александр, Николай, Владимир... Или
Павел, например.
- Как жили? - озадачился старик Коновалов. - По-разному жили, ни шатко
ни валко. В сплошном тумане.
- Оно и видно. А надо бы по-другому.
- Потому и стена, да?
- А что стена? Была и нет... Так, символ. Предупреждение. Чтобы
поняли...
- Поймут ли?..
- Поймут, отец.
- Хорошо бы... Отец сына, сын отца, жена мужа... Ах, славно!.. Жаль,
сына моего нет...
- Почему нет? Вон он...
Коновалов, не веря парню, оглянулся. Из-за школьного здания на
набережную вышел его сын - широкоплечий, дочерна загорелый, в шортах, в
рубахе сафари, в пробковом тропическом шлеме, будто не в Москве он
обретался, а в знойной Африке, будто не на столичный асфальт ступил, а на
выжженную солнцем землю саванны.
А он, кстати, там и обретался.
- Серега! - крикнул Коновалов сдавшим от волнения голосом.
- Он тебя пока не слышит, - мягко, успокаивая старика, сказал парень.
Сын Серега посмотрел по сторонам и побежал по набережной к обрыву,
перепрыгнул через поросшую редкой травой узкоколейку, ведущую к старой
карандашной фабрике, начал спускаться к реке по склону, оскользаясь,
хватаясь за толстые лопушиные стебли. А следом за ним на набережную
выкатилась шумная, пестрая разноголосая людская толпа. Старик смотрел на
нее оторопело, подмечая знакомцев. Вон Сенька с Иркой, ночные строители, -
бегут, цепко держась за руки. Вон близнецы Мишка и Гришка тянут за собой
своих скандальных жен, а те и не скандалят вовсе, охотно бегут, даже
смеются. Вон старики Подшиваловы с сыном-писателем, невесткой-художницей,
внуками-вундеркиндами - тесной группкой. Вон Алевтина Олеговна, счастливая
учителка, - в обнимку с толстым Стеценко. Вон полковник из пятого подъезда
с женой. А вон Павлик Топорин с дедом-спортсменом, профессором-историком -
эти и на бегу о чем-то спорят, руками размахивают. И остальные жильцы - за
ними, через узкоколейку, по обрыву, сквозь лопухи, к реке - кто кубарем,
кто на своем заду, проверяя крепость штанов, кто на ногах устоял, а кто и
на пузе сполз. И - в воду!
Ан нет, не в воду.
Показалось Коновалову, что не река под обрывом текла, а гигантская
лента транспортера, и людей на ней было - как в часы пик в метро, не
протолкнуться, и несла она их туда, куда спешил упрямый кораблик с зыбким
именем, куда вел он огромную пустую баржу, на которую где-то кто-то что-то
обязательно погрузит.
- Что же ты? - укорил парень. - Догоняй!
- А можно? - с надеждой на чудо, спросил Коновалов.
- Конечно, чудак-человек!
И Коновалов рванул к обрыву - торопясь, задыхаясь, ловя открытым в
беззвучном крике ртом чистый утренний речной воздух.
Катерок поддал газу, пустил из выхлопных труб вредный канцерогенный
дым, и тот мгновенно расплылся над рекой, загустел сизым киселем, скрыл от
посторонних глаз и баржу, и сам катер, и веселых жильцов - как не было
ничего.
А парень посмотрел на часы, спросил озабоченно:
- А не пора ли нам?..
И сам себе ответил:
- Конечно, пора.
И пошел себе, торопясь. В соседний дом. В соседний город. В соседний
край. Далеко ему идти, долго, велика страна.
И звонили будильники, и включалось радио, и распахивались ставни, и
весело пела вода в кранах. Просыпался дом, вылетали из окон ночные
толковые сны, майский день наступал - новенький, умытый, сверкающий.
---------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Требуется чудо". М., "АСТ", 1999.
OCR & spellcheck by HarryFan, 18 October 2000
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 05.11.2001 14:32
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг