когда-то Ильин начинал плакать - беззвучно, но со стороны заметно, потому
что не раз к нему подруливали детишки на роликах и, притормозив,
любопытствовали: мол, не случилось ли чего с вами, дяденька?.. Законное
любопытство! В Этой Москве люди на улице не плакали. В Этой Москве вообще
мрачных людей на улицах не видно было, вот так славно здесь жили -
улыбаясь.
А у Ильина не получалось улыбаться. Старый цирк его детства мешал ему,
видите ли, улыбаться вечерами на Цветном загульном бульваре, где, не
стесняясь юных роликобежцев, парили под тополями сладкие девчоночки с
соседней Драчовки, которые всегда готовы были незадорого утешить плачущего
мужика. И, как уже говорилось, утешали, Ильин мужиком остался, в схимника
не превратился. Да и _хата_, как в Той жизни говорилось, имелась...
Давно когда-то читал Ильин на английском, прилично он его знал, словаря
не требовалось, любопытную фантастику американского писателя. Тоже - про
параллельное (или перпендикулярное?..) время, в котором не СССР Германию
прижал, а Германия - его, как и в Этой жизни. Часто она здесь вспоминалась
Ильину, та скучноватая, в общем, книжка. Все наврал американский
фантастический классик, лауреат какой-то престижной премии. И вожди рейха
у него чуть ли не до шестидесятых дожили, и мир был поделен между
Германией и Японией, и Соединенные Штаты Америки в полном дерьме
пребывали, и русские за Уралом клюкву жрали, евреи все перевешены были или
сожжены, а негров, как Ильину помнилось, тоже не осталось... Вспоминал
Ильин книжку... как она называлась?.. "Человек в замке"?.. в каком-то
замке, в высоком, кажется... вспоминал и удивлялся непрозорливости
американца, завороженного всесильностью Идеологии. Да ни одна Идеология -
коммунизм ли, нацизм ли - не выживет перед натиском Здравой Экономики.
Время лечит - точно оказано. Это в Той жизни Ильина коммунисты семьдесят с
лишним лет прорулили, поскольку социалистическая экономика верно служила
Партии и Идеологии, до поры служила, а пришла пора - все перевернулось. А
в гитлеровском рейхе промышленники лишь _использовали_ нацизм, а потом,
когда он своей бездарной свирепостью стал мешать Его Величеству Делу,
усмирили его до положения ручного. Как опять-таки в Той жизни - Чили и
Пиночет, Южная Корея и Ро Де У, Тайвань и Чан Кайши... Время лечит...
Да и что с него взять, с американского фантаста? Одно слово - фантаст.
Врун. А Ильин в реальность попал...
ДЕЙСТВИЕ
"Амбулансия" ехала по столице, где-то притормаживала", куда-то
сворачивала, но Ильин в окно не смотрел, а смирно лежал на койке - по
совету Ангела. Да и что бы он увидел в матовом-то окне? Только волшебное
слово из трех букв, криво нацарапанное на стекле неизвестным
предшественником Ильина. Но слово Ильин и так видел, не вставая... Он
лежал на-койке и ощущал в себе что-то странное: вроде бы знакомое, хотя и
давно забытое. Вроде бы намеревались включиться в работу какие-то клетки
мозга (или нейроны? или синапсы? черт их разберет!..), до сего дня крепко
спавшие и тем самым невольно позволявшие Ильину вести спокойную
растительную жизнь. Они еще никуда не включились, повторим, а лишь,
повторим, _намеревались_, но Ильин уже недоумевал, уже нервничал, уже
чего-то неведомого страшился, а Ангел, гаденыш, опять не ко времени
заткнулся, закуклился и сгинул. Была у него такая подлая манера: исчезать
в самый нужный момент. Как, впрочем, и появляться в пресамый нужный, будем
честными...
Авто остановилось окончательно, потому что мотор умолк, невидимые
Ильину качки невидимо хлопнули невидимыми дверьми, а один из них отпер
заднюю дверцу, стал видимым и гавкнул:
- Вылезай, убогий!
Ильин вылез и обнаружил себя во дворе явно больницы. Подтвердить это
"явно" труда не составило, поскольку авто тормознуло у дверей корпуса, на
коих красным по матовому (опять!..) стеклу значилось: "Приемный покой".
Покой достал Ильина в районе Сокольников, которые он вмиг опознал по
торчащей из-за красных больничных корпусов пожарной каланче, хорошо
знакомой ему по Той жизни. Если он верно знал и помнил, а _свои_
Сокольники он знал и помнил отменно, приемный покой должен был прямиком
вести в психушку имени писателя Гиляровского, раскинувшуюся на улице
Матросская Тишина. Похоже, капризы пространства-времени на местоположение
психушки не повлияли.
Похоже, утреннее карканье Тита сбывалось.
Похоже, Ильин начал трястись от страха не зря, а пытающиеся проснуться
синапсы хотели (синапсы хотели? Ну-ну...) сей страх объяснить,
предупредить - вместо слинявшего Ангела.
Похоже, Ангел слинял круто.
А может, зря Ильин на него тянул, может, он помалкивал лишь оттого, что
"пресамый" момент для Ильина еще не настал?..
- Пошли, убогий, - сказал разговорчивый качок, а неразговорчивый дверь
приемного покоя распахнул: мол, иди, убогий, не задерживай занятых
медицинских работников. - Щас тебя лечить станут.
И тут Ангел, как всегда нежданно, проклюнулся.
- Повыкобенивайся, - сказал он. - Нельзя же так... Ну, прям как баран
на бойню... Фу!
- Зачем меня лечить? - на высокой ноте, на грани ультразвука заверещал
Ильин, не выходя, впрочем, из образа барана, влекомого на бойню. А и то
верно: может же баран малость взбунтоваться!.. - От чего лечить? Я здоров.
Никуда не пойду...
И сел прямо на землю, на холодный асфальт. Один качок усмехнулся,
другой не стал, но оба синхронно и споро взяли Ильина под мышки и вмиг
поставили на ноги.
- Сейчас врежут, - предупредил Ангел. - Тот, что справа.
Тот, что справа, коротко размахнулся, но Ильин, упрежденный Ангелом,
дернул головой, и качковый кулак просвистел мимо скулы, мимолетом задев
ухо Ильина. Ухо Ильин убрать не успел, уху стало больно.
- Ты чего? - заорал Ильин. - С ума спятил? А ну пусти, гад!..
И рванулся из качковых захватов, и, представьте себе, вырвался, и
помчался по больничному двору в сторону ворот, которые как раз и выходили
на улицу с матросским именем. И ведь убежал бы, а там, на матросской
улице, как и в прежней жизни, гремел трамвай, и Ильин мог уцепиться за
поручень, вскочить на подножку и уехать в далекое далеко, скрыться, уйти в
подполье, эмигрировать. Но так поступил бы прошлый Ильин, который "все
выше, и выше, и выше", а вместо сердца пламенный мотор. Ильин же нынешний,
с мотором давно не пламенным, а заглохшим, затормозил у запертых ворот и
обреченно оглянулся. Качки, не слишком даже торопясь, нагоняли беглеца, а
вот и нагнали, даже бить не стали. Просто ухватили под руки и повели
назад. А Ильин уже и не сопротивлялся. Тит бы сказал: сопротивлялки все
вышли.
- Все путем, - заявил Ангел, пока Ильина влекли к приемному покою. -
Повыкобенивался - теперь поглядим, что дальше. Чтой-то я большой опасности
пока не наблюдаю...
Что ж, Ангелу можно было верить.
А качки впихнули Ильина в приемный покой, который и оказался приемным
покоем, провели мимо медсестренки, ожидающей залетных психов за
регистрационным столиком за интересной книгой исторического писателя
Пикуля, которую, к слову, Ильин читал еще в Той жизни. А в Этой - видал на
витрине книжного на Арбате, почему сейчас и узнал. Медсестренка плавно
оторвалась от жизнеописания великого князя Потемкина и глянула на троицу.
Молча и с отвращением.
- В четырнадцатую, - бросил на ходу правый качок. Медсестренка согласно
кивнула и вернулась к князю. Видимо, сообразил Ильин без подсказки Ангела,
четырнадцатая - комната? палата? камера? пыточная?.. - не входила в ее
приемно-покойную компетенцию.
А качки подвели Ильина к беленькой дверце с черным на ней номерком -
"14", левый качок вежливо постучал в филенку, и все немедленно услыхали
из-за двери приветливое:
- Валяйте без церемоний.
Левый качок открыл дверь и без всяких церемоний втолкнул туда Ильина.
ВЕРСИЯ
В пятьдесят седьмом немцы зафигачили в околоземное пространство
искусственный спутник, который вертелся вокруг планеты и верещал:
"Бип-бип". Сенсация была мировая, хотя и ожидаемая: бюро Вернера фон
Брауна давно и многозначительно на эту сенсацию намекало. Американцы
поднатужились и тремя годами спустя, в шестидесятом, забросили в космос
живого майора ВВС США Джима Далтона и сразу обскакали Германию.
Руководитель американского проекта профессор Сергей П.Королев заявил,
правда, что (цитата) "космос принадлежит всем людям Земли", но бундестаг
это заявление не утешило, и он заметно срезал своим ученым умникам
финансирование космических программ.
Пустяк, казалось бы, но он внятно вмазал по международному престижу
Германского содружества. Именно в шестидесятом на территории России
образовались две суверенные республики - Сибирская и Дальневосточная. Они
формально не вышли из состава Российского государства, но подлое словечко
"суверенность" позволило им - при мощной поддержке Британского содружества
и с голоса Штатов - завести свои парламенты, свои конституции (не слишком
отличающиеся от общероссийской, но все же _свои_), свои полиции и свою
экономику, которая откровенно ориентировалась на Восток: на Японию, на
Корею, мощно рванувшую после войны, ну и на Америку, вестимо. Тогда-то
Сибирская республика внезапно заявила об открытии у себя месторождений
нефти и газа, япошки тут же провели - по просьбе правительства республики
- экспертизу месторождений, оценили их как гигантские и захапали кучу
концессий.
Произошло это в шестьдесят третьем. Тогда-то семь ведущих держав мира в
ООН объявили о создании МЭС (аббревиатура: Международное экономическое
сообщество). Перечислим Большую семерку (так она с тех пор называлась):
США, Канада, Германия, Франция, Италия, Российское государство (включая
Сибирскую и Дальневосточную республики), Япония.
Странно, но экономический и амбициозно-территориальный _раздрай_
Германского содружества вообще и в России в частности резко укрепил
мировую экономику.
Эдакий парадокс двадцатого столетия: через разделение - к единению...
К единению - всюду, кроме социалистического юга знойной Африки.
Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне. Опять песня.
ФАКТ
Ильин покупал в газетном киоске ежедневно не меньше десятка газет,
пролистывал их, искал _знакомое_. Когда дежурил, в обед выходил на
Волхонку, там в киоске и отоваривался. А в выходные - где попадется, где
мимо шел. Чаще всего, конечно, у дома: на Полянке и киоскер знакомый
имелся, старик, разговаривал с Ильиным о погоде, о футболе - летом, о
хоккее - зимой, только о политике помалкивал по крепко нажитой привычке
помалкивать. Сам Ильину не рассказывал, но Ильин знал - от консьержки
дома: сидел киоскер до войны в Сасумане по забытой здесь пятьдесят
восьмой, в тридцать седьмом сел, а в сороковом его вдруг реабилитировали,
выпустили домой, в сорок первом война грянула, в сорок первом под Вязьмой
попал в окружение вместе с полком, загудел в немецкий концлагерь - теперь
уже на Запад, и опять через три года домой вернулся. С тех пор о политике
- ни слова. Ильин сначала его доставал, а потом, как узнал о нем у
консьержки, перестал. О политике здесь с кем угодно можно было полялякать,
хлебом не корми, для таких разговоров в Нескучном парке, бывшем имени
Горького, как ни странно - известного здесь писателя, специальное поле
выделено было, как в лондонском Гайд-парке, не говоря уж о парламентской,
газетной, телевизионной, ежевоскресно митинговой болтовне. А вот с
киоскером - лишь о спорте. Ильин, несмотря на армейскую свою
принадлежность, болел в Той жизни за "Спартак". Здесь "Спартак" очень
мощно пер, только при Ильине Кубок европейских чемпионов в матче с
Дортмундской "Боруссией" вырвал, а до Ильина этим кубком после войны
четырежды владел. Киоскер тоже за "Спартак" болел, иной раз по часу
обсуждали они с Ильиным достоинства и недостатки Черенкова, Черчесова или
купленного у "Ромы" Скилаччи. Это - что касается футбола. Хоккей здесь был
поскучней. Лучшие игроки немедленно перекупались за океан, играли в НХЛ,
крутые "бабки" имели, а европейцы разыгрывали свой нищий чемпионат,
единственно чем богатый - молодыми талантами. А уж старились таланты,
повторим, в Канаде и Америке...
Поговорив, Ильин складывал в аккуратную стопку ежедневные свои
"Известия", "Московские новости", "Спорт", "Куранты", "Московский
свисток", русскоязычный вариант "Бильда" и еще еженедельники - непременную
сварливую "Литературку", откровенно прозападную "Столицу" и наоборот -
русофильское "Вече", опять-таки на русском доступном языке "Штерн",
засовывал стопку под мышку и шел домой. Игра у него родилась такая: искать
в здешней жизни приметы прежней. Похожие события. Факты - совпадения.
Людей-двойников. Повторим: _знакомое_. Мно-о-ого знакомого было! И
события, и факты, и люди. Как старый цирк на Цветном бульваре, они
связывали потерянного в пространстве-времени Ильина с реальной для него
жизнью, мигом оставленной по ту сторону аварии с "МИГом".
Мигом - с "МИГом". Каламбур.
Когда Тит нашел Ильина, в деревню примчался корреспондент местной
газетки, повыпытывал у Тита подробности, и наутро они, подробности, были
оттиснуты типографским способом на всю губернию. Центральная пресса
очухалась попозже, но тогда уже на Ильина и его престранную историю
наложили лапу гебисты, поэтому все публикации в Москве ограничились
вольной перелицовкой заметки из губернской газеты. Но Тит хранил их все.
Говорил, что ни о нем, ни о его знакомых газеты никогда раньше не писали,
а тут...
Но это Тит. А Ильин с пытливым идиотизмом искал и находил в прессе
знакомые фамилии государственных деятелей, которые и здесь оставались
деятелями - только деятельность их направлялась "на благо развитого
национал-социализма", по-мичурински прижившегося на крепких корнях русской
национальной идеи. Просто социализм ей, идее, особо расти не давал,
охорашивал ее приставкой "ИНТЕР". Ильин ловил фамилии известных
журналистов, которые - так выходило! - складно врали о том же, о чем столь
же складно врали в газетах из прежней жизни Ильина, которую он - вопреки
здравому смыслу - числил более реальной, нежели нынешнюю. И когда
какой-нибудь двойник писал в "Известиях" о... О чем?.. Ну, например, о
собранных всем миром и легко потерянных денежках, бездарно вбуханных в
строительство Суперпамятника Окончания Войны и Воцарения Всеобщего Мира на
Поклонной горе в Москве; или о мощном торговом рэкете, свившем себе подлое
гнездо в огромном торговом центре у Крестовской заставы, где тысячи мелких
торгашей выкладывали еженедельную дань посыльным так называемого
"люберецкого картеля"; или о гражданской, по сути, войне в суверенном
Закавказье; или о мощном пожаре в пятизвездочном отеле "Петербург" - в
Петербурге, естественно; или об очередном захвате террористами самолета в
каком-нибудь Симферополе или Сочи, - когда вылавливал он такие до боли
знакомые еще по Той жизни мерзости, радовался как дитя. Почему? Да потому
- вот же странная человеческая натура! - что искал-то он не просто
знакомое, но тоже _больное_. Словно безмерно печалил его ясно видимый со
всех сторон факт, что Эта жизнь оказалась куда здоровее прежней...
Парадокс, имевший место и в Той жизни: проигравшие войну живут лучше
победивших.
Но ему-то чего переживать за свое прошлое? Оно осталось в прошлом
(прошлое - в прошлом, так!) и только шепотом, только памятью окликало
Ильина, ибо даже глухие вести из социалистической Африки, попадавшиеся
там-сям в газетах и журналах, пробивавшиеся сквозь "железный занавес",
повешенный неокоммунистами на жарких границах Системы, даже вести эти
ничем не напоминали знаемое Ильиным. Социализм, взращенный в саванне, в
пустыне Калахари, на снежных вершинах Капских гор, если и походил на тот,
что прорастал в Цюрихе, а крепнул на просторах Родины чудесной, закаляясь
в битвах и труде, то лишь его тоталитарными амбициями и казарменной
свободой. Так по крайней мере писалось в любимых Ильиным газетах унд
журналах. Но Ильин-то, социализмом взлелеянный, не верил газетам унд
журналам - социализм его и приучил не верить. Ильин, вон, весь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг