портреты всех руководителей Советской державы, начиная с Ленина. В отличие
от Маяковского Василь Денисыч "чистил" себя подо всеми сразу - чтоб, значит,
стерильнее быть.
- Я вас слушаю внимательно, - сказал Умнов.
- Это я вас внимательно слушаю, - улыбнулся Василь Денисыч.
- Не понял. Кто кого хотел увидеть?
- Какая разница - кто. У вас есть вопросы, догадываюсь. Задавайте.
Отвечу по мере возможности.
- И велика мера?
- От вас зависит.
- То есть?
- Мера откровенности зависит от вашего желания понять.
- Что понять? Вас лично? Ваших ряженых из кафе? Или ряженых с завода?
Или всех других ряженых?..
- А вы, Андрей Николаевич, не ряженый? Вы у нас всегда - в своей
одежке?
- По возможности, - не стал врать Умнов.
Василь Денисыч сочувственно кивнул.
- То-то и оно. А возможностей - кот наплакал. Какие у вас возможности -
у газетчика-то опытного? Нуль целых нуль десятых.
- Врете! - Хамить так хамить. Разговор, похоже, откровенным получался.
- И раньше можно было честным оставаться, А уж сегодня - нечестным просто
нельзя быть... Я Краснокитежск в виду не имею.
- Раньше - честным?.. Не смешите, Андрей Николаевич. Вы - человек
молодой, послевоенного, так сказать, посева, не буду вам про сталинские
времена рассказывать. Давайте недавнее вспомним, когда товарищ Умнов вовсю
знаменитым стал, когда его статьи - нарасхват. Еще бы: о нравственности
пишет, о моральном потенциале нации!.. Вития!.. А вития знал о наркомании?
Знал. О проституции? Знал. О взяточничестве и коррупции в любых эшелонах
власти - снизу доверху? Догадывался, догадывался. О том, что самое
бесклассовое общество в мире полегоньку становится самым кастовым? Знал,
знал, знал!.. Что ж не писал о том? Что ж не разоблачал с присущим ему
гражданским гневом? Не напечатали бы?.. Верно, не напечатали бы. Но вы ведь
и сами не рвались написать. Вот она честность: не могу молчать! Классик,
помнится, выдохнул. А, вы не классик, вы молчали. Сами себя оправдывали:
чего зря биться, все равно не опубликуют. Цензор внутри вас был куда
страшнее цензоров государственных: те только отнимали у слова свободу, а вы,
вития народный, его свободу в зародыше убивали. Этакий, с позволения
сказать, абортарий слова. И не подпольный - официальный. Одних творческих
союзов для вашего брата-гинеколога штук семь слажено, коли не ошибаюсь... Вы
мне сейчас скажете, что были люди, которые... Были. Бились головой об
стенку. Иногда разбивали. Голову, конечно. Стенка - она на века. Согласен:
герои. Безымянные. Согласен, многие со временем имена обрели. Посмертно. Так
вед не вы. Вы у нас не герой, Андрей Николаевич. Вы жить хотите. Вы умело и
ловко искали компромисс между совестью вашей, личной, и совестью,
определенной свыше. Для всей страны определенной. Ну и для средств массовой
информации - особо... Вон вы на мой иконостас поглядываете, на тот, что за
спиной висит. Ну-ка вспомните, кого из них вы в своих статьях не цитировали?
Двух-трех - из вычеркнутых? А всех остальных - по мере требований времени?..
Молчите? Умеете слушать, хорошее качество... Только не думайте, что я все
это вам в осуждение говорю. Да помилуй бог - нет! Я все это вам твержу,
поскольку уважаю вас. Верю вам. Единомышленника в вас вижу... Не
противьтесь, не надо - именно единомышленника. Вот парадокс: вы во мне -
врага, а я в вас - друга... Именно потому вы - здесь... Я ваш главный вопрос
знаю: почему вы уехать не можете? Почему сегодня утром вы по замкнутому
кольцу ездили, как рулем ни крутили - все в Краснокитежск попадали? Так,
да?.. Отвечу... Потому что вы из него и не выезжали. Потому что
Краснокитежск - ваш город. Он - в вас. Внутри. В печенках. В мозгу. В
сердце. И его не вытравить никакими перестройками. А стало быть, и не
выбраться из него... Спросите: выбираются? Бывает, к сожалению. Не можем
удержать. Так кто выбирается? Те самые герои, которые - не вы. У Лермонтова,
кажется: богатыри, не вы... Кстати, там же: плохая им досталась доля,
немногие вернулись с поля... Ах, как верно, как живо! Что значит - на века
сделано!.. И останется верным на века. Потому что это только вам кажется,
будто стенки больше нет, не обо что головой биться. Есть она, есть, дорогой
мой друг, только не бетонная - согласен, но - резиновая. Вы в нее лбом -
бах, а она - поддается. Вы еще - бах, а она - дальше. И у всех у вас
возникает сопливое романтическое чувство: нам нет преград! Ни в море, ни на
суше! Путь впереди чист! Все дозволено!.. Все? А хрен-то! У резины какое
качество? Поддаваться - до предела растяжимости. Предел этот пока далеко,
бейтесь лбом, двигайте стенку. Но когда-нибудь его, предела то есть,
достигнут, и тогда не позавидую я тем, кто стенку-то - лбом, ох, не
позавидую... Ка-ак резина пойдет назад, ка-ак сметет она всех, кто ее на
прочность проверял!.. Представили картиночку? Воображение-то у вас
творческое, художническое, небось страшненько стало, а? Даже мне, волку
старому, и то страшно... Но страхи - страхами, а жизнь идет. И стенку вы и
иже с вами пихаете почем зря. А мы вам на освободившемся пространстве миражи
строим. Гласности хотите? Жрите тоннами! Демократии? Купайтесь! НЭП
вспомнили? Кушайте окрошечку, гости дорогие! Приказано перестроиться? Мы -
люди служивые, солдаты партии, мы приказам всегда повинуемся. Потому что
твердо знаем: стенка все равно назад пойдет. Экспрессом помчится!.. Так я
вам и предлагаю: не ломайте комедию, становитесь в наши ряды. Тем более что
вы их и не покидали. А весь пафос ваш гражданский - тот же мираж... Ну а что
до ваших пустых возражений: мол, не то время, мол, сколько уже преград
сломано, - так ведь эту песенку еще когда пели... - и он запел уже известным
Умнову хорошим баритоном: - Нам нет преград ни в море, ни на суше... -
оборвал песню: спросил задушевно: - Уразумели, Андрей Николаевич?
Умнов молчал. Ему было страшно. Нет, не Василь Денисыча он боялся -
себя. Себя! Что он, Умнов Андрей Николаевич, тысяча девятьсот сорок
четвертого года рождения, русский, член КПСС с семьдесят второго,
разведенный, политически грамотный, морально устойчивый, образование высшее,
журналистское - что он, профессиональный борец за газетную правду, ответит
старому волку?.. Попытается его переубедить? Бред... Спорить с ним?..
Мать-покойница говорила: из двух спорящих один - дурак, другой - сволочь.
Она иной спор в виду имела, но и здесь Умнов дураком оказаться не хотел...
Промолчать?.. А не слишком ли много в своей жизни он уже промолчал?..
- Уразумел, Василь Денисыч, - медленно, будто раздумывая, проговорил
он. И впрямь раздумывал: что дальше? - Вы правы: много во мне
Краснокитежска, много... Все было, и молчал, когда орать хотелось, и врал,
когда правда кому-то неудобной казалась, и "Ура!" вопил со всеми вместе...
Было... Здорово это вы придумали: абортарий слова... Сколько я их убил -
слов... И героем не был, нет, не был. Завидовал героям - это да. Мучительно
завидовал! До бессонницы. А сам - слаб человек... - Он сейчас не с Василь
Денисычем разговаривал, а с собой. - Говорят: время лепит людей. Наверно...
В пятьдесят третьем мне исполнилось девять лет. Тогда, в марте, я и не понял
толком, что умер бог, умерла эпоха. Ваша эпоха... У меня семья счастливой
была: никто на войне не погиб, никого ваша эпоха в лагерях не скрутила. Но
никто и поклонов богу не бил. Отец всю жизнь инженерил, даже в партию не
вступил. Мать - детей воспитывала. Жили... А в пятьдесят шестом мне всего
двенадцать стукнуло, и материалы двадцатого съезда я по-настоящему только в
институте и прочитал. А это уже шестидесятые шли. Опять - ваши годы... Я еще
не знал, что они уже - ваши, я еще сопляком был. Помню, сочинил рассказ,
самый первый мой, про человека, который возвращается из лагеря в
коммунальную квартиру, в свою комнату, а за стенкой по-прежнему живет тот,
кто в сорок седьмом на него донос настрочил. Ну и все такое... Не придумал,
знал этих людей... Притащил в одну редакцию, в другую, в третью. Никто вроде
и не говорит, что плохо, все в один голос: сейчас не стоит ворошить прошлое.
Осудили - да. И баста! Ворошить не стоит... Вот так у меня первый урок
демократии и состоялся... Вам, наверно, странно, что я вроде как
исповедуюсь? Я не исповедуюсь, нет. И уж упаси бог - перед вами! Я просто
пытаюсь понять, что же такое во мне есть, что вы меня за своего приняли...
Кстати, возвращаю комплимент: вы тоже хорошо слушаете... Итак, о чем я? Да,
об уроках демократии. С тех пор у меня их было - не счесть! И каждый убеждал
все больше и больше: на дворе - не только ваши годы, но и мои. Они хорошо
надо мной поработали - эти годы. Вырастили. Выпестовали. Вылепили. Сделали
почти похожим на всех вас... Верный сын Отечества... Правоверный... И только
одно меня от вас отличало: та самая зависть к безымянным героям, которой у
вас - ни на дух. Вы их - ненавидели. Я им - завидовал. Я хотел стать, как
они. Понимаете: хотел! И поэтому в каждом жизненном конфликте искал
компромисс. Чтоб ни нашим, ни вашим. Серединка на половинку. И журналистом
таким стал: серединка на половинку. Не золотое перо, Василь Денисыч, не
кидайте мне кость. Блестит - да, но, как известно, не все то золото...
Кстати, не такой уж я злой гинеколог, как вы славно выразились, не всегда
слово в зародыше убивал. Знаете, сколько моих статей ваш брат - начальник от
журналистики не напечатал? Том составить можно! Другое дело, что я за них не
дрался. Отступал. На заранее подготовленные позиции. Думая: временно. А
время не на меня работало. Статья - не роман, она стареет. Сейчас этот том
никому не нужен, поезд ушел... А может, не ушел?.. Может, потянет еще?.. Вот
вы говорите: демократия, гласность, жрите тоннами. А нам не надо тоннами. С
голодухи-то - тоннами? Чревато... Представьте: в стране глухонемых открыли
способ слышать и разговаривать. И мы еще только учимся - кто хочет! - первые
шаги делаем. Как в букваре: мы не ра-бы, ра-бы не мы... Предвижу ваше
возражение: все надо делать вовремя. Учиться разговаривать - с раннего
детства. Великовозрастных Маугли не сделаешь Демосфенами. Да нам - я свое
поколение имею в виду - нам бы не Демосфенами, нам хоть бы проклятую немоту
прорвать! Хоть по складам научиться: мы не ра-бы! И знайте: прорвем! Та
самая зависть и заставит. А Демосфенами пусть наши дети становятся - им-то
самое время учиться говорить, думать, видеть. По-моему, перестроиться - это
не значит сразу стать другим. Сразу только лягушки прыгают. Знаете, что
Ленин о перестройке писал?.. Да-да, именно Ленин, именно о перестройке! Так,
по-моему: вреднее всего было бы спешить... Да я другим не стану. Не сумею. И
не хочу! Я вот о чем мечтаю: убить в себе вас! Вы что считаете, в
Краснокитежске - все краснокитежцы? Дудки! Вы что считаете, здесь все по
собственной воле существуют? Да откройте вы город - треть сразу уйдет!
Уверен! А вторая треть вслед им посмотрит, на вас обернется и тоже уйдет.
Те, кто по старой поговорке живет: и хочется, и колется... И останетесь в
городе вы с вашей третью - подавляющее меньшинство. Мамонты. Сами вымрете,
Василь Денисыч...
- Все? - зловеще спросил Василь Денисыч.
- Можно и еще, - усмехнулся Умнов, - да лень что-то.
- А вы сюда посмотрите...
Василь Денисыч неожиданно резво вскочил, подбежал к стене, вдоль
которой протянулся стол заседаний. Стена - это Умнов давно заметил - была
затянута серыми занавесками, как в каком-нибудь генштабе. И как в генштабе
за ней обнаружилась огромная, во всю стену, карта Советского Союза. Странная
это была карта, будто рисованная от руки. В школе такие называются
контурными, слепыми: ни имен городов, ни названий гор, рек, озер, морей -
только два цвета, перемешанные в знакомых контурах страны, - зеленый и
красный. И не понять было, какого цвета больше: зеленые пятна, пятнышки,
точки наползали на красные, красные всплывали в зеленых массивах, щупальцами
разлетались по необозначенным низменностям и возвышенностям... Еще не
понимая, что ж он видит, Умнов привычно отыскал положение Москвы, отметил,
что и там зеленое с красным слилось, зеленого, правда, побольше...
- Что это?
- Держава! - голос Василь Денисыча звенел, как в парадном марше. -
Красное - это мы! Зеленое - это то, что нам жить мешает. Нам! Нам! Нам! И не
измерить пока - нет прибора! - какого цвета больше...
- Значит я - десятимиллионный... - задумчиво сказал Умнов. - Интересно:
а предыдущие девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот
девяносто девять посетителей Краснокитежска как от вас убыли?.. Врагами? Или
союзниками?.. Молчите?.. Верно, вы не скажете: секретные данные. Народ их не
поймет, народ до них не дорос. Старая музыка... Только со мной у вас номер
не вышел, Василь Денисыч. Я дорос. Я не с вами. Я слишком долго боялся вас,
чтобы остаться в ваших рядах. Зависть сильнее страха, тем более что она
по-прежнему жива, а страха нет. И уж не обессудьте - уеду и не промолчу.
Теперь не промолчу.
Василь Денисыч потянул за шнурок, занавески закрылись, спрятав с глаз
долой фантастическую карту.
- Подумайте, Андрей Николаевич, - с угрожающей ласковостью сказал он. -
Подумайте, что завтра будет. Вспомните о стене.
- Я о ней помню. Но и вы запомните: кто научился говорить, вряд ли
станет молчать. А кто видит, вряд ли примет мираж за реальность, зрение
другое... - пошел к дверям, не прощаясь. Уже у выхода обернулся, бросил: - А
с цветом вы напутали, Василь Денисыч. Красные - это мы, - и вышел в
приемную.
Там уже толпились нервные заседатели, гомонили, на часы поглядывали:
что-то затянулся перекур. И с чего такой почет заезжему писаке?..
Лариса к Умнову бросилась:
- Ну что?
- А что? - со злостью спросил Умнов. - Интересуешься: кто кого? Жив
твой Василь Денисыч, здравствует. Но и я, как видишь, целехонек. Главные бои
впереди.
- Какие бои, Андрюша? - от волнения она даже забыла, что на людях на
"вы" с Умновым общается. - Вы чего-то не поделили, да?
- Не поделили, - согласился Умнов. - Территории. Иди заседай, подруга,
командный пункт свободен. Я ушел.
- Куда?
- Пока в гостиницу.
- А к нам, товарищ Умнов? Как же к нам? Вам ведь поручили... - влез в
разговор истомившийся в ожидании театральный босс...
- Ах, да... - Умнов остановился. - Не пойду я к вам. Заслуженных ваших
я уже видел, хреново заслуженные играют, неубедительно. Не верю. А
незаслуженных и видеть не хочу. Худсовет вам новый нужен? Выбирайте,
позволено. Голодовка грядет? Оч-чень актуально, порадуйте Василь Денисыча
неформальным подходом к перестройке театрального процесса. Режиссер хамит? А
вы его переизберите. Вон дантистка ваша, гражданка Рванцова, - ха-арошим
кандидатом будет. И еще человек пятьдесят... Демократии захотели? Жрите
тоннами, - он со вкусом, смакуя, повторил слова Отца города. - Только не
обожритесь. Она у вас в Краснокитежске синтетическая. Плохо
переваривается... - дошел до выхода, не сдержался - сказал, обращаясь ко
всем присутствующим: - А идите-ка вы, неформашки такие-то, туда-то и
туда-то! - повторил адрес, который ненавязчиво сообщил ему толстый камазовец
на заводе двойных колясок. А уж эпитет к неформашкам от себя добавил.
Правда, тоже известный.
Распахнул дверь, а перед ним, преграждая путь, огромный кожаный Попков.
Стоял, прислонившись к дверному косяку, крутил на пальце ключи от "Волги".
- Подвезти? - спросил нагло.
Первый раз лично Умнову слово молвил. И звучала в том слове неприкрытая
ирония: мол, куда ж ты намылился, цуцик? От нас так просто не уходят...
- Пропусти его, Попков, - услышал Умнов голос Василь Денисыча. Тот,
оказывается, вышел из своего кабинета, зорким оком видел красивую сценку,
экспромтом разыгравшуюся в приемной. - Пропусти, пропусти. Андрей Николаевич
пешочком хочет. Пусть прогуляется, ему недалеко...
Ни о чем думать не хотелось. Умнов чувствовал себя усталым донельзя,
как будто разгрузил вагон угля или щебня - как в юности, когда подрабатывал
ночами на доброй к студентам станции Москва-Товарная. Хотелось спать и,
пожалуй, перекусить не мешало. Завернул в булочную, в "стоячку", взял два
стакана тепловатого жидкого кофе и четыре булочки, для смеха названные
калорийными. Механически смолотил все это, стоя у мраморного одноногого
столика, и глядел в окно - на гранитного вождя, по-прежнему указывающего на
плакатную цель, сочиненную многомудрыми Отцами Краснокитежска.
А ведь и верно придумали: их цель - перестройка. Другой нет. Сейчас они
все перестраиваются, перекрашиваются, новых лозунгов понаписали, новых слов
полон рот. Неформашки! Все они в этом городе неформашки. Хорошее, кстати,
слово. Точное...
За Ленина только обидно. Как же устал он десятилетиями тянуть гранитную
руку ко всякого рода мертвым плакатным целям...
Допил кофе, пересек площадь, вошел в "Китеж". Там было прохладно и
пустынно, лишь вялая от безделья дежурная охраняла намертво привинченную к
дверям табличку: "Мест нет". Взял у нее ключ, поднялся к себе, разделся,
подумал: принять душ или не стоит? Стоило, конечно, стоило постоять под
холодным дождичком, смыть с себя за день услышанное, увиденное,
переваренное. Да разве все это водой смоешь?.. Забрался в пухлую перину
"Людовика", накрылся с головой простыней и заснул, как вырубился. Времени у
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг