главка? В правлении ЖСК? В отделении милиции? Чушь собачья!.. И конечно,
не преминула звякнуть на АТС, выяснить про телефон: когда поставят да
какой номер определят. Это уже просто бред, некий род мании преследования,
коей Дан до сих пор не страдал, не было тому примеров. А сейчас появились?
А сейчас появились. Инфернальная дева-вамп преследует бедного циркача по
заданию разведки - ну, скажем, парагвайской. Они хотят выведать
государственный секрет равновесия моноцикла под тощим задом Шереметьева
Д.Ф. Ужас, ужас...
Надо будет сообщить Оле про телефон, когда она позвонит в студию, - с
благодарностью сообщить, с нижайшими поклонами и расшаркиванием:
спасибо-де, милая благодетельница, за проявленную заботу, без вас, как
теперь ясно, ничего бы этого не случилось...
На телефонном узле, как сказано в открытке, будущих абонентов принимают
после пятнадцати ноль-ноль, так что репетицию Дан не пропустит, не станет
огорчать "старого Тиля", покидает свои пять булав, тем более настроение
отменное. Друг Коля твердо считал, что качество работы прямо
пропорционально настроению.
- Ежели мне хорошо, - говорил он, - я тебе ни одного завала не сделаю,
номерок отдуплю - публика слезами умоется. От счастья и восхищения. А коли
на душе паскудно, считай, завалы пойдут, начнешь "сыпать" на ковер.
- Что-то редко "сыплешь", - замечал Дан. - Всегда в настроении?
- А то! Как юный пионер.
- А если с Люськой перед работой полаялся? Не бывает такого?
С подначкой вопрос. Люська - баба вздорная, крикливая, что не по ней -
тут же посудой швыряется. А Коля сидит, потолок разглядывает, на "летающие
объекты" ноль внимания, ждет: покидает Люська посуду, успокоится, еще и
прощения попросит - за вспыльчивость. Но, несмотря на быстрое примирение,
должна ссора на настроение влиять? Особенно если она перед выходом на
манеж. Не каменный же Коля в конце концов!
- Люська - актриска. Своими воплями она дает мне заряд бодрости. Я ее
иной раз сам провоцирую: пусть покидается, посуды не жалко. Ей бы в театр,
какую-нибудь там Макбетшу изображать - эмоций-то сколько! А она со мной
мотается, борщи мне варит, портки стирает. Должна быть у нее отдушина или
нет? Ты скажи, скажи.
- Должна.
- То-то и оно. Я ей и приоткрываю отдушину. А сам радуюсь: какой я
благородный и работаю без завалов! Идею уловил?
Идею Дан уловил и в хорошее настроение верил свято. И вера в его работе
находила доброе подтверждение: "сыпалось" и впрямь меньше. Но все-таки
"сыпал" Дан, ронял на ковер булавы или кольца, потому что далеко ему было
до Коли - не до его сомнительного умения "настроение поднять", а до
таланта его. Ничего удивительного: Коля в цирке один, а таких жонглеров,
как Дан, - пруд пруди. И все "сыплют", не без того.
И все же пять булав нынче пошли у Дана плоховато. Когда следил за ними,
чуть рот не открывал от усердия - идет рисунок, траектория полета ровная,
красивая, ловить поспевал.
Тиль пошептал:
- Темп, Данчик, темп, спишь на ходу. Увеличил темп - падают булавы.
- Давай четыре, - сердито сказал Тиль.
С четырьмя все в порядке. Дан взвинтил темп, замелькали в воздухе
деревянные, оклеенные блестками бутылочки-кегли, веером встали над
задранной горе головой жонглера.
Тиль спросил:
- Ты чего на них уставился? Давно не видел? Смотри на меня, Данчик,
любуйся моей красотой и элегантностью, а булавы пусть сами летают.
- А чего на тебя смотреть, Тиль? - Дан обрадовался передышке, поймал
булавы, прижал к груди, закачался взад-вперед на своем шестке. -
Эстетическое удовольствие - нулевое.
- Как сказать, Данчик, как посмотреть... - Тон у Тиля
философски-раздумчивый, будто вспоминал он тех, кто глядел на него лет сто
назад, захлебываясь от счастья. А может, и сейчас захлебывается: любовь,
как известно, зла. Зла-то она зла, считал Дан, но не свирепа же, не
безжалостна... А Тиль как подслушал поганую мыслишку ученика, заявил не
без сарказма: - Одно тебе скажу, Данчик, из любви к тебе скажу, не скрою.
На меня поглядишь: сидит благообразный пожилой гражданин, улыбается
приятно, все у него чисто, аккуратно, пристойно - глаз отдыхает. А на тебя
взгляни: рот открыт, из ноздрей пар идет, прямо дракон одноколесный,
руками машешь, а все без толку.
- Ну уж и без толку, - сказал Дан, вроде равнодушно сказал, но кольнули
его слова благообразного гражданина. - Что я, хуже других?
- Не хуже, - возликовал Тиль. - Такая же серятинка, - и вдруг спросил:
- Хочешь, я тебя завтра на комиссию выпущу? Схожу в главк, сообщу о том,
что номер склеен, работаешь ты на уровне. Мне поверят...
- А как увидят?..
- А что увидят? Провинциальный номерок, радость директора шапито. Дадут
третью категорию, и катись на своем моноцикле в какой-нибудь
Краснококшайск, народ на базарах веселить. Надоел ты мне, Данчик, до зла
горя...
Не впервые они такие разговоры разговаривали, привык Дан к недоброму
языку Тиля и хоть обижался на него, но виду не казал. И сейчас лениво
ответил:
- Не хочу в Краснококшайск.
- А тогда работай, - рявкнул Тиль, и было это так непохоже на всегда
спокойного гномика, что Дан испугался. Испугался и понял: шутки кончились,
терпение у старика истощилось, есть и ему предел, оказывается.
Можно было бы, конечно, плюнуть на Тиля, отказаться от его помощи,
дотянуть номер самому или - если уж без режиссера главк не разрешит -
подключить для проформы друга Колю. Тот вмешиваться в работу не станет,
ему все до фонаря, у него одна присказка: "кидай да лови". Кидай да лови,
пока не посинеешь, а коли не хочешь - дело твое, сам дурак, сам
расхлебывай; где тут акт о сдаче номера? - великий жонглер для друга
автографа не пожалеет, во всех трех экземплярах распишется.
Можно было бы так сделать, но у Дана и в мыслях похожего не возникло.
Во-первых, плюнуть на Тиля - себе навредить: у гнома язык длинный, мало ли
чего он по начальству понесет - век на репетиционном проторчишь.
Во-вторых, советчик Тиль - дай бог, технику жонглирования досконально
изучил, хотя Дан никогда не видел, чтобы Тиль взял в руки булавы или
мячики. И просто технику знает, разбирается в "железе" - откуда? - но
такой аппаратец для финального трюка сочинил, сам чертежи сделал, что -
применяя Колину терминологию - "публика слезами умоется". Да и вообще,
голова у него варит, спору нет. А в-третьих, Дан был ленив - все верно, но
вовсе не глуп, прекрасно понимал, что хороший номер лучше среднего, и
умел, когда хотелось, преодолеть проклятую леность ума, мышц - чего там
еще.
Подобрал с ковра пятую булаву, молча отъехал от Тиля, назло тому
стиснул зубы и начал кидать. Долго кидал, час - уж точно, без передыху,
сто потов спустил, ни рук не чувствовал, ни зада - и то и другое отбил
начисто, но не сдавался, рта не раскрывал: Тиль молчит, и мы вякать не
будем. Вроде что-то получаться стало.
Краем глаза углядел: Тиль калоши натянул, стульчик сложил и в портфель
спрятал. Куда собрался?
- Данчик, уже без четверти два натикало, - спокойно так сообщил, будто
и не кричал недавно, не грозился карами. - Пора на покой.
- Ты иди, Тиль, я еще покидаю.
- Покидай, Данчик, покидай, дело хорошее, только руки не перетруди, они
тебе и завтра понадобятся, - перешагнул через барьер манежа, вернее -
перелез, как росток его крохотный позволил, пошел к выходу, но не утерпел,
обернулся: - Можешь ведь, лодырь несчастный, если захочешь. Кнута на тебя
нет... - и скрылся за дверью.
Слова его были приятны Дану. Он и сам ощущал себя молодцом и умницей.
Однако послушался Тиля - "руки перетруждать" не стал, да и в зал уже
заглядывали партерные акробаты из группы Лосева, тоже здесь на
репетиционном периоде сидят, вслух ничего не говорили, но вроде бы
намекали: пора и освободить манеж, наше время подходит.
Освободил, не противился. Постоял под горячим душем, смывая не столько
пот, сколько усталость. Давно заметил: очень горячий сильный напор воды
взбадривает его, снимает напряжение с мышц, и хотя болят они,
перетруженные, но уже и жить вроде хочется, и легкость появляется -
чудеса! Как-то работал в Новосибирске, тоже весной, труба там лопнула,
пока чинили-заваривали - три дня горячей воды не было. Так три дня
разбитым и ходил, как работал - вспоминать тошно. А Коля, наоборот,
холодный душ предпочитает, прямо ледяной, верит в него, бугай здоровый,
как в панацею. Причуды человеческого организма...
На телефонном узле Дан управился скоро: очереди там не было, скучающая
девушка приняла деньги, выписала разные квитанции, послала на склад. Там
Дан получил мышиного цвета аппарат с электрической лампочкой под стеклом
на передней панели: когда звонит, значит, лампочка и загорается.
Договорился - тут уж он на обаяние телефонную барышню взял, на обаяние
плюс контрамарка на две персоны в цирк на вечернее представление, - что
мастер к нему прямо сегодня и явится. С семнадцати ноль-ноль его ожидать.
До семнадцати ноль-ноль оставался час с лишним. Полученная утром
зарплата отягощала карман, и Дан решил подскочить в букинистический отдел
Дома книги, где имелась у него знакомая девица, большая любительница
нетленного циркового искусства. Поймал такси, поехал.
Едучи, вспоминал Олино обещание про Дом книги, посмеивался про себя, а
между тем точила его малюсенькая надежда на то, что чудо не обманет, ждет
его там книга желаемая, заветная, мечта коллекционера, давно, впрочем,
заказанная той девице. Нет, он не верил в то, что наличие книги объяснится
Олиным обещанием, при чем здесь она? Да и не знала Оля, какой раритет
ловит он по букинистическим магазинам, сказала просто так, ради шутки:
чего только не предложит светская беседа, каких таких куртуазных поворотов
не предположит! Нет ничего легче, чем обещать несбыточное, от тебя не
зависящее.
"Ах, я так мечтаю встретить человека, который во всем поймет меня!.."
"Милая, верьте мне - я волшебник! - вы встретите его, и очень скоро..."
Разве сам Дан с игривой легкостью не представлялся волшебником: с него
не убудет, а даме приятно, хотя она ни на секунду Дану не верит, понимает,
что все это - игра, и охотно играет в нее, потому что Дан ей нравится, и
она вообще-то надеется, что он и есть тот самый человек, "который во всем
поймет". Было такое, старый ловелас? Было, чего греха таить. Так ведь там
человека даме пророчишь, на всю жизнь счастье обещаешь, а здесь - книга...
Разве это масштаб?..
Девица из Дома книги Дану заулыбалась, подмигнула заговорщицки и
выложила на прилавок - вот радость-то! - красный с золотом томик "Седой
старины Москвы" - отличный путеводитель по городу, выпущенный
издательством Морозова аж в 1893 году. Дан много лет собирал старые
путеводители, а московские - особенно, любил ветхие карты и городские
планы, а за этим морозовским изданием гонялся давно: видел его в одном
доме и возжелал иметь непременно.
- Вчера один старичок сдал, - доверительно сообщила девица. - Вы на
состояние взгляните: как новенькая!
Книга и вправду гляделась новой, будто неведомый Дану старичок почти не
открывал ее, держал на полке, нечитаную, с конца прошлого века.
- Берете?
- Вопрос! - Дан, боясь, что за эти минуты книга исчезнет с прилавка, а
то и вовсе в воздухе растворится, пулей помчался в кассу, вручил девице
чек, уложил в чемоданчик заветный томик и несколько ошарашенный вышел на
улицу.
Радость бестелефонного жильца, которому наконец-то ставят аппарат,
объяснять вряд ли нужно: она близка и понятна любому человеку. Но стоит
поверить, что радость истового коллекционера-книжника, обретшего давно
желаемую книгу, ничуть не меньше. Две радости в один день - не много ли
для одного? Дан считал, что не много, в самый цвет. Пора было спешить
домой, чтобы достойно завершить телефонную эпопею: вот-вот заявится,
мастер.
Одно только омрачало хорошее настроение: обе радости были предсказаны
Олей, среднестатистической Кассандрой из ночного троллейбуса. Да, она
могла пообещать Дану телефон - просто так, из приязни, ради красного
словца. Но ведь телефон-то ставят... Да, она могла напророчить удачный
визит в Дом книги - чего ей стоит, вежливой женщине, и Дан своего желания
от нее не скрыл. Но ведь визит-то и вправду удачный...
Конечно, ни в какой "кассандризм" Дан не верил. Вспомнил день
пятилетней давности, когда у друга Коли дочь Машка родилась, дали ему
звание заслуженного артиста, и по лотерее выиграл он стиральную машину,
впоследствии получив выигрыш наличными.
Вечером того счастливого дня, сидя за бутылкой шампанского, ничуть не
удивленный событиями, Коля заявил:
- Сегодня я стал средоточием мировой флуктуации.
Дан, помнится, чуть со стула не упал. В Колиных устах сие прозвучало
столь же странно, как, например, грубая тирада в устах розовой выпускницы
Смольного института благородных девиц.
- Средоточием чего? - выдавил из себя Дан.
- Тебе, старый, не понять. Читай словарь иностранных слов, станешь
образованным, как я.
- А все ж объясни необразованному.
- Флуктуация, старый, это... - тут он повспоминал малость и выговорил
без запинки: - Это наименее вероятное отклонение от наиболее вероятного
состояния.
- А попроще можешь?
- Проще некуда... - выдул бокал шампанского, презрительно поглядел на
Дана. Однако смилостивился: - Ладно, болезный, слушай сюда. Наиболее
вероятное состояние - это что? Это я в лотерею рупь выигрываю, в главке
мне звание зажимают, как водится, вместо него почетную грамоту суют,
Люська девку рожает не сегодня, а в срок - через неделю. Ну, допустим,
чего-нибудь одно все же случится, скажем, Люська рожает. Это похоже: у нее
схватки еще вчера начались. Но чтоб все три события, в один день - так не
бывает. Ан нет, произошло. Почему, спросишь?
- Почему? - послушно спросил Дан.
- Флуктуация. Научное явление.
- Откуда ты про нее знаешь?
- Держу ушки на макушке, ватой не затыкаю. Был в первопрестольной в
одной компахе, там физик бородатый про нее плел. Я и запомнил.
И Дан запомнил. И теперь всерьез подумал, что тоже стал средоточием
мировой флуктуации. На нынешний день. И Оля здесь ни при чем: флуктуация,
как сказал друг Коля, явление научное, а научные явления волшебству не
подвластны.
И, только придя домой, сообразил, что Оля в студию так и не позвонила.
5
С утра репетиция негаданно отменилась: приехали киношники, заставили
зал с манежем прожекторами, изображали что-то "из цирковой жизни".
Тиль даже калоши не снимал. Постоял, посмотрел на кинодейство, сказал
ворчливо:
- Лентяям всегда везет, - и добавил для вящей ясности: - Это я о тебе,
Данчик.
- А я понял, - кивнул Дан, - о ком же еще...
Сам-то он не прочь был покидать - по крайней мере ему так казалось, -
чувствовал некий рабочий зуд в ладонях, считал, что вполне способен горы
своротить. Если невысокие.
- Был бы ты умный мальчик, - сказал Тиль, - ушел бы в коридор и
позанимался.
- В коридоре дует, как в трубе.
В коридоре и вправду дуло, сквозняки гуляли от дверей к окнам, и вахтер
у доски с ключами сидел в овчинном тулупе и заячьей ушанке.
- В какой трубе, Данчик? - поинтересовался Тиль, любящий во всем
точность.
- В аэродинамической. Я домой пойду, Тиль.
- Дома тоже можно тренироваться.
- У меня потолки низкие. Завтра в десять как штык, - и ретировался,
чтобы не объяснять дотошному Тилю, какой штык он имел в виду.
Вообще-то ему хотелось побродить по коридору неподалеку от казенного
телефона, подождать; вдруг да и позвонит Оля. Его почему-то волновало
стойкое молчание знакомой, хотя она говорила ясно: выйдет на связь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг