ВЕРСИЯ
Когда президент Скоков отбыл с выборного госпоста в частный бизнес,
разные желтые газетки стали, как водится в России, искать в отставнике
всякие червоточинки. Это, повторим, типично российская традиция, и от
социального строя она не зависит. Ушел человек от власти - хорошо, если
вообще не вычеркнули из памяти народной, школьных учебников и юбилейных
речей. Хорошо, если все-таки давали жить и даже заявлять о своем
существовании. Но при этом обязательно-поливали разных сортов помоями.
Любимая тема - связь с гебе.
Странная штука - демократия! Госбезопасность, по сути, проникла во все
дырки от всех бубликов, могла любого дернуть за штаны в любой нужный
момент, но - демократия! И каждая шавка несла по желанию с любого угла
охулки в адрес всесильного ведомства. Гебе, мол, душитель свободы, гебе,
мол, растлитель общества, гебе, мол, тайный палач и мракобес... сами
продолжайте, автору лень. И ведь правы были! Что ругательного о гебе ни
скажи - все верно. Хуже гебе - только эфбеэр, моссад, дээстэ, а также
гестапо, тонтон-макуты и красные кхмеры, которые в нынешней жизни Ильина
тоже имели место в беспокойной Камбодже. Или гебе хуже всего
перечисленного - адекватно. И вот так хаяли, в газетах поливали, а
гебе-ведомство молчало и делало свое тайное дело, как слон, который, прав
дедушка Крылов, не обращал на Моську никакого внимания.
Или как там на Востоке: собака лает, а караван идет...
То есть, конечно, принимались конкретно-конституционные меры к
конкретным шавкам, если те начинали захлебываться демократией. Ну, морду
били. Ну, авто взрывали. Ну, кислород перекрывали - в смысле работы.
Пугали. А если кто не пугался, того ненавязчиво в психушку сажали - это уж
чисто русское изобретение, оно, заметим, в прежней жизни Ильина тоже после
войны особенно развилось... А чаще пугались демократы, хватало
превентивных мер.
Но на место пуганых вставали непуганые. Так и делилась Россия - на
пуганых и непуганых демократов, но деление это не мешало ни демократии, ни
гебе. Гебе охраняло демократию, ее, слабенькую, всегда положено охранять -
от коммунистов, от фашистов, от анархистов, от террористов, от прочих
"истов" - легион им имя на смешной планете Земля. Ну, и от демократов,
конечно. От демократов - в первую очередь, они, ретивые, суть гибель любой
демократии.
Гебе, как и все его братские конторы в иных странах смешной планеты,
вербовало себе сторонников и помощников в разных слоях народонаселения, не
афишируя, впрочем, деятельность тех, кого само звало внештатными
секретными сотрудниками. Каждый штатный секретный нарывал себе побольше
внештатных, чтоб, значит, информация о врагах демократии текла непрерывным
потоком. И каждый внештатный, впуская свою струйку в этот поток, ощущал
себя истовым защитником демократии. И, не исключено, таковым и являлся.
Ибо кто определил - как эту хлебаную демократию защищать? Права она или не
права, но это - моя страна, говаривал писатель - апологет британской мощи.
В прежней жизни Ильина в душевной песне утверждалось: "Когда страна быть
прикажет (вот такая инверсия!) героем, у нас героем становится любой!" Так
было. И вот вам другая совсем страна, и вот вам другая совсем демократия,
а героев кругом - видимо-невидимо, и тех, что невидимы, много больше.
И тем не менее в приличном обществе зазорно было открыть свою
принадлежность к гебе. Как высморкаться на пол. Все сразу вскакивали и
тыкали пальцами: ату его! Даже те, кто сам получал пособия и льготы от
лубянских щедрот. Тем более те! И когда провокационная пресса обвинила
бывшего великого президента в том, что в юности, после колымского или
какого-то там лагеря, он стал осведомителем гебе, а потом, когда гебе
вставало из послевоенных руин, тоже не покидал его духом, а оно,
восстановив силушку не без помощи коллег из гестапо, тайно поддержало
секретного сотрудника в президентской гонке, когда некая газета
опубликовала некие документики, скандал поднялся необычайный.
Некая газетка звалась "Солидарностью". Тираж у нее был вполне
пристойным, тысяч триста, выходила она еженедельно и еженедельно полоскала
Скокова, то публикуя воспоминания бывшего работника гебе, ныне пенсионера
X., то печатая свидетельские показания внештатника гебе У., то обнародуя
какие-то расписки в получении каких-то сумм за подписью, смутно похожей на
подпись президента.
Скоков тут же подал в суд на "Солидарность".
А уже и другие газеты, уже и солидные "Известия", уже и прыткие
"Московские новости", уже и немецкие "Бильд" и "Штерн" начали
подхватывать, хотя и осторожно, обвинения "Солидарности", уже и ранимое
общественное мнение начало настраивать себя против Скокова. Но никто его
не смещал с приватного поста главы концерна "Сайбириа ойл", никто из
нефтяных коллег не кидал камни в страдальца, а все они, серьезные люди,
ждали-суда. И он, то есть суд, состоялся в назначенный срок и был
сенсационным.
Защита привлекла в качестве свидетеля всесильного председателя гебе
Олега Калягина. И он, отметим, пришел.
Он не защищал Скокова. Он просто заявил; что гебе не имеет каких-либо
документов, подтверждающих либо опровергающих обвинения "Солидарности". Но
он, Калягин, весьма удивлен, что бывшего президента обвиняют в честных, на
просвещенный взгляд Калягина, и патриотических поступках. И кто обвиняет!
Те, кто сам всегда поступал патриотично и честно. И бухнул на судейский
стол толстые досье на главного редактора "Солидарности" господина
Петрова-Миниха, на автора разоблачительных статей лауреата Государственной
премии Двуглавого Орла господина Факторовича, псевдоним - Антон Рябинин,
на главного редактора "Московских новостей" господина Топилина, депутата
Государственной Думы и лидера фракции "Обновление". Бухнул все это,
повернулся к опупевшим от нечастых гебистских откровений присяжным
заседателям и сказал со слезой (артист был - прямо-таки Кин-старший!):
- Наше ведомство гордится тем, что лучшие сыны Отечества помогали и
помогают нам в борьбе с врагами демократии, отвоеванной в кровавых боях с
коммунистами. И бои эти продолжаются. Свившие себе гнездо в дебрях Африки,
коммунисты не оставили преступных целей реванша и формируют без устали
"пятую колонну" в многострадальной России. Но, пока есть такие люди, как
господин Петров-Миних, как господин Факторович-Рябинин, как депутат
Топилин и иже с ними, демократия, уверен, выстоит... А что до Скокова - не
знаю. Не имел чести.
И ушел.
Сдал общественности отработанных агентов.
А Скокова спас, даже если он и был внештатником. Кстати, может, и был:
сталинские лагеря - школа суровая, безжалостная, немногие не поддались
искушению облегчить себе существование, начать стук. Потом, после
оккупации Москвы, развала СССР, гебе было вроде бы разогнано, как уже
здесь говорилось, а его штатные посажены в те же лагеря, в которые они
сажали подобных Скокову. А кто и расстрелян. Но уже в сорок пятом немцы
сами - с подачи шефа гестапо Мюллера - начали восстанавливать гебе,
возвращать из лагерей его кадры, а те, возвратившись, вспоминали своих
внештатников. Газетные публицисты и официальные идеологи всех режимов
нежно называют подобные процессы преемственностью поколений.
Но о Скокове - после заявления Калягина! - никто и не вспоминал. Суд
сам собой закуклился, свернулся и иссяк. Названные Калягиным господа,
стараясь бесшумно, слиняли со всех постов и притаились, прикинулись
ветошью. Ошеломленные газетчики, не знающие, о чем вопить, вновь вопили о
всепроницаемости гебе - но что их вопли после "открытий" Калягина!
Умные люди в России легко скумекали, кто хозяин.
ФАКТ
Ильин, когда сидел в библиотеке, внимательно прочитал все об этой
истории. Прочитал и сам себя зауважал: если верить председателю гебе и
газетчикам, все кругом - сексоты. Павлики Морозовы, блин. А вот он, Ильин,
устоял. Но об этом он сам знал - что устоял, а для всех его
немногочисленных знакомцев? Для Тита, например? Для домохозяина? Для
коллег по котельной?.. Ходил в гебе с регулярностью добровольца - вот и
завербован, вот и стукач. И никому не докажешь, что его даже не вербовали!
Кому доказывать! Кто поверит? Так, господа, не бывает. Не вешайте нам,
господа, макаронные изделия на органы слуха. Гебе не прокалывается, а уж
альтруизмом и вообще не страдает.
И, кстати, кто знает: а не отмечали ли те, кто поочередно пас Ильина, в
своих сводках-отчетах-рапортах, что поднадзорный ими надежно завербован,
обработан и регулярно дает наиважнейшие сведения? Никто не знает, никто не
ответит. А гебе - российская структура, по-российски бюрократическая,
стало быть, приписки и дутые факты - дело привычное.
Значит, будем считать Ильина _неявным_ внештатным секретным
сотрудником. Гут.
ДЕЙСТВИЕ
Ильин не умер, не стоит принимать всерьез любовь автора к иносказаниям.
Но вот ведь и Ангел тоже не преминул вякнуть, пока Ильин разглядывал себя
- нового! - в зеркале.
- Лучше бы ты и впрямь умер, - вот что, значит, ехидно вякнул Ангел.
И Ильин на мгновение подумал, что Ангел опять прав. Да и что еще он мог
бы подумать, глядя на лысого человечка при усах и бородке клинышком, на
растерянного маленького человечка в потертом синем костюме с непременной
жилеткой на миллионе пуговиц, в галстуке в горошек, на весьма пожилого
человечка, ибо работа Мальвины явно состарила Ильина. Человечек судорожно
сжимал, мял в правом кулаке синюю же кепку; конвульсивно дергал рукой,
хотел что-то сказать, но не мог: слова застревали на полдороге. Ан нет,
одно словечко-имечко все же прорвалось, дрожало на выходе, и словечко-то
довольно странное, непривычное здесь словечко, забытое, затертое,
задвинутое на дальнюю полку, хотя и хорошо знакомое лично Ильину. Словечко
было - Лукич. Имя такое или, скорее, кличка, под которой и в прежней и в
нынешней жизни Ильина разбежавшиеся по углам народы Единого и Могучего
знали простого, как правда, человека.
- Да-а, - протянул Ангел не то оскорбительно, не то уважительно. У него
эти эмоции, эти оттенки, эти полутона тончайшие, ангельские - ну никогда с
ходу не понять! - А Мальвинка-то синеволосая - мастер, даже лучше с
большой буквы ее назвать - Мастер Мастерович. Меня прямо в дрожь кидает от
вашего, товарищ, портретного сходства. Хочется работать, что-то там еще
делать, не помню, рапортовать. Кто это у нас более матери-истории ценен?..
Ильин свои эмоции в отличие от Ангеловых знал назубок. Откуда-то снизу,
не исключено - из района предстательной железы, подымалась веселая и
бесшабашная злость, когда сам черт не страшен, а уж Ангел - тем более.
Состояние, описываемое народной песней: раззудись, плечо, размахнись,
рука.
- А что? - сказал Ильин Ангелу. - Все тип-топ. Лукич так Лукич. Сейчас
выйду на улицу, гляну на село: любопытно, на каком метре меня заберут.
- Куда? - поинтересовался Ангел.
- Не знаю. В психушку. Или на Лубянку.
- А может, и не заберут. Кто этот портрет из нынешних помнит? Его здесь
полвека не существует. Только у пресненских террористов - так они тебе в
ножки бухнутся, коли увидят. Оживший бог, блин... А всем остальным - ну
идет лысый боровик, ну и хрен с ним. Другой вопрос: куда ты пойдешь таким
красивым? И еще: зачем Мальвинка тебя в Лукича перекрасила? Не навек ведь.
До первого умывания... Два вопроса тесно между собой связаны. Ответишь на
второй, узнаешь ответ на первый.
- Я спрошу, - сказал Ильин и спросил: - Ну допустим, ну похож, ну и что
теперь?
Мальвина оценивающе разглядывала Ильина, работу свою уникальную
оценивала, оценивала высоко, сказала:
- Теперь мы вас поведем.
- Куда?
Банда молчаливых девиц сдвинула ряды, обступила Ильина-Лукича. Ангел
опасливо забил крылом, создал ветер.
- Карнавал! - вскричала Мальвина. - Карнавал, майн кениг, все спешат в
сад, в синий вечер, в сильный ветер, в полутьму аллей! Волшебство царит и
побеждает скуку будней, суету сует! Все на Карнавал, господа!..
- А ведь ни фига она не ответила, - задумчиво прокомментировал Ангел,
но ничего к тому добавить не успел, и Ильин ответить ему не успел, потому
что все кругом завертелось.
Распахнулись двери (именно так: только что была одна дверь, а
распахнулись - _двери_!), и девицы-маски цепко ухватили Ильина-Лукича под
руки, повлекли в тесноту коридора, а там уж фуговал вовсю фейерверк, и
обедающие парные элементы бросили свои эскалопы и громко радовались
нежданному празднику жизни, подпрыгивали, махали руками и уже даже пели
нечто вроде: "Взвейтесь кострами...", или "Ах, майн либер Августин...",
или "War, war is stupid..." - из репертуара кришнаита Бой Джорджа. А
сенбернар Карл носился между столами черной молнии подобный, то хвостом
столов касаясь, то стрелой взмывая к окнам, лаял он, и Ильин слышал
радость в хриплом лае псины. И все толпой понеслись в сад, то есть в парк
имени культуры и отдыха.
Ильин несся, влекомый потоком тел, цепкими лапками Коломбин и Арлекинш,
смутной радостью бытия влекомый и тем разнузданным чувством, что
описывалось выше словами народной песни. Легко ему было почему-то, легко и
знобко, как в детстве, когда ты уже вроде бы решил сигануть с обрыва в
реку, а все ж выжидаешь чего-то, да и вода по-осеннему холодна. В желудке
привычно и злобно урчал желудочный сок, так и не получивший обещанного
эскалопа. Не судьба, видать. А что было судьбой? Мчаться по аллее
вечернего Сокольнического парка, орать от избытка чувств в такт взлетающим
в темно-синее небо снопам фейерверка, ущипнуть походя Коломбину за твердую
попку я получить в ответ летучий поцелуй в толстый слой грима на щеке? Это
судьба?.. Нет, кралась впотьмах мысль, Лукич так не поступил бы, Лукичу
чужды были уличные увеселения, да и революционная бдительность Лукича
всегда стояла настороже. А Ильин, дурак, расслабился и начисто забыл о
раздумчивой реплике Ангела, приведенной ранее.
И надо было выплыть из шума и гомона теплому, вкрадчивому, невесть кем
выпущенному шепотку:
- Так что там насчет самолета в Черном озере?..
Кто это сказал?
Слева бежал Арлекин, то есть Арлекинша, справа - Пьеро-Пьеретта, позади
- Ильин краем глаза видел - планировали над аллеей остальные маски, почти
вплотную летела Мальвина - глаза горели, ноздри раздуты, вампиресса, губы
беззвучно повторяют что-то, то ли песню из репертуара вышеупомянутого Бой
Джорджа, то ли гимн Карнавалу, а впереди гигантскими скачками несся в ночь
сенбернар Карл. И бежали справа-слева-сзади-впереди ресторанные клиенты, и
еще другие клиенты, присоединившиеся к веселой толпе, и даже давешние
полицейские, напугавшие Ильина перед "Лорелеей", тоже мчались вместе со
всеми, размахивая дубинками и звеня наручниками. Ахах! Ангел - и тот
поддался общей атмосфере вселенского жадного гона, парил, жужжал чем-то -
что твой Карлсон, который и в Этой жизни остался милягой
Карлсоном-с-мотором. И не слышал Ангел вредных слов, иначе неизбежно
прореагировал бы летучей репликой, а ведь не стал, значит, скорее всего
помстилось Ильину. Ожиданием Карнавала навеяло.
А на центральной площади с цветным фонтаном, струи которого, несмотря
на несезон, взлетали до ближних звезд и перемешивались там вместе с
осколками фейерверка, на асфальтовой площади гулял невесть откуда
взявшийся люд, в который набежавшие "лорелейцы" лишь влились естественно.
Ильин, вдруг забыв, что он - не Ильин, а Лукич, подпрыгивал в тесном
своем костюмчике и даже холода не чувствовал - а ведь куртка осталась в
ресторане на вешалке. И чего б ему не подпрыгивать, если он был такой же
размалеванной маской вселенской комедии дель арте, только его комедия
называлась не "Принцесса Турандот" или "Король-олень", а "История ВКП(б)",
тоже сильная комедия, и талантище Мальвинка легко сотворила его маску - по
его мерке; не Арлекина же, в самом деле, из Ильина лепить. И как уж она
дозналась, кого именно творить, - один Бог знает. Или родное гебе, которое
знает все на свете чуть-чуть больше... Но сотворила - для веселья. И
веселиться бы Ильину так и дальше, да Ангел на то и хранитель, чтобы
непрерывно бдеть. Он, Ангел, о своей реплике про скрытную и не отвечающую
на прямые вопросы Мальвину помнил преотлично, оказывается. Он грубо
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг