- Фирма веников не вяжет, - сказал парень и выключил приемник. - Еще
претензии имеются?
- Вроде нет...
- А раз нет, сядем. Разговор будет, - парень уселся на венский стул
верхом, как на коня, из заднего кармана джинсов достал сложенный вчетверо
листок бумаги, развернул его. Листок - заметил старик - весь исписан был.
- Сядь, сядь, нет правды в ногах, нет ее и выше. Слушай сюда... Твоя
фамилия Коновалов, так?
Точно, слесарь, подумал старик, усаживаясь на диван, иначе откуда ему
фамилию знать?
- Ну, - подтвердил.
- Павел Сергеевич?
- И тут попал.
- Я тебе, Пал Сергеич, буду фамилии называть, а ты отвечай: слышал о
таких или не слышал. Первая: супруги Стеценко.
- Это какие же Стеценко? - призадумался старик. - Из второго подъезда,
что ли? "Жигуль" у них синий, да... Этих знаю. Сам-то он где-то по
торговой части, товаровед, кажется, из начальников, а жена - учительница,
химию в нашей школе преподает. Моя Соня-покойница поговорить с ней любила.
- Про химию?
- Почему про химию? Про жизнь.
- Хорошие люди?
- Обыкновенные. Живут, другие не мешают... Соня как-то деньги дома
забыла, а в овощном помидоры давали, так химичка ей трешку одолжила.
- Вернули?
- Трешку-то? А как же! В тот же день. Соня и сходила.
- Значит, говоришь, другим не мешают?
- Не мешают. А чего? Вон, трешку одолжили...
- Большое дело, - то ли всерьез, то ли с издевкой сказал парень и
что-то пометил на листке шариковым карандашиком. - Подавший вовремя подает
вдвое... Ладно, поехали дальше. Пахомов Семен, пятьдесят седьмого года
рождения, Пахомова Ирина, шестьдесят первого.
Старик оживился:
- Сеньку знаю. Сеньку все знают. Я еще мать его помню, Анну Петровну,
святая тетка была. Муж у нее по пьяному делу под машину попал - ну,
насмерть. В шестьдесят первом вроде?.. Ага, тогда Сеньке как раз четыре
стукнуло... Анна его тянула-тянула, на трех работах работала, уборщицей. А
что? Тяжко, конечно, а ведь под две сотни в месяц выходило. Это теперь
двести целковых - тьфу, а тогда - ба-альшие деньги. Сенька не хуже других
одевался, ел, пил...
- Пил? - быстро спросил парень.
- Лимонад. Это потом он за крепкое взялся. За крепкое - крепко... -
старик засмеялся неожиданному каламбуру, но парень вежливо перебил:
- Короче, Пал Сергеич, время ограничено.
- У меня не ограничено, - будто бы обиделся старик, а на самом деле
ничуть не обиделся: просто так огрызнулся, для проформы, чтоб не давать
спуску нахальному слесарю. - И у Сеньки не ограничено. Он, как выпьет,
сразу во двор. И ля-ля, и ля-ля - с кем ни попадя. Известно: у пьяного
язык без костей. Ирка за ним: "Сеня, пойдем домой, Сеня, пойдем домой".
Где там!
- Бьет?
- Ирку-то? Этого нет. Любит ее до потери пульса. Сам говорил...
- И все знают, что пьет?
- Знают.
- И ни гу-гу?
- А чего гу-гу? Нынче он куда меньше засаживает, государство
позаботилось, позакрывало шалманы-то.
- А если б не государство, так и помалкивали бы?
- Чего ж зря встревать?
- Позиция... - протянул парень и опять карандашом на бумажке черкнул. -
Так. Следующий. Топорин Андрей Андреевич.
- Хороший человек, - быстро сказал старик. - Солидный. Профессор. Книги
по истории пишет. Я, когда покрепче был, за их "Волгой" ухаживал: масло
там, клапана, фильтры. Сейчас не могу, силы не те... А он, Андрей
Андреевич, хоть и ровесник мой, а живчик, сам машину водит, лекции
читает... Я вот тоже историей интересуюсь, так он мне свою книгу подарил,
с надписью, - старик сделал попытку встать, добраться до книжного шкафа и
предъявить парню означенный том, но парень интереса не проявил.
- На фиг мне его книга, - грубо заявил. - Сиди, отец, не прыгай, у меня
еще вопросы есть. Внука его знаешь?
- Павлика? Вежливый, здоровается всегда...
- И все?
- А что еще? Ему под двадцать, мне под восемьдесят, здоровается - и
ладно.
- Ладно так ладно, - засмеялся парень, сложил листок, сунул в карман,
встал. - Все. Допрос окончен. Вы свободны, свидетель Коновалов.
- Погоди, постой, - старик неожиданно резко - собеседник славный,
похоже, утекал! - вскочил, цапнул парня за локоть. - Ты из милиции, точно!
- Ну ты, дед, даешь! - парень легко высвободил локоть. - Сначала вор, а
теперь милиционер. Вот слесарь - это еще туда-сюда, давай на слесаре
остановимся. И тебе понятно, и мне спокойно... А ты времени не теряй,
завтракай - и во двор. Дыши кислородом, думай о возвышенном. Хочешь - об
истории. Вот тебе, кстати, тема для размышлений: почему при Екатерине
Второй люди ходили вверх головой? - засмеялся шутке и к выходу направился.
Но вдруг притормозил, посмотрел на вконец растерянного старика. Сказал
серьезно: - Да, про мелочишку забыл. Ноги у тебя болеть не станут. И
сердчишко малость притихнет. Так что пользуйся, живи, не жалей себя. Себя
жалеть - пустое дело. Вот других... - не закончил, открыл рывком дверь.
Старик совсем растерялся - и от царских обещаний парня, и, главное, от
того, что он уходил, спешил, уж и на лестничную площадку одной ногой
вторгся. Любой вопрос: чем бы ни задержать - лишь бы задержать! Успел
вслед - жалобно так:
- Может, ты доктор?
- А что? - парню, похоже, домысел по душе пришелся. - Может, и доктор.
Чиним-лечим, хвастать нечем... - и вдруг сжалился над стариком: - Не
горюй, отец, еще увидимся. Я же сказал: с тебя начал, тобой и закончу.
- Чего начал-то?
- Чего начал, того тебе знать не надо, - наставительно сказал парень. -
А почему с тебя - объясню. Хороший ты человек, Пал Сергеич.
- Ну уж, - почему-то сконфузился старик, хотя и приятна была ему
похвала парня. - Хотя оно конечно: жизнь прожил, зла никому не делал...
Старик вспомнил Соню-покойницу. Это ее слова, в больнице она умирала,
понимала, что умирает, тогда и сказала старику: "Жизнь прожила, зла никому
не делала".
- Зла не делать - это пустое. Это из серии: "Моя хата с краю", - сказал
парень. - Я тебя. Пал Сергеич, хорошим потому назвал, что ты и о добре не
забывал.
- Это когда же? - искренне удивился старик. - О каком добре? Ты чего
несешь?
- Что несу - все мое, - хохотнул парень. - Не морочь себе голову, отец,
живи, говорю, - и хлопнул дверью.
Был - и нет его. Ну, точно нуль-транспортировка! Старик по инерции
шагнул за ним - звать-то, звать его как, не спросил, дурак старый! -
уперся руками в закрытую дверь и вдруг ощутил, что стоит прочно, уверенно
стоит, не как давеча, когда ноги, как мягкие воздушные шарики, по полу
волочились. А сейчас - как новые, не соврал парень. Притопнул даже: не
болят - и все.
Время к одиннадцати подкатило, у школьников образовалась переменка -
короткая, на десять минут всего. Но и десять минут - срок, если его с
толком провести. В школьном дворе, отделенном от общего зеленым реечным
забором, октябрятская малышня гоняла в салки, потные от обилия знаний
пионеры играли в интеллектуального "жучка", похожие на стюардесс
старшеклассницы в синих приталенных пиджачках чинно гуляли, решали, должно
быть, проблемы любви и дружбы - любовь приятней дружбы, какие уж тут
сомнения! - а их великовозрастные однокашники, не страшась педсоветов,
привычно дымили "Явой" и "Столичными". Можно сказать, изображали взрослых;
Но сказать так - значит соврать, ибо они уже были _взрослыми_, ладно - не
по уму, зато - по виду. Этакие дяденьки, по недоразумению надевшие
кургузые форменные куртки.
Конечно же, автору никак не нравится, что подрастающее поколение,
надежда нации, с юных лет травит себя вредным для здоровья никотином. Но
как, посоветуйте, с этим бороться? Отнимать сигареты? Новые купят,
карманные деньги у всех водятся. Пороть? Попробуй справься с такими, уложи
их поперек лавки! Читать лекции о вреде курения? Они такими лекциями по
горло сыты, ни одну на веру не принимают, а понадобится - сами произнесут
и сигареткой переложат. Демагогия - грустный знак времени... Помнится
автору, отец поймал его, тринадцатилетнего, за тайным курением, скандалить
не стал, а взял сыночка "на слабо", заставил его выкурить целую пачку,
двадцать сигарет "Новость" подряд. Результаты были ох как печальны, не
стоит о них... Но это - мера негуманная, несовременная, никак не
совместима с нынешним понятием о правильном воспитании!
Так что вот вам проблема - почище любви и дружбы.
Парень вышел из подъезда, немедленно заметил курильщиков,
оккупировавших лавочку возле песочницы, и подошел к ним.
- Здорово, отцы, - сказал парень, как красноармеец Сухов из любимого
нашими космонавтами фильма "Белое солнце пустыни". Поскольку "отцы", как и
в фильме, не ответили, а лишь окинули парня ленивыми, не без высокомерия,
взглядами, он продолжил:
- Капля никотина убивает лошадь.
- А две капли - инвалидную коляску, - скучно сообщил один, самый,
видать, остроумный. - Шли бы вы, товарищ, своей дорогой...
- Дорога у нас одна, - не согласился парень. - К светлому будущему. Там
и встретимся, если доживете... Но я не о том. Знаете ли вы некоего
Топорина Павла?
- Зачем он вам? - спросил остроумный, аккуратно гася сигарету о
рифленую подошву кроссовки "Адидас".
- Инюрколлегия разыскивает, - доверительно сказал парень. - Такое дело:
умерла его двоюродная бабушка, миллионерша и сирота. Умерла в одночасье на
Бермудских островах и завещала внучатому племяннику хлопоты бубновые,
пиковый интерес.
Курильщики изволили засмеяться, шутка понравилась.
- Ну, я Топорин, - сказал остроумец в кроссовках. - К дальней дороге
готов.
- Не спеши, наследник, - охладил его парень. - У тебя впереди физика и
сдвоенная литература. Классное сочинение на тему: "Чужого горя не бывает"
- о коммунистической морали. Генеральная репетиция перед выпускными
экзаменами.
И в это время над двором прокатился раскатистый электрический звон.
Перемена закончилась.
- Откуда вы тему знаете? - спросил, вставая, Топорин Павел.
И приятели его с детским все-таки удивлением смотрели на залетного
представителя Инюрколлегии.
- По пути сюда в роно забежал, - усмехнулся парень. - Иди, Павлик, учи
уроки, слушайся педагогов, а в три часа жду тебя на этом месте. Чтоб как
штык.
- В три у меня теннис, - растерянно сказал Павел.
Ошарашил его загадочный собеседник, смял сопротивление наглым
кавалерийским наскоком, а главное - заинтриговал, зацепил _тайной_.
- Теннис отменяется, - парень был категоричен. - Тем более что корты
сегодня заняты: мастера "Спартака" проводят внеплановую тренировку. Все, -
повернулся и пошел прочь, не дожидаясь новых возражений.
А их и не могло быть: звонок прозвенел вторично, а школа - не театр,
третьего не давали.
А старик Коновалов тем временем съел калорийную булочку, густо
намазанную сливочным маслом, запил ее крепким чаем, подобрал со стола в
горстку крошки арахиса, кинул в рот, прожевал пластмассовыми надежными
кусалками. Потом пошел в комнату на новых ногах, вынул из ящика серванта
тетрадь в клеточку, карандаш, надел пиджак - и к выходу. Зачем ему
понадобились письменные принадлежности, он не ведал. Просто подумал: а не
взять ли? И взял, ноша карман не тянет.
Автор понимает, что выражение "пошел на ногах" звучит совсем не
по-русски, но трудновато иначе определить механику передвижения Коновалова
в пространстве: ноги и впрямь казались ему чужими, приставленными к
дряхлому телу для должной устойчивости и скоростных маневров.
У Сеньки Пахомова был бюллетень. Простудился Сенька у себя на стройке,
смертельно просквозило его на девятом этаже строящегося в Чертанове жилого
дома, продуло злым ветром толкового каменщика Сеньку Пахомова, когда его
бригада бесцельно ждала не подвезенный с утра цементный раствор.
Температура вчера была чуть не до сорока градусов, мерзкий кашель рвал
легкие, и не помогла пока ни лошадиная доза бисептола, прописанного
районной врачихой, ни банки, жестоко поставленные на ночь женой Иркой.
Ирка ушла на работу рано, мужа не будила, оставила ему на тумбочке у
кровати таблетки, литровую кружку с кислым клюквенным морсом и веселый
журнал "Крокодил" - для поднятия угасшего настроения. Да, еще записку
оставила, в которой обещала отпроситься у начальницы с обеда.
Отпустит ее начальница, ждите больше, тоскливо думал Сенька, безмерно
себя жалея. Решит небось вредная начальница почтового отделения, в котором
трудилась Ирка, что снова запил, загулял, забалдел парнишка-парень, шалава
молодой, что не домой надо Ирке спешить, не к одру смертному, а в
вытрезвитель - умолять милицейских, чтоб не катили они телегу в Сенькино
стройуправление.
Одно утешало Сеньку: в бригаде знали о его болезни, он с утра себя
хреново почувствовал, сам бригадир ходил с ним в медпункт и лично видел
раскаленный Сенькиным недугом градусник. "Лечись, Семен, - сказал ему на
прощание бригадир, - нажимай на лекарства, а то, сам знаешь, конец
квартала на носу".
Приближающийся конец квартала волновал Сеньку не меньше, чем бригада.
Бригада тянула на переходящий вымпел, попахивало хорошей квартальной
премией, и то, что один боец выпал из боевого строя, грозило моральными и
материальными неприятностями. Вопреки мнению старика Коновалова, Сенька
Пахомов любил не только пить фруктовое крепленое, но и растить кирпичную
кладку, что, к слову, делал мастерски - споро и чисто. У него, если хотите
знать, даже медаль была, блестящая медалька "За трудовую доблесть",
полученная три года назад, когда - тут следует быть справедливым! - Сенька
пил поменее. Да ведь это как поглядеть - поменее, поболее! Раньше просто
было: заначил от Ирки трешку, сходил в "Гастроном" напротив, взял
"фаустпатрон" и принял содержимое его на свежем воздухе, где-нибудь на
Москве-реке. А теперь где этот "патрон" достать? На весь район одна точка
спиртным торгует, полдня в очереди промаяться надо. А время откуда взять?
От работы не оторвешь, вечером - не успеешь до семи. Только бюллетени и
помогали: печень у Сеньки всерьез пошаливала, камни, что ли, в ней
наблюдались. Придешь в поликлинику, поплачешься, тут тебе сразу три дня -
на размышление... Правда, после таких бюллетеней печень и вправду
прихватывало, но Сенька меру знал, медициной не злоупотреблял: пару
аллохолин в рот - и на трудовой подвиг, план стране давать.
Ирку, конечно, жалко. Ирке эти бюллетени тяжко давались, но терпела
пока, мучилась и терпела. Сенька иногда думал: неужто до сих пор любит она
его? Думал так и сам себе не очень верил, смутно понимал: терпит его из-за
Наденьки. Да и то сказать: получал Сенька прилично, до двухсот пятидесяти
в месяц выходило. Плюс Иркины девяносто - сумма!
Квартальная премия нужна была позарез: свозить Наденьку на лето в
Таганрог, к теплому морю, к Иркиным родителям.
Сенька, постанывая, выколупнул из обертки две таблетки бисептола, запил
теплым морсом, стряхнул градусник и сунул его под мышку, заметив время на
будильнике: тридцать пять минут первого... И в тот же момент в дверь
позвонили. Сенька нехорошо матюкнулся, не вынимая градусника, пошел
открывать: неужто кого из дружков принесло? Нашли время, сейчас ему только
до выпивки, о ней и подумать сейчас тошно.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг