человеком, с которым можно и горем поделиться, и радостью. Как они на поле
устроились - голубки!
И Вальке Соловьеву Бим на всю жизнь запомнится, и Гулевых, и
Торчинскому. Смешно сказать, но и для Алика Бим - не просто "один из
преподавательской массы". В конце концов, хотел того Бим или нет, а вещие
сны пришли к Алику как раз после того - наипечальнейшего! - урока. А вот
Алик для Бима по-прежнему - "один из...". И все его спортивные доблести -
мимо, мимо, Фокинское третье место Биму дороже.
Что ж, наплевать и забыть?
Наплевать, но не забыть. Кто для кого существует: Бим для Алика или
Алик для Бима? Факт: Бим для Алика.
Подумал так Алик и застыдился. Никто ни для кого не существует, каждый
сам по себе живет. И ничего-то Бим ему не должен. А коли случай
представится, Алик вспомнит, что именно Борис Иваныч Мухин привел его в
Большой Спорт. В переносном смысле, конечно, не за ручку...
Решил так и успокоился. Вздумал пойти погулять. Воскресенье, день
жаркий, к неге располагающий. Наверняка кто-то из знакомых во дворе шляется,
на набережной лавочки полирует, гитару мучает.
Вышел во двор - Дашка Строганова навстречу плывет. Узкая юбка, на
батнике - газетные полосы нарисованы, волосы распущены, легкий ветерок
поднимает их, бросает на плечи. Гриновская Ассоль.
- Далеко собрался? - спрашивает.
Вот она - суеверная вежливость: не "куда" а "далеко ли", ибо
"закудыкивать" дорогу почему-то не полагается. Тысячелетний опыт предков о
том говорит. Вздор, конечно...
- Куда глаза глядят, - сказал Алик, да еще и ударение над "куда"
поставил.
- Я слышала, тебя можно поздравить?
- Можно.
- От души поздравляю.
Ах, ах, "от души". Бывает еще - "от сердца". Или - "искренне". Как
будто кто-то признается в "неискреннем поздравлении"...
- Спасибочки.
- А чем тебя наградили?
Обычная женская меркантильность - не больше. Говорит: "от души", а душа
ее жаждет злата. Прямо-таки алкает...
- Должен огорчить вас, Дарья Андреевна, золотого кубка не дали. Вручили
будильник на шашнадцати камнях, деревянный, резной, цена доступная.
- А за второе место?
- Автомобиль "Волга" с прицепом. Владелец живет у Киевского вокзала, но
он тебе не понравится.
- Почему?
- Худ, рыж, самоуверен.
- Ты тоже не из робких.
- Я - другое дело.
- Что так?
- Ты в меня влюбилась без памяти.
Фыркнула как кошка - только спину мостом не выгнула, глаза сузила,
сказала зло:
- Дурак ты, Радуга! На себя оглянись...
"Дурак" - это уже было, отметил Алик. И еще отметил, что и тогда, и
теперь Дашка, кажется, права. Неумное поведение - прямое следствие смятения
чувств. А чего бы им, болезным, метаться? Уж не сам ли ты, Алик,
неравнодушен к юной Ассоль с Кутузовского проспекта? Способность трезво
оценивать собственные поступки Алик считал одним из своих немногочисленных
достоинств. Похоже, что и вправду неравнодушен. А посему не надо вовсю
показывать это, бросаться в нелепые крайности. Ровное вежливое поведение -
вот лучший метод.
- Прости меня, Даша, сам не ведаю, что несу.
Простила. Заулыбалась.
- Погуляем?
Ох, увидят ребята - пойдут разговоры, шутки всякие из древнего цикла
"тили-тили тесто". Ну и пусть идут. У каждого чемпиона должны быть
поклонницы. Они носят за ним цветы, встречают у ворот стадиона, пишут
умильные записки, звонят по телефону и молча дышат в трубку.
- Погуляем.
Двинулись вдоль газона, провожаемые любопытными взглядами пенсионеров -
местных чемпионов по домино, их досужих болельщиц, восседающих на скамье у
подъезда. По странному стечению обстоятельств среди них не присутствовала
мама Анна Николаевна. Уж она бы "погуляла" своей дочечке, уж она бы ей
позволила беседовать с "нахалом и грубияном" из ранних... А, впрочем, почему
бы нет? Времена меняются. Был Алик для мамы Анны Николаевны персоной "нон
грата", стал - вполне "грата". Одно слово - чемпион. Завидное знакомство...
- Что-то твоей мамы не видно. Ей, кажется, прогулки прописали?
- У нее сердце больное, верно. Они с папой на дачу поехали, там воздух
дивный. Никаких канцерогенов.
Эрудиция - болезнь века. Гриновская Ассоль слова "канцерогены" не
знала. А Дашка знает. Но зато Дашка не знает, как пахнет мокрая сеть,
брошенная на морской берег; как прозрачен рассвет, заглянувший в иллюминатор
каюты; как опасен свежак, задувший с моря. Показать бы ей все это, забыла бы
она о "канцерогенах"... Но, если честно, Алик и сам не тащил в шаланду
полную скумбрией сеть, не встречал рассвет на палубе гриновского "Секрета",
не подставлял хилую грудь крепкому черноморскому свежаку. Он вообще ни разу
не был на море, и вся романтика его школьной поэзии родилась из книг,
которых к своим пятнадцати годам он прочел уйму - тонны две, по мнению мамы.
Но у романтики не принято спрашивать "паспортные данные". Да и какая
разница, где она родилась, если чувствовал себя Алик опытным, пожившим,
усталым человеком, и чувство это было ему отрадно, потому что шла рядом
прекрасная девушка, добрая девушка, лучшая девушка класса, и майский вечер
был сиренев и душен, и Москва-река внизу чудилась Амазонкой или, на худой
конец, Миссисипи в ее девственных верховьях.
- Ты знаешь, - сказала Дашка, - мама как-то показывала твои стихи
одному писателю - он к ним в министерство приходил, просил о чем-то, - и
писатель сказал, что из тебя может получиться настоящий поэт.
- Какие стихи? - быстро спросил Алик. Мнение писателя было ему
небезразличным.
- Про Зурбаган.
- Откуда они у твоей мамы?
- Они же были в нашей стенгазете в прошлом году. Ну, я их и
переписала...
Вот тебе и раз!.. Сразу два шоковых момента. Первый: Дашка переписала
стих. А Алик ее считал абсолютно глухой к поэзии. К его, Алика, тем более.
Второй: Дашкина маман показывает кому-то стихи "нахала и грубияна". А раз
дело происходило в министерстве, где Анна Николаевна работает референтом,
значит, она специально носила их туда. А Алик ее считал старой сплетницей,
"жандармской дамой", которая его, Алика, и на дух не принимает. Поневоле
придешь к выводу, что ничего в людях не понимаешь... С одной стороны -
обидно разочаровываться в себе, с другой - приятно разочаровываться в
собственном гнусном мнении о некоторых небезынтересных тебе объектах.
- Какому писателю? - хрипло спросил Алик. Лучшего и более уместного
вопроса в тот момент он не нашел.
- Не помню, - сказала Дашка. - Я его не читала, поэтому фамилию не
запомнила. Мама знает.
- Мама на даче...
- А тебе обязательно сегодня знать надо? Потерпи до завтра, я выясню и
скажу.
Алик наконец полностью пришел в себя, обрел способность рассуждать
здраво. И немедленно устыдился идиотского вопроса.
- Нет, конечно, не обязательно. Главное, что они тебе нравятся. Ведь
нравятся?
Конечно же, это было главным. Дашкино мнение, а не мысли вслух
какого-то неведомого писателя, который мог только из расчетливой вежливости
похвалить слабенькие стихи: ему ведь в министерстве что-то нужно было...
И мнение не заставило себя ждать.
- Нравятся, - сказала Дашка, сказала просто, без обычного "взрослого"
выламывания.
И тогда Алик, сам не зная отчего, начал читать стихи. Чуть слышно,
словно про себя.
- ...Заалеет влажный, терпкий день... в полумраке зыбком и неверном...
И на бухту маленькой Каперны... упадет заветной сказки тень... Пристань
серебристая седа... Полумрак раскачивает реи... Засыпают фантазеры Греи... о
чужих мечтая городах...
- Влажный, терпкий день... - повторила задумчиво Дашка. - Знаешь, Алик,
я ни разу не была на море. А ты?
Он помедлил немного, но желание казаться многоопытным и мудрым,
бывалым, просоленным - наивное желание выглядеть, а не быть - оказалось
сильнее.
- Был, - и ужаснулся: соврал. Но его уже несло дальше, и для остановки
времени не предусматривалось. - Как бы я написал о море, если бы не видел
его? Знаешь, как пахнет мокрая сеть, брошенная на морской берег? Знаешь, как
прозрачен рассвет, заглянувший в иллюминатор каюты? Знаешь, как опасен
свежак, задувший с моря?
- А ты знаешь?
- Конечно.
- Счастливый... Как здорово ты говоришь об этом. Алик, тот писатель не
прав: ты уже настоящий поэт.
Ради этих слов стоило жить.
И даже соврать стоило.
И вообще: какой замечательный день выпал сегодня Алику, просто
волшебный день!..
11
А ночью ему опять приснился странный сон.
Будто бы идет он по Цветному бульвару мимо старого цирка и видит у
входа огромную цветную афишу. На ней изображен неуловимо знакомый субъект в
ослепительно белом тюрбане с павлиньим пером. У субъекта в руках - золотая
палочка и тонкогорлый кувшин, из которого идет белый дым. И надпись на
афише: "Сегодня и ежедневно! Всемирно знаменитый иллюзионист и манипулятор
Ибрагим-бек. Спешите видеть!"
"Батюшки, - думает Алик, - да ведь это хорошо известный джинн Ибрагим.
Устроился-таки, шельмец, в иллюзионисты. Ну, да ему все доступно..."
И возникает у Алика естественное желание: зайти в цирк, навестить
знакомца, рассказать о том, что дар действует безотказно, а заодно
расспросить его о новом цирковом житье-бытье.
Заходит. И ведь что странно: ни разу в цирке за кулисами не был, а
видит все так реально и точно, будто дневал там и ночевал... Проходит мимо
спящего дежурного, крохотного старичка, уткнувшегося носом в ветхий стол,
идет по пустынному фойе - спектакль еще впереди, время репетиционное, -
упирается в фанерную стенку с дверью. На двери надпись: "Посторонним вход
воспрещен". Толкает без страха эту заколдованную местным администратором
дверь и шествует по темноватому бетонному коридору, уставленному ящиками,
какими-то стальными ажурными кострукциями, тумбами, на которых слоны стоят
на одной ноге, и другими тумбами, на которых суперсилачи выжимают свои гири,
штанги и ядра. Поднимается по широкой лестнице на второй этаж, среди
множества дверей безошибочно находит нужную, стучится.
Слышит из-за двери:
- Входите. Не заперто.
Входит. Перед трехстворчатым зеркалом типа "трельяж" за маленьким
столом, на котором бутылочки, баночки, кисточки, лопаточки, парички,
гребешочки, вазочки с бумажными цветочками - пестрое, пахучее, блестящее,
игрушечное на вид, среди всего этого хрупкого добра сидит джинн Ибрагим,
ныне всемирно знаменитый иллюзионист и манипулятор Ибрагим-бек, спокойно
сидит и читает книгу. Пригляделся Алик - знакомая книга: "От магов древности
до иллюзионистов наших дней" называется. Видно, набирается творческого опыта
новоиспеченный артист цирка, не пренебрегает классическим наследием.
- Привет, Ибрагимчик, - говорит Алик.
Джинн отрывается от книги, смотрит без интереса.
- А-а, - говорит, - явился спаситель. Чего тебе?
- Шел мимо, дай, думаю, загляну, проведаю...
- Контрамарку хочешь?
Опешил Алик.
- Зачем она мне? Я и билет могу купить, если что.
- Купил один такой. Аншлаг в кассе. Билеты продаются за год вперед.
- Из-за чего такой бум?
Грудь выпятил Ибрагимчик, черный крашеный ус подкрутил - не без
гусарской лихости.
- Немеркнущее иллюзионное искусство всегда влекло людей к магическому
кругу арены.
- Из книжки цитата? - спрашивает с ехидцей Алик.
- Язва ты, Радуга, - говорит Ибрагим, как давеча Бим. - Мои слова. Нет
мне равных в искусстве фокуса.
- А Кио?
- Слаб, слаб, все у него на технике, никакого волшебства.
- А как вы свое волшебство дирекции объяснили?
Джинн морщится. Похоже, что воспоминания об этом удовольствия ему не
доставляют.
- Запудрил я им мозги. Слова разные употреблял.
- Какие слова?
- Умные. Говорю: всем управляет конвергационный инверсор, препарирующий
мутантное поле по функции "Омега" в четвертом измерении.
"Не хуже Никодима Брыкина шпарит", - изумляется Алик и с интересом
спрашивает:
- А где инверсор взяли?
- Это мне - плевое дело. Я его на минуточку из института мозговых
проблем телетранспортировал.
- Брыкинский аппарат?
- А хоть бы и брыкинский, мне без разницы. Показал я его дирекции и
обратно вернул.
- Поверили?
- Как видишь.
- Вы, Ибрагим, настоящий талантливый джинн, - с волнением произносит
Алик. - Все вам доступно. - Уж очень его потрясла история с
телетранспортировкой прибора. Или - нуль-транспортировкой, как утверждают
иные писатели-фантасты.
- Будто раньше не понял, - пыжится джинн. - Как прыгучесть? Не
подводит?
- Исключительная вам благодарность, - витиевато закручивает Алик. -
Вчера как раз чемпионом района стал с результатом один метр девяносто пять
сантиметров.
Джинн кисточку со стола берет, в баночку с пудрой окунает, по усам
ведет - приняли они благородный кошачий седоватый колер.
- Пустяшная высота, - говорит. - Ради нее и трудиться не стоило.
Потренировался - сам бы осилил, без моей помощи. Ноги-то у тебя вона какие -
чисто ходули...
- Что вы, Ибрагиша? - удивляется Алик. - Я до нашей встречи вообще
прыгать не умел.
- Все мура, - заявляет джинн и примеривает к лысинке черный паричок с
кудряшками. - Знаешь песни: "Тренируйся, бабка, тренируйся, Любка...", "Во
всем нужна сноровка, закалка, тренировка...", "Чтобы тело и душа были
молоды..." - И несколько невпопад: - "Не думай о секундах свысока".
Хотя, может, и не совсем невпопад: секунды все-таки, в спорте ими
многое измеряется.
- По вашему, прыгнул бы? - настаивает Алик.
- По-моему, прыгнул бы, - упорствует джинн.
- Но не сразу?
- Ясно, не сразу.
- А мне надо было сразу.
- А если надо было, почему условие не соблюдаешь? - сварливо спрашивает
джинн.
"Знает, - с ужасом думает Алик. - Кто донес?"
- Откуда узнали?
- От верблюда. Я бы - и вдруг не узнал! Шутишь, парень. Все мне про
тебя доподлинно известно: как ешь, как спишь, как прыгаешь, как учишься, с
кем дружишь, что врешь, о чем думаешь. Ты теперь под моим полным контролем.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг