боятся признаться, что и сердце пошаливает, и ноги болят, и радикулит
крутит, работать-то ох как хочется, не представляют они себя _вне_ манежа.
- Рад за вас, - говорит Истомин, очаровательно улыбаясь и мысленно
проклиная скрытных и неискренних артистов. - А что вы думаете о своем
номере?
- Думаем усилить трюковую часть, - складно врут артисты, которые на
самом деле не чают, чтобы вредный писатель-критик провалился сквозь землю,
куда-нибудь в Австралию или Полинезию, и тем самым дал им еще годик-другой
поездить по циркам.
- Боюсь, что вам будет трудно, - железным - даже стальным! - тоном
заявляет Истомин, которому уже поднадоела эта псевдокуртуазная перекидка
словами-мячиками; он целенаправленно рулит к финишу: - Боюсь, что более
сложных трюков вы не осилите, а эти, согласитесь, едва-едва тянут на три с
ба-альшим минусом.
- У нас есть акты, - вовсю защищаются артисты, - они подписаны нашими
коллегами, вот фамилии, нас хвалят, отмечают самобытность, сложность... А
вот рецензии в газетах, вот в областных, вот в республиканских...
- Спасибо, я верю на слово. - Истомин решительно отметает протянутую
артистами толстую папку с пыльными бумажонками. - Давайте не будем
морочить друг другу голову. Мы все отлично знаем, как делаются
просмотровые акты: вы их пишете сами, а добрые знакомые охотно подписывают
- что им, жалко, что ли... А рецензии готовят дилетанты, люди в цирке не
разбирающиеся, и это я говорил и писал там-то и там-то. - И перечисляет
конференции, симпозиумы, а также журналы и газеты, где он письменно и
устно доказывал необходимость профессиональной, а не вкусовой оценки
искусства цирка.
- Но мы... - уже безнадежно начинают артисты, однако Истомин их
решительно прерывает:
- Поймите, я хочу вам добра: ваш номер вас _унижает_. Его и не будет. А
вас никто из цирка не гонит. Пенсия есть, вы сможете работать ассистентами
у коллег, сможете передавать свой богатый опыт...
И так далее и тому подобное.
А ведь он и вправду верит, что желает им добра. Ему искренне жалко их -
немолодых, не слишком умелых, не очень ловких, страстно, до слез рвущихся
ежевечерне выходить в манеж... Мало ли кто куда рвется! Да, дружба дороже
истины - так, повторимся, считал Истомин. Но ни с кем из _цирковых_ узы
дружбы его не связывали, а значит, царила истина. Добрая, добрая, как вы,
наверно, заметили...
Наконец артисты швыряют последний козырь:
- У руководителя номера через год юбилей. Дайте ему доработать,
отметить праздник, и тогда...
- Я выскажу свои соображения руководству главка, - отступает Истомин. -
Как вы понимаете, сам я ничего не решаю...
Герой какого-то ветхого анекдота рубил собаке хвост по частям: чтоб не
сразу, не наотмашь, чтоб не так больно было.
Ах, доброта, доброта, мягкая постелька!.. Кстати, о собаке. Вряд ли та,
рыженькая, из Верхних Двориков, когда-нибудь обретет себе хозяина. Все
кругом добры мимоходом: погладили, приласкали, а там хоть трава не расти.
Вот к кому Истомин действительно добр, так это к собственной жене.
Чтобы впоследствии не путать ее с бывшей - Анютой, обозначим имя: Татьяна
Васильевна.
Истомин женился на Татьяне Васильевне не второпях: с год примерно
ухаживал, примеривался, присматривался, взвешивал да и привык за год.
Пусть фраза звучит чуть-чуть не по-русски, но Татьяна Васильевна стала для
Истомина именно _привычкой_. А пока он приглядывался да привыкал, то
никакой ломкой характера, естественно, не занимался, не лез в чужой
монастырь со своим уставом. Ну а у монастыря, то бишь у Татьяны
Васильевны, устав свой, вполне самостоятельный, отработанный. И оказалось
- вот открытие-то! - что два устава вполне могут прилично сосуществовать.
Как два государства... А тут как-то сам собой сын родился, подрос, тоже
какой-никакой устав себе нажил. Вот вам уже и три государства! И прекрасно
живут - мирно, славно, хотя и несколько отчужденно: каждый сам по себе,
каждый вполне суверенен. Что считают нужным - выносят на общее обсуждение,
а что не считают, то за собой оставляют. Или в себе.
Скажете, это не семья? Скажете, все трое просто добрые соседи по
квартире, а не муж, жена, сын? Скажете, муж и жена - одна сатана?..
А Истомину, как ни странно, нравился сей мощный разгул демократии,
нравилось их "общество семейных свобод". Почему? Да потому, что такой
порядок не требовал к священной жертве хрупкую нервную систему Истомина,
не изнашивал ее.
Помнится, Татьяна Васильевна поначалу попыталась объединить уставы,
выработать общий - _семейный_. Но год ухаживания лучше всяких доводов
убедил Истомина в бессмысленности этого сложного тягостного мероприятия.
Ведь как было бы: нарушил общий устав - преступник, отвечай перед женой,
перед сыном. А свой собственный нарушай сколько хочешь: не перед
кем-нибудь - перед самим собой отвечать. Поэтому Истомин настойчиво
Татьяне Васильевне воспротивился: не впрямую, не грубо, но исподволь
уклонялся от ее посягательств на его личную жизнь. А она - женщина умная,
все усекла, отступила, а позже и сама поняла и приняла житейскую правоту
мужа.
А сейчас он ехал и размышлял: правоту ли?..
В своих работах - особенно публицистических - он вовсю отстаивал иную
правоту: он писал о крепких и дружных семьях, где все общее - и горести, и
радости, где каждый живет заботами каждого, где никто ни о какой
суверенности слыхом не слыхивал, не исключено - понятия такого не знает.
Естественно возникает вопрос: когда писатель искренен - в своих книгах
или в своей жизни?
Что вернее: слово или дело?
Существо по имени Финдиляка, а вернее - ее создательница, как мы уже
слыхали, заявило, что Истомин совсем не знает жизни, что его книга -
сплошное самолюбование. Что скрывать, Истомину нравилось быть добрым
мудрецом.
Нравилось - быть?
А не вернее ли - _казаться_?..
Он умел казаться мудрым и всепонимающим, и вот что забавно: люди ему
верили. Люди писали ему искренние письма, спрашивали совета: так ли они
живут, верно ли? Впрочем, он на письма не отвечал: ответишь на одно -
остальные, как из мешка, посыплются, а к чему ему лишние хлопоты? Но
льстило ему, ох как льстило признание читателей, козырял он при случае
этими письмами: знай, мол, наших!..
А вот хозяйка Финдиляки Истомину не поверила и уехала на остров
Шикотан. А книгу снесла в букинистический и вернула себе кровные восемь
гривен: деньги хоть и малы, а все нужнее в хозяйстве...
Но как тогда объяснить нелогичную для Истомина выходку с
трактористом?.. Да чего ж ее объяснять, коли она нелогичная? Но нелогичный
поступок тоже поступок, а это автора радует: способен, значит, его герой
на эмоции...
Как же растянулась для Истомина дорога от Москвы до Ярославля: не на
три сотни километров, а на добрых двадцать лет жизни! Что же,
спрашивается, случилось с бедным Истоминым? Не иначе - воздух на той
дороге особенный, с неизвестными науке химическими вкраплениями. А может,
случилась здесь какая-никакая флуктуация, редкое физическое явление, а
говоря проще, очевидное-невероятное. Очевидное: для всех прошло несколько
часов. Невероятное: для Истомина, как для карлика Носа из сказки Гауфа,
промчалось много лет...
Может, так, а может, иначе. Не нам решать; на это поумнее головы есть.
И уже звонили над городом Ростовом Великим знаменитые колокола: то ли в
честь торжественного вступления писателя Истомина в городские владения, то
ли киностудия "Мосфильм" снимала очередную киношку из прошлой жизни. Басом
раскатывался могучий "Сысой", повыше вторил ему тысячепудовый
"Полиелейный", звонко частил красавец "Лебедь", и нахально перебивал их
мелкий "Баран". Плыл в горячем воздухе красивый малиновый звон.
Хотя почему малиновый? Почему не вишневый?.. Истомин ответа не знал, да
и не слишком волновали его сейчас колокольные разговоры. Лишь с усмешкой
отметил он про себя: а не по нем ли звонит колокол, как наказал считать
иностранный классик? По нем, по Истомину, по жизни его, славно
обустроенной, лихо несущейся, как "жигуль" по дороге Москва - Ярославль.
Но хотелось есть.
Истомин вышел из машины и спросил проходящего мимо военного человека,
майора по званию, где здесь пункт питания типа "ресторан". Майор ответил в
том смысле, что рядом, мол, два шага, за углом направо.
Туда и направился пехом Истомин, вкусно представляя, как закажет сейчас
фирменное ростовское блюдо "котлету по-киевски" и целый графин опять-таки
фирменного напитка "Ростов Великий", то есть водопроводной воды с малой
дозой клубничного сиропа. Истомин гурманом себя не числил, все это его
вполне бы устроило, но не тут-то было! Автор, оказывается, не ошибся,
предположив, что колокола работали на отечественное кино: и впрямь в
городе заезжие московские мастера лудили нетленку.
Автор считает необходимым расшифровать вышеприведенное словосочетание.
Оно означает: создавать высокохудожественное произведение искусства,
которое, несомненно, останется в памяти на долгие-предолгие годы.
Словосочетание общеупотребительное, широко бытующее в среде творческой
интеллигенции...
Судя по костюмам артистов и по вывескам, украсившим оккупированную
киношниками часть Ростова, действие будущего фильма происходило в конце
прошлого или начале нынешнего века. Мужчины бродили в поддевках,
косоворотках и сапогах в гармошку, иные - в визитках или казенных суконных
мундирах, дамы щеголяли в длинных, до земли, платьях и шляпках с вуалью.
На ресторане, помещавшемся в действительно старом двухэтажном особнячке,
висела шикарно сделанная вывеска: "Савой. Ресторанъ г-на Р.Крейцеръ".
Уж не тот ли это Крейцер, который сочинил сонату, подумал Истомин и
решительно рванул сквозь оцепление из осветительных приборов прямо в
гостеприимные объятия г-на Р.Крейцера. Впрочем, приборы не светили,
артисты праздно шатались, в творческом процессе явно наметился перерыв,
поэтому никто Истомина не задержал, и он беспрепятственно проник в
ресторан.
В ресторане было скучно, современно-модерново и абсолютно голо. Черта с
два поешь, решил Истомин, по случаю съемок объявлен разгрузочный день...
Но надежды не потерял и прямым ходом, мимо официанток, лениво за ним
проследивших, порулил к тайной двери рядом с кухней, где, как он
подозревал, содержалось ресторанное начальство.
Начальство оказалось на месте, оно сидело за столом, заваленным
счетами, накладными и прочими нужными бумагами, и - о радость! - читало
книгу.
Надо ли объяснять, что писательское удостоверение Истомина распахнуло
ход к сердцу ресторанного начальства? По мнению автора, не надо, ибо и так
ясно: активный читатель всегда поймет голодного писателя. Короче говоря,
через пять минут Истомин уже сидел за служебным чистым столом и заказывал
официантке котлету и напиток.
Он бы и граммов сто другого напитка себе заказал, но впереди ожидалась
дорога, а Истомин высоко чтил, как мы уже отмечали, правила дорожного
движения. И потом: его ждали в цирке, а имеет ли право судить других
человек, от которого... э-э... пахнет!.. То-то и оно!
И ему принесли салат из первых ранних помидоров - со сметанкой, и
грибочки ему принесли шампиньончики, парниковые, чуть прижаренные, и нашли
ему семужку со слезой и лимончик к ней, и... ах, зачем перечислять, зачем
расстраиваться, когда все это возможно лишь в день закрытых дверей, когда
голодные с дороги граждане просто не смогли все это подмести по чисто
технической причине! Но тут к Истомину подошла официантка и спросила:
- Одна гражданка из кино попитаться хочет... Так можно я ее к вам
подсажу, чтобы столы не пачкать?
Не хотелось Истомину нарушать одиночество, но как не пойти навстречу
тем, кто охотно пошел навстречу ему?
- Валяйте, - сказал он с набитым ртом. Он был так занят грибами и
семгой, что проморгал момент, когда гражданка из кино подошла к его
столику.
Только услышал:
- Не возражаете?
Поднял голову и опешил: перед ним стояла высокая молодая дама в длинном
черном шелковом платье, отделанном какими-то матово сверкающими полосками,
со стоячим глухим воротничком. Лицо дамы было закрыто черной же сетчатой
вуалью с редкими точками мушек, из-под которой загадочно и зябко сверкнули
глаза. Белая холеная рука нервно сжимала тоже черные перчатки, а длинные
пальцы были унизаны драгоценными кольцами.
И странной близостью закованный, Истомин смотрел за темную вуаль и
видел берег очарованный и очарованную даль.
Извините за плагиат, но лучше описать состояние Истомина невозможно...
- Не возражаете? - уже нетерпеливо повторила Незнакомка.
Именно так, с большой буквы, как и назвал ее Александр Блок, а может, и
московские кинематографисты - кто знает, что именно они там снимают!
- Прошу вас, садитесь!
Истомин вскочил и подвинул даме стул, усадил ее, а если и не шаркнул
ножкой, то исключительно по растерянности.
А дама спросила подошедшую официантку:
- Все, что я вижу на столе, - реально?
- Как в кино, - серьезно сказала официантка.
- Тогда принесите мне то же самое и чуть позже - двойной кофе.
- А первое-второе? - удивилась официантка.
- Спасибо, не хочу, - мило улыбнулась дама. - И если можно, побыстрее,
а то у нас перерыв маленький, а режиссер - зверь. Официантка сунула
блокнот в карман несвежего передника, а Истомин к месту позволил себе
спросить:
- Простите, а кто режиссер?
- Вы его не знаете, молодой. Но тала-антливый!.. - протянула, как
пропела.
- "Мосфильм"?
- Угадали.
- А вы, конечно. Незнакомка?
- И одновременно Неизвестная. Помните у Крамского?
- Еще бы... А кто делал сценарий?
- Тоже какой-то молодой, не помню... А что, вы имеете отношение к кино?
- И к кино и к литературе.
- Вы сценарист?
- Писатель...
Разговор плавно катился по давно разъезженной дороге, и Истомину уже
начало казаться, что, кроме вуальки и длинного платья, ничего от
Незнакомки-Неизвестной в сотрапезнице нет. Так, обыкновенная актрисулька,
которая, судя по кокетливым репликам, не прочь принять короткие и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг