- А вот это лишнее, - солидно пошутил Спичкин, - глаз надо с дороги не
спускать. Помните, что вы не один на ней. Не забывайте о других. Вы
успеете среагировать - встречный запоздает, вот и авария...
И, опять козырнув, направился к своей "канарейке". Но вдруг обернулся,
сказал застенчиво:
- А товарищу Политову - мой большой привет...
- Передам, - пообещал Истомин, очень собой довольный, очень довольный
собственной памятью, опять - в который уже раз! - выручившей его,
довольный своей удачливостью, своим тонким чутьем, позволяющим ему легко
ориентироваться в темном лесу чужой психики. В данном случае милицейской.
Анюты в машине не было. То ли она испугалась капитана Спичкина, то ли
вышел временный срок ее пребывания в дороге Москва - Ярославль и она, как
собиралась, вернулась к своим расчетам, к своим больным и беременным
сотрудникам, но испарилась она из машины как сон, как утренний туман.
А может, она и была сном или утренним туманом... Зато на ее месте, на
правом сиденье, сидел некто плотный, темно-зеленый, низенький и пыльный, в
картонном каком-то сюртучке и полосатых аэробических гольфиках, сам
перепоясанный потрескавшимся от времени сыромятным рыжим ремешком. Сидел
он, откуда ни возьмись, на правом сиденье, ерзал на нем, подскакивал,
гнусно подмигивал Истомину, мерзко подхихикивал, чем-то шуршал бумажно.
- В чем дело? - намеренно хамским тоном спросил Истомин, не садясь в
машину, а ожидая на обочине, пока непрошеный субъект выкатится из белого
домика на колесах, очистит помещение.
- Ехать надо, Истомин, ехать. И поскорее, поскорее, тебя там ждут не
дождутся. Включай зажигание и погоняй, погоняй, пока Спичкин не очухался,
- скороговоркой зачастил субъект.
Голос у него был тонкий, даже писклявый, неинтересный голосишко был у
картонного типа. Поскольку имени у него не окажется - это автор чуть-чуть
вперед забегает, - так и назовем его: Безымянный, с большой буквы.
- Ты кто? - ошарашенно спросил Истомин.
- Садись, говорю. По дороге все разъясню.
Истомин сел за руль, этаким роботом-автоматом тронул "жигуль", лишь в
зеркальце заднего обзора машинально отметил, что капитан Спичкин развернул
свою птичку-канарейку и помчал ее в сторону столицы, в сторону дислокации
вверенного ему гаишного батальона.
- Хорошо водить научился, - похвалил Истомина Безымянный, - уверенно
держишься, не лихачишь. А ведь, помнится мне, еще в институте права
получил, так?
- Где получил, там и получил. Тебе-то какое дело, - грубо ответил
Истомин, разгоняя авто до разрешенных властями девяноста километров в час.
- Откуда ты взялся такой красивый?
- А что? - Безымянный нахально развернул к себе зеркальце, посмотрелся
в него. - Мальчик что надо! - Вернул зеркальце в прежнее положение. -
Твоих рук дело.
- Как это - моих?
- Твоих и немножко твоей жены, которая законно уступила мне место в
этом легковом мустанге. Ты считал, она чертила.
- Что считал? Что чертила? - Истомин вконец запутался, задурил ему
голову Безымянный, запудрил, запылил мозги вековой пылью.
- Что, что... Меня, вот что. Не узнаешь?.. Я - твои дипломный проект,
краса и гордость выпуска одна тысяча девятьсот не будем говорить какого
года. Золотая медаль студенческих научных обществ. - И Безымянный достал
откуда-то из недр зеленого сюртучка потускневший кружок медали на
выцветшей красной ленте, повертел ею, медалью то есть, на зуб попробовал,
сплюнул, спрятал, спросил: - Теперь узнал?
- Ах вот оно что! - облегченно засмеялся Истомин. - Смутно припоминаю
проектик. И впрямь краса и гордость выпуска. Меня ж благодаря тебе на
кафедре оставили, ассистентом, предложили тебя доработать, превратить в
диссертацию и защититься. Кандидат технических наук Истомин. Звучит? -
рассмеялся вроде бы иронично, но сквозь деланную иронию прорывалась этакая
горькая смешинка, этакая ностальгическая грустинка, этакая нежная
лукавинка: мол, не стал бы писателем - был бы и вправду главным инженером,
генералом от техники, самолетным великим конструктором, для кого "первым
делом, первым делом самолеты".
Но Безымянный всю картинку обгадил.
- Не звучит, - пропищал он. - Не вышло из тебя кандидата. Продал ты
свое кандидатство за тридцать сребреников.
- Что ты имеешь в виду, хам? - обиделся только что разнежившийся
Истомин.
- Ушел в борзописцы. Поменял призвание на легкий хлеб.
- Это у кого легкий? У меня? - возмутился Истомин. - А ты сидел за
письменным столом по десять часов в день? А ты дописывался до такой
степени, что даже читать ничего не мог? Даже детективов... А ты геморрой
себе нажил - от вечного сидения то за столом, то за рулем, то в
президиуме?
- Нашел чем хвастаться, - укорил Безымянный, - постыдной болезнью. Ты
же небось спортсмен: вон, сорок лет уже, а какой орел!.. Не о том речь.
Надрываться можно и канавы роя. Ты вот скажи: какая польза от твоих
сочинений? Кто-нибудь прозрел? Исцелился? Полюбил ближнего своего? Не
пожелал жены его и осла его? Не обманул, не украл?
- Литература не обязана лечить, - терпеливо разъяснил Истомин, как
делал это на всяких там читательских конференциях, как писал в статьях и
откровенничал в интервью с журналистами. - Литература ставит диагноз,
привлекает внимание к болезни - внимание всех или каждого, не суть важно.
Писатель - это сигнальщик и горнист, он сигналит и горнит об опасности.
- Ишь ты, работенка! - восхитился Безымянный. - "Протрубили трубачи
тревогу..." А кто в бой пойдет?
- Ну кто, кто... Люди, которые услышат сигнал.
- Демагогия! - отрезал Безымянный. - А если б ты строил самолеты, то на
них можно было бы долететь от Москвы до Ярославля или от Ленинграда, к
примеру, до острова Фернандо По в Атлантическом океане. Конкретная польза.
Но тебе конкретика не нужна. Тебе шум-нужен. Труба трубит: тру-ту-ту,
тру-ту-ту, все ее слышат, все трубача видят, все им любуются - ах, какой
красавец, ах, как он славно дудит, как сверкает на солнце его труба...
Куда это он нас скликает?.. Ах, туда, в светлое завтра! Это мы чичас...
Где ероплан, чтоб в завтра лететь? А ероплана нету. Товарищ Истомин не
захотел его сочинить, товарищ Истомин захотел малость потрубить. А ведь
мог сочинить еропланчик, мог, еще какие надежды подавал... - и всю эту
пакостную тираду пакостным же фальцетиком и по-прежнему подпрыгивая на
сиденье, пуская из-под сюртучка серые облака пыли, почему-то подмигивая
одним левым глазом.
Истомину расхотелось с ним спорить. Престранный субъект в самом деле,
да и не субъект вовсе, а скорее объект: объект приложения юношеских
несчитанных сил. И ведь посмотришь теперь - изумишься: за что золотую
медаль отвалили? Пародия какая-то, а не серьезная работа. Сквалыжная
чепуховина, которая изо всех сил пыжится, мнит из себя невесть что плюс к
тому же и претензии создателю предъявляет.
- Вот что, милейший, - надменно сказал Истомин, - я перед тобой бисер
метать не стану, уволь: Я тебя породил, как говорится, я тебя...
- А вот и нет, - вроде бы обрадовался Безымянный, - меня убить нельзя,
я бессмертный. - И он, отогнув ручонкой сюртучный лацкан, показал Истомину
фиолетовую чернильную надпись "Хранить вечно!".
- Это за что же такая честь? - удивился Истомин, испытывая тем не менее
некую подспудную гордость за дело своего ума и рук бывшей жены Анюты,
которая, если честно признаться, в ту былинную пору ночей не спала,
чертила бездарному в черчении мужу запутанные карандашные схемы на плотных
листах ватмана.
- Гордость студенческого научного общества, - поделился секретом
Безымянный. - Меня гостям показывают. Здесь, - он постучал кулаком по
сюртучку, - скрыта мечта, не ограниченная рамками здравого смысла,
способная на свободный полет, но в силу обстоятельств свободы лишенная. -
Безымянный выражался высокопарно и витиевато.
А тем временем ходко бегущий "жигуленок" в почти свободном полете,
присев на рессорах, чуть ли не прижавшись к нагретому асфальту картером,
карданом и редуктором заднего моста, неуклонно приближался к границе
Московской области, к владимирским владениям, к большой пограничной
деревне с ласковым именем Верхние Дворики.
- Похоже, к границе приближаемся? - взволновался Безымянный. - А у меня
и визы нет, и паспорт просрочен... Вот что, папуля, - деловито обратился
он к Истомину, - мне дальше ехать не резон. Ты на меня поглядел,
поумилялся, скупую слезу обронил - мавр может уходить. Вернусь восвояси,
полка у меня уютная, теплая, мышей в архиве повывели, а ты кати себе.
Миссия у тебя серьезная, истребительная, да тебе ж не привыкать: ты чужой
крови не боишься.
- Чего ты несешь! Какой крови?
- Невинных агнцев.
- Это артисты-то цирковые - агнцы?
- А что такого? Обыкновенная гипербола, по-житейски - приписка. И что
характерно, Истомин: вас, писателей, за гиперболы по головке гладят, а
торговым работникам, к примеру, за них срок дают. С конфискацией.
Парадокс, а?.. - И захихикал, забулькал, зашуршал листками, парадоксалист
несчастный. И не хотел Истомин, а тоже засмеялся. Но строгости не утерял,
распорядился:
- Пошел вон, дурак!
- Груб ты, Истомин, груб и не куртуазен. Не инженер ты душевный, а так
- техник-смотритель. На кого орешь? На мечту свою орешь... Ну и хрен с
тобой, я не обидчивый. Лежал на полке, не волновался, так нет - вызвал ты
меня. Зачем, спрашивается, если гонишь?
- Я тебя вызвал?.. Ишь, размечтался!.. Сам явился, никто не звал.
- Сам бы я к тебе, предателю, ни в жисть не явился!.. Катись колбаской,
Истомин, целуй фикус.
И с этими дурацкими словами Безымянный выпорхнул в открытое окно и
полетел, мелко перебирая ножками в полосатых гетрах, замахал твердыми
полами сюртучка и довольно быстро исчез в голубой дали, будто подобный
способ передвижения был для него привычен и легок.
Впрочем, он же являл собой проект самолета, чему ж тогда удивляться...
А Истомин въехал в замечательный населенный пункт Верхние Дворики,
подрулил к промтоварному магазину и заглушил двигатель. Надо было
размяться, снять напряжение, малость расслабиться, а может, и купить
кое-чего дефицитного, за чем в золотоглавой в очередях душатся, нервно
оскорбляя друг друга, огульно обвиняя в преступном ношении очков и шляп.
Перед магазином сидела рыжая дворняга и охраняла чей-то велосипед
популярной марки "Салют".
- Ты чья? - машинально, но ласково спросил Истомин, поскольку любил
всякого рода живность, а особенно собак и кошек, не упускал случая
мимоходом поприветствовать их.
И прошел бы он мимо, не дожидаясь ответа, но вдруг получил его - полный
сердитой тоски:
- Чья, чья... Ничья, вот чья.
- Чего ж ты себе хозяина не найдешь? - поинтересовался Истомин,
почему-то нимало не удивляясь странной способности к разговору, довольно
редкой у представителей подмосковной фауны.
- Возьмешь - пойду, - логично предложила дворняга.
- Извини, не могу, - развел руками Истомин, - нет ни сил, ни времени.
Зверь в доме - тот же член семьи, я считаю. Держать его для развлечения -
это преступление, а по-серьезному - не готов. И никто у меня не готов. Сын
- шалопай, спортсмен, двоечник. Жена круглые сутки на работе горит. А я
человек творческий, у меня жизнь ненормированная, днем сплю, ночью пишу
или в Сибирь укачу в командировку. Мне о тебе заботиться не с руки.
- Да мне много не надо. Вывел бы во двор раза два... Ну, сосиску
какую-никакую кинул, хоть бы и сырую...
- Нет, старуха, не уговаривай, ничего не выйдет.
- Ладно, иди, - мрачно сказала дворняга. - И купи себе сетку для бритвы
"Браун". Слыхала, дефицит...
- Да ну? - удивился Истомин. - Неужто завезли?.. Ну, ты меня
обрадовала, старуха... - И поспешил в магазин, где и вправду продавались
нечасто встречающиеся титановые сеточки для импортной электробритвы,
невесть как попавшие в этот отдаленный сельмаг...
Вот вам забавные прихоти торговли: про редкий агрегат в населенном
пункте не слыхивали, а запчасти к нему имеются. А где-то наоборот, в той
же столице, к примеру... А дурак Безымянный еще и защищал торговых
работников, с писателями их сравнивал... У писателя - хорошего, ясное
дело! - все концы с концами сведены, все взвешено с аптекарской точностью,
у него не могут появиться в первой главе ботинки, а шнурки к ним - только
в пятой, потому что каждый писатель сам себе и Госплан, и комитет по труду
и зарплате, и институт футурологии, то есть научного предсказания
недалекого будущего героев.
А то что у нас собаки разговаривают, так с кем не бывает?..
Истомин купил в сельмаге три сеточки - про запас, попутно объяснив
любознательной продавщице, для чего они предназначены. Еще он купил две
пары эластичных носков элегантного черного цвета, сработанных мастерами из
Германской Демократической Республики, набор венгерских цветных
фломастеров, и отечественную саперную лопатку со Знаком качества - на
всякий пожарный случай: пусть в багажнике полежит, места много не займет.
Выйдя из магазина, он не обнаружил ни велосипеда "Салют", ни охранявшей
его разговорчивой дворняги. Оглядевшись, он увидел ее на противоположной
стороне шоссе мирно беседующей с довольно драного вида котом. Истомин
посвистел ей, почмокал губами - хотел попрощаться, но собака сделала вид,
что не слышит. Или обиделась, или и впрямь беседой с котом увлеклась.
Истомин не стал настаивать, сел в автомобиль и помчался по Верхним
Дворикам мимо заборов, мимо колодцев, мимо скамеек и табуреток,
выставленных на обочины шоссе предприимчивыми тетками. На скамейках и
табуретках стояли ведра, кастрюли, бидоны и корзинки с клубникой, ранними
огурцами, прошлогодним картофелем, первой робкой морковкой и цветами
пионами всевозможных колеров.
На обратном пути Истомин собирался непременно отовариться этими
скромными дарами июня, а сейчас он гнал стального коня по владимирской
земле прямиком к другой пограничной деревне, Лисавы, за которой начиналась
ярославская вотчина.
Что они все, сговорились, думал Истомин, имея в виду бывшую жену Анюту
и сомнительного типа Безымянного, именующего себя "мечтой в свободном
полете"? Эта, видите ли, ушла, потому что он, негодяй Истомин, того тайком
возжелал, а она, чуткая и тонкая, все без слов поняла. Она, выходит,
поняла, а он, Истомин, дурак набитый, ни черта не понял...
А этот Безымянный и вообще предателем обозвал - ни за что ни про что.
Что он предал? Ничего не предавал...
Когда учился в институте, начал пописывать в газеты: о студенческой
научной работе, о третьем трудовом семестре, об институтском "клубе
веселых и находчивых". А там и рассказик сам собой сочинялся и,
представьте, почти что сам собой напечатался - в молодежном журнале, с
портретом юного Истомина на фоне самолетного пропеллера... Короче,
самолетостроение не его стезя. Истомин это понял, как раз увидев свое
черно-белое изображение на журнальной полосе, а раз понял, то - человек
дела! - принялся искать поворот на _новую_ стезю. И нашел. И рулит по ней
вот уже добрых пятнадцать лет, никуда всерьез не сворачивая...
Разве что в цирк?.. Но и там он лишь как писатель ценен, как
критик-цирковед, что тоже должно считать писательством.
А вообще-то он писал повести, рассказы и очерки, или, как сам
выражался, _ваял_ их...
Певцом моральной темы любовно называли его дружественные ему критики, а
он за того себя и держал, и голос его звучал крепко, бодро и ясно - пусть
не могучий оперный бас, который, к слову, только узкому кругу фанатов
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг