Что ты наделал, экспериментатор, как ты в глаза ей теперь глядеть будешь?
А она-то хороша! Никаких подозрений, ни тени сомнения, ровным голосом:
- Я понимаю. Дан, очень хорошо понимаю. Неясно одно: почему ты думаешь,
что другие глупее нас с тобой? Ты был в главке? Интересовался? Нет? Так
пойди завтра и поинтересуйся. Уверена: все будет в порядке.
Уверена она...
А не слишком ли ровный был голос? Даже холодноватый, с ледком, без
красок... Догадалась? Нет, вряд ли. С чего бы? Все на уровне, все
естественно, да и Дан не солгал, сказал о наболевшем, давно лелеянном.
Все так, все - правда, но ведь дело не в том, что сказано, а в том -
зачем сказано. Цель никогда не оправдывала средства, история сие крепко
доказала. Да и к чему тебе понадобилась эта идиотская проверка? Плохо
было?..
Они в тот вечер долго лежали, не зажигая лампы, не двигаясь, не
разговаривая - оглушенные внезапно наступившей тишиной, и все оказалось
пустым и ненужным, кроме темноты и тишины - единственного, что до краев
наполнило их мир.
По потолку пробежал свет от фар дальней машины, потом машина
приблизилась, слышно было, как стучит на холостых оборотах распредвал -
менять пора, что, шофер не знает, что ли? Хлопнули дверцы, кто-то смеялся,
под дождем пробегая короткий отрезок пути до подъезда. Все это
происходило, как пишут фантасты, в параллельном пространстве, в чужом
мире, лишь отзвуком жизни касаясь их темноты и тишины.
Дан знал, что любит эту женщину, которую так и не открыл, не понимает,
роду-племени ее не ведает - чужую, болезненно близкую. Он сам принадлежал
к тому - параллельному! - пространству, где рычали машины с разболтанными
клапанами, где смеялись не очень трезвые и такие ясные и простые
подгулявшие полуночники, где какую уже неделю лил дождь и где зонт был
только зонтом, а не крышей на двоих. Она увела, утащила его в свой мир, в
свое пространство, где понятное легко превращалось в загадочное, где тайны
всегда лежали под рукой - блестящие и легкие, как жонглерские мячики. "И
невозможное возможно..." Кто это сказал? Блок это сказал...
Дан знал, что любит эту женщину, и в ту минуту - нет, в те часы! -
верил, что никогда, ни за что не станет проверять ее волшебную силу. И
вовсе не потому, что отлично изучил классику и помнил, с чем осталась
вздорная старушенция, испытывавшая терпение золотой рыбки. При чем здесь
классика? Дан любил эту женщину и мучительно не хотел, чтобы она была
волшебницей.
Почему же, когда он провожал ее до разлучной троллейбусной остановки,
когда шли они бульваром, старательно обходя лужи на гравии, шли,
прижавшись друг к другу под черной японской крышей на двоих, почему он
рассказал ей о тех нескольких страничках, что четыре месяца назад отнес в
репертуарный отдел главка?
Сколько он вынашивал их, прежде чем отпечатать на расхлябанной машинке,
одолженной в бухгалтерии студии? Год? Два? А может, он уже представлял
себе их содержимое, когда только-только клеил свой первый номер в училище,
когда маленькая некрасивая женщина, знаменитая в прошлом артистка, его
педагог, фанатично влюбленная в летающие булавы, кольца и мячи, говорила
ему: "У тебя, Дан, прекрасная голова, ты умеешь думать, но - ах, если бы
ты не ленился!.."
Даже Тилю он ничего не сказал об этих нескольких страницах.
А Оля слушала его и молчала, она умела слушать не перебивая, не задавая
лишних вопросов, просто слушать - великое качество, почти утерянное людьми
в наш торопливый век. Дан рассказывал ей об аттракционе, о пестром и
темповом зрелище, где будут участвовать десять жонглеров, работающих соло
и все вместе - синхронно, с танцами, с акробатикой, об аттракционе, где
можно показать долгую историю жанра, давным-давно начатого бродячими
комедиантами и доведенного до совершенства такими асами, как друг Коля. И
лошади будут там, и моноциклы, и проволока над манежем, и трапеция под
куполом, потому что кидать всякую всячину можно везде, главное - хорошо
кидать.
Дан мечтал прийти в училище, отобрать молодых парней и девчонок,
умеющих и любящих "кидать всякую всячину", попросить ту женщину помочь ему
и им. А может, - вот было бы здорово! - и Коля станет работать с ними, и
тогда они никогда уже не расстанутся, чудесная жизнь начнется!
Все написал Дан на тех страницах, ничего не упустил. Как сумел, так и
написал. За эти четыре месяца сто раз был в главке, а спросить о судьбе
своей идеи стеснялся, считал: если понравилась, сами бы ему о том
сообщили. А видно, не понравилась идея или не поверили граждане
начальники, что какой-то средний жонглер с ней справится. Вот если бы Коля
на себя инициативу взял - дело другое, Коля - имя надежное, гарантия
качества. А ведь не его это мысль, не Колина, - Дан ее выносил, кому, как
не ему, воплощать...
Сказал, чуть не крикнул:
- Ты понимаешь меня, Оля?!
И она ответила ровным, пожалуй, слишком ровным голосом - тогда и ледок
в нем Дану привиделся:
- Я понимаю, Дан, очень хорошо понимаю. Неясно одно: почему ты думаешь,
что другие глупее нас с тобой? Ты был в главке? Интересовался? Нет? Так
пойди завтра и поинтересуйся. Уверена: все будет в порядке.
И черт дернул его спросить не без надежды на определенные
обстоятельства:
- Точно уверена?
И услышал в ответ то, что хотел, что страшился услышать:
- Точно уверена!
Наутро проклинал себя, репетировал как во сне, однако не сыпал, взялся
за кольца - преотлично пошли, кидал пять колец в зверском темпе - и без
завалов. Под конец решился на личный рекорд: выкинул десять колец и все
словил. Тут не надо путать два глагола - "выкидывать" и "кидать", разные в
жонглерском деле понятия, хотя и с одним корнем. Кидать - жонглировать
постоянно, подбрасывать и ловить, подбрасывать и ловить - три, четыре,
пять, даже шесть предметов. Но есть предел ловкости рук, предел
человеческой реакции: девять, десять, одиннадцать предметов можно лишь
выкинуть: единожды подбросить и все успеть поймать, тут тоже отчаянная
ловкость нужна, быстрота, цепкость - далеко не всякий на это способен.
Тиль сказал:
- Ты сегодня какой-то нездешний, Данчик. У тебя неприятности?
- С чего ты взял? - получилось грубовато, но Тиль не стал вдаваться в
подробности.
- Твое дело, молчи. Оно и хорошо: автоматизм появился, добротное
качество для мастера...
Первый раз мастером назвал, а Дан даже не обрадовался, о другом думал:
идти или не идти?
Когда стоял под душем, решил окончательно: пойдет. Дальше играть в
стеснение не имело смысла.
Приехал в главк - и сразу в репертуарный отдел. А там его встретили
чуть ли не с объятиями: наконец-то появился, долгожданный ты наш!
Оказывается, его заявку вчера рассматривала режиссерская коллегия
главка, кое-кто был против, говорил, что сам Дан аттракциона не вытянет,
что идея богатая, перспективная, но Надо бы ее - пусть Дан не обижается -
кому-нибудь из более сильных жонглеров передать. И Колину фамилию
называли. Но тут выступил Тиль и сказал, что передавать аттракцион никому
не следует, что Дан отлично с ним справится, - надо видеть, как он в
последнее время кидает, не зрелище - одно удовольствие! - что Коля -
человек умный, творческий и сам не откажется присоединиться к аттракциону,
тем более что они с Даном друзья - не разлей вода. И что он, Тиль, рад
будет, если главк назначит его режиссером в аттракцион, ибо нет ничего
приятнее, чем работать с мастерами своего дела. Так и сказал: с мастерами,
имея в виду его и Колю. И об училище шла речь, о том, чтобы выпускников
задействовать. Тоже поддержали. В общем - полный успех, фанфары и литавры.
Сказали: в срочном порядке пишите сценарий, его быстренько утвердят, и
с будущего года - как смету составят - начнете собирать людей,
репетировать, заказывать костюмы и оборудование.
Тут бы Дану "в срочном порядке" нестись за письменный стол, мысли в
слова облекать, брать напрокат пишущую машинку, а он, равнодушный, только
и сумел, что поблагодарить за внимание, пообещал серьезно подумать над
сценарием.
Апатии его удивились, спросили: есть какие-нибудь трудности? Может
быть, профессионального сценариста подключить?
За сценариста опять поблагодарил, отказался. Поинтересовался: что с его
номером станет - с тем, что сейчас готовит?
Объяснили снисходительно, как маленькому: новый номер органично войдет
в аттракцион. И старый тоже войдет - с моноклем, сигарой и тростью. Как
незабываемое прошлое отечественного цирка.
Не понял Дан, как они туда войдут: что ему, аттракцион из лоскутов
тачать? Новый - значит, новый. От начала до конца... Но спорить не стал. В
конце концов, в его теперешнем номере единственно новое - подаренное Олей
умение кидать без завалов. И только. Так оно-то как раз не пропадет -
всегда пригодится...
Но думал об этом как-то механически, по инерции - положено, вот и
думается, а радости не ощущал, полета души необыкновенного, когда кажется:
теперь все горы - пустяк, все высоты покорятся, теперь только работать,
работать, работать - до одурения, до радужных кругов, где они там от
усталости возникают - в голове или в глазах?..
Вот работать как раз и не хотелось. Хотелось вернуться домой, забиться
в дупло, забаррикадироваться от всех. Не видеть, не слышать, не думать. А
выйдет - не думать? Дан знал точно: не выйдет.
Почему, спрашивал он, сделав подлость, человек вовсю старается убедить
себя в том, что поступил единственно правильно, что не было иного выхода,
что не подлость это вовсе? А что тогда? Естественное желание осуществить
давнюю мечту, ставшее возможным благодаря любимой девушке. Естественное...
Помнится, был у Дана приятель, не цирковой - из технической братии.
Влюбилась в него до одури одна стюардесса, на международных линиях она
летала, из всяких Брюсселей и Парижей не вылезала. Ну валюта там, шмотки
заграничные - все при ней. Раз галстучек своему инженеру привезла, другой
раз - рубашечку, третий - одеколончик для бритья с фирменным запахом. А он
- интеллигентный такой, тактичный, томный, сволочь порядочная - начал этим
осторожненько пользоваться. Скажет: ах, как я мечтаю о хорошей
"паркеровской" ручке... Бах - через два дня имеет ручку. Дальше - больше:
ботиночки чтой-то сносились, сорок вторым размером пользуюсь... Хлоп -
через неделю щеголяет в замшевых мокасинах... И ведь не любил ее,
ничуточки не любил. Хорошо, девка вовремя раскусила его, отставку дала.
Год назад Дан встретил ее на Калининском: замуж вышла, ребеночка родила,
летать бросила, счастлива...
Так ведь он, инженер этот, не любил ее...
А ты, Данчик, любишь свою волшебницу, рыбку свою золотую? Любишь, не
можешь без нее - верно! И от этого ты еще большая сволочь, чем твой
приятель. С кем, как говорится, поведешься...
Кой черт ты о нем вспомнил, при чем здесь он? А при том, что не
проверял ты Олино волшебство, поверил в него без оглядки и расчетливо
использовал. Знал, что получится все наверняка, переспросил даже; "Точно
уверена?" - и ответ получил тот, который ждал. Как бы ты разочаровался,
если бы она вдруг заколебалась!.. А отговорку "про эксперимент" придумал
для оправдания: мы-де не рвачи, мы ученые-атеисты, в чудеса не верящие.
Что-будешь делать, мастер?
Но чудес-то не бывает?.. Верно, не бывает, все куда проще, понятнее:
попал в полосу везения, со всех сторон пофартило. Того и следовало
когда-нибудь ожидать: руки есть, голова на плечах имеется, только веры в
себя и не хватало. А фортуна - баба с ног до головы, она уверенных любит,
помогает им. Права пословица: у счастливого и петух несется.
Хорошо, пусть так, никакого волшебства нет, а есть ряд совпадений,
ничуть не противоречащий всесильной теории вероятностей. А как же быть с
твоим: "Точно уверена?" Ни в какую ворожбу не верил, а все ж спросил - на
всякий случай, как перед приметой подстраховался. Самые стойкие атеисты
стучат по дереву и плюются через плечо, чтоб не сглазить, опасаются черных
кошек, разбитых зеркал и рассыпанной соли.
Значит, подстраховался? На всякий случай? Хоть бы и так, хоть бы и сам
не плошал, а Золотую рыбку привлечь в соучастники не преминул...
Дан окончательно запутался, заблудился в себе. Одно знал точно: виноват
перед Олей. Как встретится с ней, заговорит, в глаза взглянет? Сможет? Не
знал он, ничего не знал...
А тут телефонный звонок раздался. Дан посмотрел на часы: вечер уже, три
минуты седьмого. Телефон звонил, а Дан не снимал трубку, слушал
пронзительные резкие звонки, каждый из которых отзывался болью в голове.
Телефон перестал звонить, и Дан закрыл глаза: умел бы плакать - в голос бы
завыл. Вчера договорились: Оля позвонит в шесть часов, сразу после работы.
Позвонила. Вот и все. Все.
И до самого утра, до серого апрельского рассвета тихо было в пустой
квартире. Только кран капал. Ну да его Дан утром подвернул, а вернется с
репетиции - новую прокладку поставит, плевое дело, пять минут работы.
Добираться из Марьиной рощи в Измайлово, в студию - удовольствие ниже
среднего. Три вида транспорта - троллейбус, метро, автобус, почти час
езды. Единственное, что утешало: никогда не попадал в часы "пик". Ехал на
репетицию к десяти утра, когда основной поток работающего люда уже
схлынул, человечество приступило к созданию материальных ценностей, а
духовные - вроде циркового номера Дана - могли и подождать.
Дан порой спрашивал себя: кому нужно его искусство? Странная штука
память! Люди ходят в театры и кино, рассказывают знакомым: вчера видели
Смоктуновского в такой-то роли или Гоголеву в таком-то спектакле. А как
насчет цирка? Примерно так: в кои-то веки выбрались, дети упросили на
клоуна посмотреть, программа хорошая, интересная, слоны были, собачки,
джигиты на лошадях... И хоть бы кто одну фамилию вспомнил! Увы: фамилии
цирковых артистов знают только истинные любители. Таких немало в каждом
городе, куда "достает" цирковой артистический "конвейер", больше того -
каждый человек знает имена Карандаша, Попова, Никулина, Кио, еще
три-четыре имени. А всего в "конвейере" тысяч шесть, мотаются по стране,
по стационарам и шапито, работают как проклятые, калечатся, становятся
пенсионерами в тридцать, а то и в двадцать пять - работу с малых лет
начинают, до старости не бросают, случается, умирают прямо в цирке:
инфаркт настигает где-нибудь между дневным и вечерним представлениями, и
лежат в манеже, и оркестр играет Шопена, и, не стесняясь слез, плачут
веселые клоуны, куражные джигиты, лихие акробаты. А на следующий день они
снова выйдут радовать публику, которая не вспомнит их имен, дай бог -
номера в памяти останутся, и, наверно, это правильно, потому что искусство
цирка в отличие от театра или кино сильно своим единством, своей
цельностью, когда "единица - вздор", когда жонглеры, клоуны, канатоходцы,
гимнасты - все вместе, все - одно, пусть не сумма единиц, а сумма
единственностей, но все же сумма. И только все вместе они заставляют
зрителей вздыхать о цирке как о празднике, и тогда зрители отлично помнят
имя каждого.
Его нетрудно запомнить, считал Дан, оно у нас общее. Цирк - наше имя. И
пусть ему завидуют артисты кино и театра, любой из которых носит свое,
неповторимое, лелеемое. А общего у них нет.
Сделает Дан аттракцион - если сделает, будет в нем десяток участников
по имени Цирк, и сногсшибательный Коля, заслуженный артист, жонглер с
мировым именем, станет не собственной фамилией гордиться, а общей.
Вот такие пироги...
А есть ли смысл делать аттракцион?
Выпустить новый номерок, ездить с ним по городам и весям до тихой
старости, до того момента, когда руки откажут, когда ими не только булаву
- ложку с кашей трудно поднять станет, как частенько у жонглеров
случается, если они в манеже не ваньку валяют, а вкалывают на совесть. А
можно и ваньку валять, публика добрая, не заметит, а заметит - простит,
еще и в ладошки похлопает. Красота, кто понимает...
Только Дану того не понять: он этот аттракцион, как сказано, с
училищных времен лелеет и забыть о нем не сможет - не получится.
Значит, делать?
Значит, делать.
Несмотря на то что выпросил его у фортуны, поплакался у нее на плече?
Почему, собственно, выпросил? Заслуженно получил, и теперь только от тебя
зависит удача: хватит ли сил, умения, терпения - все тип-топ будет.
Теперь только от тебя зависит...
Днем все куда радужней кажется: и черное вроде не так уж черно, а белое
- белей не выдумать. Днем мысли чище, настроение повыше, днем совесть
дремать начинает, носом клевать, раз за ночь не отоспалась, не отдохнула.
И небо уже не такое низкое, не висит над головой, за зонт задевая, и даже
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг