- Стой...
И то ли она услыхала (что невозможно, невозможно, невозможно!), то ли
сама того пожелала, но встала как раз у поваленной сосны, замерла
струночкой, смотрела куда-то поверх Вадима. И он, оглушенный и уж никак не
способный рассуждать логически, начал лихорадочно набрасывать ее портрет
тонко заточенным угольком - пока она стоит, тюка не ушла! - торопясь,
торопясь. А она и не уходила, словно ведала, что он рисует ее сейчас, что
она не просто вовремя возникла, но и так, профессионально выражаясь,
вписалась в пейзаж, что Вадим уже не мыслил его без этой солнцеволосой
русалки или, вернее, ведьмы, ибо, если верить классике, в России даже
ведьмы были ослепительно хороши.
Она терпеливо, замершей свечечкой стояла у сосны минут уже, наверно,
пятнадцать и ни слова не сказала, а Вадим и не мыслил о разговоре, он
работал, забыв даже, что она - живая, что она - из Них, врагиня, так
сказать. Но уж так он был устроен, художник Вадим, что во время работы
напрочь забывал обо всем постороннем, отвлекающем - мирском. Если она шла
у него - работа. А тут, кажется, пошла...
И в это время, будто режиссерским чутьем угадав момент (именно
режиссерским, ибо, как потом рассуждал Вадим, режиссер в сей мизансцене
отменным оказался), на сцену вышли два "адидаса". Они вышли из-за спины
Вадима, прекрасно видя, что он успел набросать на картоне, а скорее всего
давно наблюдая за ним, и, остановившись между ним и сосной, пропели хором:
- Ба-а, знакомые все лица!
Они, ясное дело, девицу в виду имели. Не Вадима же: того намеренно не
замечали. И девица мгновенно ожила от своего столбнячно-портретного
коллапса, заулыбалась, легко перешагнула через сосну и произнесла что-то
вроде:
- Привет, мальчики! Давно жду...
Вадим даже не сразу сообразил, что произошло: он не умел быстро
перестраиваться, переходить от одной реальности (своей, выстроенной) к
другой. К истинной реальности. Именно ей, истинной, и принадлежали
"адидасовские" мальчики, в который раз посягавшие на творческие замыслы
художника. Только вчера Они изменили реальность сразу, срезав цветы еще до
того, как те попали на картон. А сегодня дали побаловаться нежданно
выстроенным, полностью вжиться в него, и только тогда безжалостно
разрушили - увели Девицу, прямо из-под кисти увели. А результат тот же:
испорченный этюд.
- Эй! - крикнул Вадим, еще не ведая, что предпринять дальше.
Один из "адидасов" обернулся, преувеличенно вежливо спросил:
- Вы нам?
- Вам, вам...
- Я весь - внимание.
И второй "адидас" обернулся, тоже - "весь внимание", а девица улыбалась
беспечно и радостно. Ей-то что? Она кукла, элемент в клоне. Сказали
постоять - постояла...
А собственно, в чем Их обвинять? В том, что девицу забрали? Так не
сосну же. Даже не цветы. Вадим не спрашивал позволения писать ее, сам
начал, без всяких предисловий. А чего она тогда стояла, не уходила?.. Ну
уж ты, брат, чересчур, остужал себя Вадим. Захотела - остановилась. Коли
мешала, сказал бы - она б и ушла. Пеняй на себя. Другое дело, что все это,
конечно, подстроено, и ведь как хитро подстроено, психологически точно -
не придерешься.
- Вы мне мешаете, - только и сказал Вадим, - не видите, что ли?..
- Все? - осведомился "адидас"-один, и в этом "все" слышалось нечто
иезуитски жестокое, ибо он отлично понимал, что уж девица Их распрекрасная
ничуть Вадиму не мешала, напротив: зарез ему без нее.
Но что он мог ответить?
- Все! - отрезал решительно.
- Простите, - "адидас"-один театрально приложил руку к сердцу, и
брат-близнец точнехонько повторил его жест и сказанное повторил:
- Простите!
А девица по-прежнему улыбалась в сто своих белейших зубов, явно
наслаждаясь ситуацией. И молчала. А вдруг она - немая?..
- Мы немедленно уходим, - сказал "адидас"-два, - немедленно. Еще раз
простите нас. Не подумайте, что мы варвары какие-нибудь, не ценим
искусства. Еще как ценим! Поверьте, вы об этом еще узнаете...
И, подхватив девицу под руки, они легко пробежали по поляне, скрылись в
лесу. И надо отдать им должное: сыграли все точно, нигде не сорвались, не
прыснули исподтишка в кулачок. Хотя, как понимал Вадим, очень им того
хотелось: ситуация и впрямь смешной вышла.
Ему тоже стоило уйти. Сейчас, без девицы, пейзаж с сосной выглядел
пресно и пусто. Потом, через несколько дней Вадим вернется сюда - когда
перегорит, переболеет случайно увиденным, остановленным... Он взял картон
с почти готовым рисунком - хоть сейчас под краски! - поднатужился и
разорвал его пополам, а половинки бросил в траву. И пусть его обвинят в
загрязнении окружающей среды - это он переживет.
Но день только начался, и поддаваться хандре не следовало. Вадим верил
в собственный профессионализм, в руку свою верил и не хотел, не умел
сознаться, что какое-то мелкое - пусть досадное, обидное, но не стоящее
боли! - происшествие может выбить его из ровной колеи ремесла, расклеить,
расслабить. Не получилось с сосной - сам, глупец, виноват! Купился на
_красивое_... Получится с мостом. Времени до обеда навалом, работай - не
хочу.
Не хотелось. Но выдавил из себя раба - не по капле, а разом - собрал
барахлишко и потопал к мостику. Надеялся, что там Они его не ждут, помнил,
что пока - пока! - к тотальным действиям не прибегали, вредили редко, но -
права поговорка - метко...
Странным было: белесое, выцветшее от жары небо не отражалось в воде, и
речка чудилась черной и непрозрачной, текла не торопясь, еле-еле, даже
будто бы стояла, легко уцепившись длинными размытыми краями за ивняк на
берегу, за черные сваи моста, а может статься, за невидные глазу коряги на
дне, якорями ушедшие в мягкий ил. И - ни ветерка в полдень, чтобы погнал
речку вперед, сорвал с якорей, только плавунцы-водомеры, мгновенно,
невесомо даже, перемещаясь по стеклянной этой поверхности, создавали
иллюзию движения, позволяли волну.
Но на картоне все это выглядело неживым, придуманным, а не писанным с
натуры, хотя Вадим-то писал точно, стараясь быть верным и в мелочах, но
голубое, зеленое, черное, коричневое не оживало под кистью, чего-то не
хватало этюдику - ну, допустим, тех самых плавунцов или какой-нибудь
другой крохотной чепухи, но не хватало, и все тут, не оживала картинка,
застряла в крышке этюдника раскрашенной фотокарточкой, и Вадим бросил
кисти в ящик, лег на траву, ладони, краской вымазанные, под голову уложил,
стал смотреть в небо. Он уже понял, что ничего путного здесь не напишет,
не сумеет, пора паковать манатки и бежать отсюда, не оглядываясь. Черт с
ней, с удобной дачей. Они победили.
Быть может, впервые за свои тридцать лет (или, если считать
"сознательный" возраст, за пятнадцать-шестнадцать...) он думал о том, что
есть в его жизни что-то неверное, искусственное - _неживое_. Выстроил себе
дорогу, расставил километровые столбики и идет по ней, по любезной сердцу
дорожке, никуда не сворачивая, скорости не превышая. В семнадцать - школа
позади, студия во Дворце пионеров. В двадцать три - Строгановку проехали,
нигде затора не вышло, экспрессом неслись по "зеленой" улице, диплом с
отличием имеем. И дальше - так же. В двадцать шесть - член МОСХа, так
сказать, узаконенный профессиональным союзом художник, к тридцати - две
персональные выставки, хвалебные - пусть и без громких эпитетов - статьи в
газетах, альбом в издательстве на подходе...
А ведь есть что вспомнить, точит какой-то вредный червячок с тех пор...
Давным-давно, еще в студии, как раз перед вступительными экзаменами в
Строгановку его первый учитель - старик сейчас, под восемьдесят, навестить
бы, а все недосуг!.. - сказал Вадиму:
- Знаешь, что плохо, Вадик? Слишком быстро ты себя нашел... Да что там
быстро - с ходу... Одного тебе в напутствие пожелаю: пусть тебя
влево-вправо пошвыряет.
- Это как? - не понял Вадим.
- А как с женщинами... - учитель не выбирал сравнений, не щадил юности,
а может, намеренно вгонял в краску любимого ученика: - Одной всю жизнь сыт
не будешь.
Помнится, покоробила тогда скоромная аналогия семнадцатилетнего юношу,
чистого, аки горный хрусталь, но виду не подал, спросил только:
- А если будешь?
- Тогда не мни себя знатоком, молчи в тряпочку! - Ярости у учителя
всегда хоть отбавляй было, он и письму учил так же - только кнутом не
порол. - Какой ты художник, если не бросало тебя от любви к любви, пока
настоящую не обрел, единственную... А к ней продраться нужно.
- Могло и сразу повезти...
- Не верю в "сразу"! Откуда ты знаешь, что повезло, если сравнивать не
с чем? Я же говорю: это как с женщинами... - И добавил, успокаиваясь: -
Придет время - сам поймешь. Только бы не поздно... А почему разговор
завел? Талант в тебе вижу...
Тогда запомнил накрепко одно: про талант. Всегда неприятное
отбрасываешь, отбираешь то, что сердцу любо. Так и жил, про талант помня,
гладко жил. И в Строгановке ни вправо, ни влево его не бросало, шел как
шел, и никто его за то не осуждал, наоборот - в пример ставили: мол,
какова цельность натуры! Не то что у тех, кто сначала в одну крайность
бросится, потом в другую, а в результате - ноль без палочки. И еще
оправдываются: ищем, мол, себя. Поиск, товарищи, должен быть плановым. Не
слепые котята - по разным углам тыкаться. Берите пример с Вадима Таврова!
Равнение - на маяк!
Признайся, маячок, горд был этим?
Горд, горд, чего скрывать...
А что ж с некоторых пор сомнения стали одолевать? Что ж разговор этот
давний с учителем из головы не идет, в подробностях крутится? Или свет у
маяка ослаб, напряжение упало? Да нет, с напряжением - порядок, двести
двадцать, как отдай. Только что-то светить некому...
Кстати, почему не женился, если уж поминать учительскую аналогию? Не
нашел - на ком? Удобная отговорка... Возможностей - опять-таки "кстати" -
хватало, нечего скромничать, ни внешностью, ни умом Бог не обидел. И уж
собирался пару раз - помнишь? Как не помнить... Но объективные причины.
Одна из кандидаток, например, не туда, куда положено, посуду ставила или
вот еще мебель любила переставлять: однообразие ей, видите ли, не
нравилось, надоедало. Другая... Ну, ладно, о другой не будем, тут -
больно. Тут сам виноват. Хотя, впрочем, причины схожи...
Ты привык быть один, Вадимчик, привык спать один, утром в одиночестве
просыпаться, завтракать, все ставить, куда положено раз и навсегда,
работать привык один и допускал кого-то до себя и себя до кого-то лишь на
время, на срок "от" и "до", самим тобой отмеренный. Хорошо это, а, Вадим?
А собственно, что плохого? Привычка - вторая натура, а натурой он и
похвастаться может, цельностью и крепостью. Не натура - глыба гранитная...
Так что же эта глыбища, этот памятник себе трещинки стал давать?
Нехорошо. Непорядок. Без малого три дня твое могучее терпение испытывают
какие-то мамины детки, а ты уж - лапки кверху: бежать надо, работа не
идет! А ведь не идет...
Резко встал, вгляделся в картон. Да, неудача. Не вышло, настроение
подвело. Сегодня. Бывает. Завтра этого не будет... А этюд дрянь.
Подцепил на кисть черной краски, крест-накрест перечеркнул написанное.
На сегодня все. Пошел обедать, отдыхать, валяться на траве. Как там у
поэта: "Счастлив тем, что обнимал я женщин, мял цветы, валялся на
траве..." Исключая женщин, счастье - впереди.
После пакетно-вермишельного обеда разделся до плавок, подобно тем
клопам-лазутчикам, и улегся загорать посреди участка, благо солнце еще
высоко было и пекло по-страшному. Улегся прямо на траву, на пузо, макушку
белой кепочкой, предусмотрительно из Москвы привезенной, прикрыл - чтоб не
дай бог тепловому удару не случиться! Приступил к чтению обнаруженного на
террасе древнего номера "Науки и жизни", в коем задержался на статье про
телепатию и телекинез - явления необъяснимые, а стало быть, вредные и
ненаучные, по мнению автора статьи. Своего мнения на сей счет Вадим не
имел, не думал о том ранее, а теперь верил автору на слово. И читал бы он
так и далее, не отрывался бы, принимая горячую послеполуденную солнечную
ванну, как вдруг из-за забора его окликнули:
- Дяденька, а дяденька...
Он даже не сразу понял, что зовут именно его, только заслышав детский
голос, затравленно встрепенулся: кто? где? зачем?
- Да вам я, вам, дяденька...
За забором стояла голенастая девчонка, похоже, малость взрослее
старшего из давешних лазутчиков, специалистов по отвлекающим маневрам,
лет, значит, десяти, тощая (таких в школе "шкелетами" кличут), под
мальчишку остриженная, в коротком, до колен, сарафанчике, до такой степени
выгоревшем, что первоначальный его цвет великий спец по колориту Вадим
Тавров определить не брался. Может, желтый был, а может, коричневый. А
может, и вовсе красный. Рядом с ней топтался некто Бессловесный, абсолютно
голый, загорелый, с соплей под носом, с указательным пальцем во рту,
росточку полуметрового или того менее, судя по некоторым небольшим
признакам - мужеского полу. Год ему от роду - с ходу определил Вадим. Не
было у него теперь занятия душевнее, чем на глаз определять возраст
врагов.
- Ну, дяденька же... - с раздражением повторила девчонка, не понимая:
почему этот пожилой чудак в белой кепке сидит на траве, испуганно
разглядывает ее и на призывы не реагирует. Совсем, что ли, со страху
сдурел?..
- Слышу, не глухой, - сварливо сказал Вадим. Возможно, попади ему под
руку книга Макаренко или Сухомлинского, он прочел бы в ней, что с детьми
следует разговаривать ласково и вежливо. Но в растрепанном номере журнала
"Наука и жизнь" о воспитании детей не было ни слова.
- Чего надо?
- Это мой братик, - девчонка потрясла голого субъекта за коричневую
ручонку, и он, молчаливо соглашаясь, качнулся туда-сюда, не вынимая пальца
изо рта.
- А мне-то что? - спросил Вадим, заранее готовый к любой пакости и со
стороны девчонки, и со стороны братика.
- Вам-то ничего, а мне каково? - Девчонка опять потрясла брата
свободной ладошкой - совсем по-бабьи, по-взрослому, подперев щеку. - Забот
с ним знаете сколько?
- Не знаю, - сказал Вадим и на всякий случай поглядел по сторонам:
вроде никого кругом, спокойно.
- И слава богу, что не знаете, - закивала девчонка. - Так я к вам по
делу. Он вертолет на ваш участок запустил, а мамка за вертолет мне
всыплет, ему-то что...
- Какой еще вертолет? - взъярился сбитый с толку Вадим, даже встал. -
Какой вертолет, спрашиваю?
- Зеленый, - спокойно объяснила девчонка. - С винтом.
- Знаю, что с винтом!.. А танка он сюда не запускал? Бомбы не бросал?
Орал и сам понимал, что смешон: на кого орет? Однако не мог
остановиться и орал не столько на кого, сколько для кого - для себя
надрывался, себя успокаивал, а точнее, подобно самураю, приводил в боевую
готовность.
А девчонка, привыкшая, видно, ко всяким разным "закидонам" меньшого
братца и умеющая его успокаивать не хуже тех же Макаренко с Сухомлинским,
и тут терпения не утеряла.
- Танка не запускал, - ответила она на прямо поставленный вопрос. -
Танк дома остался, в ящике. А бомбы он делать не умеет. Пока. И я не
умею... Вы уж позвольте зайти, забрать вертолет. Попадет ведь... А я
заметила, куда он упал.
Вадим наконец сообразил, что девчонка имеет в виду какую-то летающую
игрушку, а вовсе не военный вертолет, до винта набитый десантниками.
Сообразил он это, и ему стало весело: докатился, брат, скоро грудных
младенцев бояться станешь, мимо яслей пройти не сможешь - только с
охраной.
- Ищи, - разрешил он.
- Я через калитку, - обрадованно сказала девчонка и побежала вдоль
забора.
Бежала она в хорошем спортивном темпе, и братец не поспевал за ней,
ноги у него еще медленно шевелились, и поэтому часть пути она тащила его
волоком - за руку, что не мешало ему сосредоточенно сосать палец, никак не
реагируя на неудобства передвижения.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг