- А вы не говорите ему, что я из газеты. Скажите просто, что с ним
хочет увидеться человек, который видит странные сны. И самое странное, что
они повторяются, как записанные на пленку. Годами повторяются. Попробуйте,
Зоенька, все это ему объяснить. Не выйдет - буду пытаться сам.
Она позвонила через десять минут.
- Представьте, вышло. Он примет вас сегодня после девяти. Не
опаздывайте. Он этого не любит, - заговорила она деловой скороговоркой,
как у себя в институте. - Он сразу заинтересовался и сейчас же спросил,
какая четкость сновидений, степень запоминаемости и так далее. Я ответила,
что вы сами расскажете, какая четкость. Я сказала, что вы у нас работаете.
Не подведите.
КЛЮЧ
Заргарьян жил на Юго-Западе в новом доме. Он сам открыл дверь, молча
выслушал мои объяснения и так же молча проводил в кабинет. Высокий и
гибкий, черноволосый, стриженный ежиком, он чем-то напоминал героев
итальянского неореализма. На вид ему было не больше тридцати лет.
- Разрешите спросить, - его строгие глаза пронзили меня насквозь, - что
привело вас ко мне? Да, да, я знаю: странные сны и так далее... Но почему
именно потребовалась моя консультация?
- Когда я все расскажу, ответа на этот вопрос не понадобится, - сказал
я.
- Вы что-нибудь знаете обо мне?
- До вчерашнего вечера я понятия не имел о вашем существовании.
Он подумал немного и спросил:
- А что именно произошло вчера вечером?
- Я искренне рад, что мы начинаем разговор именно с этого, - сказал я
решительно. - Я пришел к вам не потому, что меня беспокоят сны, не потому,
что вы некий Мартын Задека, как, например, считает Зоя из Института
информации. Кстати, я не работаю в этом институте, я журналист. - Я тут же
подметил гримасу недовольства ка лице Заргарьяна. - Но я пришел к вам и не
за интервью. Меня не интересует ваша работа. Точнее, не интересовала. Я
еще раз повторяю, что до вчерашнего вечера я даже не слыхал вашего имени,
и тем не менее я его записал в бессознательном состоянии в своем
блокноте...
- Что значит "в бессознательном состоянии"? - перебил Заргарьян.
- Это не совсем точно. Я был в полном сознании, но я ничего не помню об
этом: что делал, что говорил. Меня попросту не было, вместо меня
действовал кто-то другой. Вот он и записал это в моем блокноте.
Я раскрыл блокнот и передал его Заргарьяну. Он прочитал и как-то
странно, исподлобья посмотрел на меня.
- Почему записано два раза?
- Второй раз это записал я, чтобы сравнить почерк. Как видите, первая
запись сделана не мной, то есть не моим почерком. И это почерк не
сомнамбулы, не лунатика и не потерявшего память.
- Ваша жена живет на улице Грибоедова?
- Моя жена живет вместе со мной на Кутузовском проспекте. А на улице
Грибоедова дома под этим номером нет. И женщина, упомянутая в записке, не
жена мне, а просто знакомая, школьный товарищ. Кстати, она не живет на
улице Грибоедова.
Он еще раз прочел записку и задумался.
- И о Никодимове вы тоже ничего не слыхали?
- Так же, как и о вас. Я и сейчас знаю о нем только то, что он физик,
похож на сыча и не бывает на приемах. Сведения, учтите, из Института
информации.
Заргарьян улыбнулся, и тут я заметил, что он совсем не строгий, а
добродушный и, вероятно, даже веселый парень.
- Портрет в общих чертах похожий, - сказал он. - Валяйте дальше.
И я рассказал. Рассказывать я умею картинно и даже с юмором, но он
слушал, внешне ничем не выдавая своего интереса. Только когда я дошел до
упоминания о множественности миров, он поднял брови и тут же спросил:
- Вы об этом читали?
- Не помню. Мельком где-нибудь.
- Продолжайте, пожалуйста.
Я заключил рассказ реминисценцией из Стивенсона о Джекиле и Гайде.
- Самое странное, что эта фантомистика объясняет все, а другого
разумного объяснения у меня нет.
- Вы думаете, это самое странное? - рассеянно спросил он, все еще
перечитывая записку в блокноте. - У нас отказались ставить эту проблему в
Институте мозга, а они все-таки ее поставили...
Я смотрел на него не понимая.
- Вы точно пересказываете? - вдруг спросил он, снова пронзая меня
глазами. - Два мира как подобные треугольники, так? И там и здесь Москва,
только иначе орнаментированная. И там и здесь вы и ваши знакомые. Именно
так?
- Именно так.
- Там вы женаты на другой женщине, живете на другой улице и как-то
связаны с Заргарьяном и Никодимовым, о которых здесь ничего не знаете.
Так?
Я кивнул.
Он встал и прошелся по комнате, словно сдерживая волнение. Но я видел,
что он взволнован.
- Теперь вы мне расскажете о снах. Я думаю, что все это связано.
Я рассказал и о снах. Теперь он смотрел с нескрываемым интересом.
- Значит, чужая жизнь, а? Какая-то улица, дорога к реке, торговый
пассаж. И все очень отчетливо, как на фотографии? - Он говорил медленно,
взвешивая каждое слово, словно размышлял вслух. - И все запомнилось?
Отчетливо, со всеми подробностями?
- Я даже мозаику на полу помню.
- И все знакомо до жути, до мелочей? Кажется, бывали тут сотни раз,
даже, наверно, жили, а в действительности ничего подобного?
- А в действительности ничего подобного, - повторил я.
- Что же врачи говорят? Небось советовались.
Мне показалось, что он сказал это с какой-то лукавинкой.
- А, что врачи говорят... - отмахнулся я. - Возбуждение... торможение.
Это всякий дурак знает. Днем кора головного мозга находится в состоянии
возбуждения, ночью наступает торможение. Неравномерное. С островочками.
Эти островочки и работают, клеят из дневных впечатлений сны, монтируют...
Заргарьян засмеялся:
- Монтаж аттракционов. Как в цирке.
- А я не верю! - рассердился я. - Какой это, к черту, монтаж, когда все
смонтировано до мелочей, до листика какого-нибудь на дереве, до винтика в
раме. И повторяется, как сеанс в кинотеатре. Раз в неделю обязательно
посмотришь что-нибудь, что уже снилось раньше. И еще уверяют, что во сне
увидишь только то, что наяву видел и пережил. Ничего, мол, другого.
- Об этом еще Сеченов писал. Он даже слепых опрашивал, и оказалось, что
они видят во сне только то, что уже видели в зрячем состоянии.
- А я не видел, - упрямо повторил я, - ни в жизни, ни в кино, ни на
картинках. Нигде! Ясно? Не ви-дел!
- А вдруг видели? - усмехнулся Заргарьян.
- Где?! - закричал я.
Он не ответил. Молча взял сигарету, закурил и вдруг спохватился:
- Простите. Я не предложил вам. Вы курите?
- Вы мне не ответили, - сказал я.
- Я отвечу. У нас впереди еще большой, интересный разговор. Вы даже не
представляете себе, каким открытием для нас будет эта встреча. Ученые ждут
такой минуты годами. А я счастливец: всего четыре года ждал. Вы свободны?
- вдруг спросил он. - Можете подарить мне еще пару часов?
- Конечно, - растерянно согласился я, все еще ничего не понимая.
Внезапная перемена в Заргарьяне, его возбужденный, нескрываемый интерес
даже чуть-чуть смутили меня. Что особенного я рассказал ему? А может быть,
Галя права: именно здесь и был ключ к разгадке всего случившегося?
А Заргарьян уже звонил кому-то по телефону.
- Павел Никитич? Это я. Ты еще долго намерен пробыть в институте?
Прелестно. Я привезу к тебе сейчас одного товарища. Он у меня. Кто? Ты
даже не представляешь кто. Тот, о котором мы с тобой мечтали все эти годы.
То, что он рассказал мне, подтверждает все наши домыслы. Я подчеркиваю:
все! И даже больше. Трудно вообразить - голова кружится. Нет, не пьян, но
напьюсь обязательно. Только потом. А сейчас едем к тебе. Жди.
Он положил трубку и обернулся ко мне:
- Вы понимаете, что такое рефрактор для астронома? Или электронный
микроскоп для вирусолога? Таким драгоценным инструментом являетесь для
меня вы. Для нас с Никодимовым. Я сделаю Зоеньке царский подарок - ведь
она подарила мне вас. Едем!
Я по-прежнему ничего не понимал.
- Надеюсь, вы не будете меня ни колоть, ни резать? Больно не будет? -
спросил я голосом пациента, пришедшего на прием к хирургу.
Заргарьян захохотал, очень довольный.
- Зачем больно, дорогой? - заговорил он вдруг с акцентом восточного
торговца. - Сядешь в кресло, заснешь на полчасика, сны посмотришь. Как в
кино. - И прибавил уже без акцента: - Пошли, Сергей Николаевич. Я вас
отвезу в институт.
ЛАБОРАТОРИЯ ФАУСТА
Институт находился в стороне от шоссе, в дубовой роще, показавшейся мне
в темноте беззвездного вечера лесом из детской сказки. Кусты, похожие на
гномов, разлапистые деревья, черные пни за кюветом, выглядывающие из
травы, как диковинные зверюшки, - все это уводило в романтическую и
жутковатую темь. Но вместо избушки на курьих ножках в конце асфальтовой
аллейки подымалась круглая десятиэтажная башня с кое-где освещенными
окнами. Какие-то из них мигали, вспыхивая и потухая, словно включались и
выключались за ними гигантские юпитеры в съемочном павильоне.
- Валерка Млечин над беспроволочным светом колдует, - сказал Заргарьян,
перехватив мой взгляд. - Думаете, у нас? Нет, не у нас. Мы под самой
крышей, с другой стороны.
Скоростной лифт поднял нас на десятый этаж; мы вошли в кольцевой
коридор, дорожка которого тотчас же устремилась вперед. Она двигалась
мягко, беззвучно, с привычной скоростью эскалатора.
- Включается автоматически, как только вы входите в коридор, - пояснил
Заргарьян, - а выключается нажимом ноги на эти молочные регуляторы.
Слегка выпуклые, освещенные изнутри молочно-белые плитки были вкраплены
одна за другой через каждые два метра в пластмассовую ленту коридора. Мы
плыли мимо двустворчатых белых дверей с крупными номерами. Против двести
двадцатого Заргарьян нажал регулятор.
Мы остановились. Тотчас же раздвинулись двери, открывая вход в большую,
ярко освещенную комнату. Заргарьян подтолкнул меня к креслу и сказал:
- Поскучайте минут десять, пока я поговорю с Никодимовым. Во-первых,
это избавит вас от необходимости повторяться, во-вторых, я сделаю это
более профессионально.
Он подошел к противоположной стене; она раскололась, раздвинулась и
сейчас же закрылась за ним. "Фотоэлемент", - подумал я. Оборудование
института, кажется, вполне соответствовало современным требованиям
научно-продуманного делового комфорта. От описания одного лишь коридора
Кленов пришел бы в восторг: не зря он обещал мне всяческую поддержку
"душой и телом".
Но в комнате, где я ожидал Заргарьяна, кроме расколовшемся стены, не
было ничего особенно примечательного. Письменный стол-модерн с прозрачной
доской из плексигласа на никелированных ножках; открытый сейф в стене,
похожий на духовку электроплиты; невидимый источник света и губчатый диван
с подушкой, - здесь ночевали, когда задерживались. Возле стены
громоздилась кипа желтой полупрозрачной пленки. По ней, как в
кардиограммах, бежали жирные зубчатые линии. Пол из цветного пластика
придавал комнате, пожалуй, излишне элегантный вид, но аскетические стенды
с книгами и диаграммы на стенах, выполненные из того же пластика,
возвращали ей серьезность и строгость. На одной диаграмме разноцветная
кора обоих полушарий головного мозга выпускала металлические стрелы,
которые увенчивались зашифрованными надписями из букв латинского и
греческого алфавита. Другая предъявляла глазу просто пучок непонятных
металлических линий с приклеенной сбоку надписью от руки: "Биотоки спящего
мозга". Тут же был приколот лист бумаги с машинописным текстом:
"Длительность и глубина снов. Наблюдения лаборатории Чикагского
университета".
Книги на стендах стояли в полном беспорядке, громоздились друг на
друге, лежали открытыми на выдвижных полочках. Видимо, ими часто и охотно
пользовались. Я взял одну: это была работа Сорохтина об атонии нервного
центра. Тут же лежала стопочка книг и брошюр на разных языках. Все они,
как я понял, говорили о какой-то иррадиации возбуждения и торможения. На
другой полке я нашел книгу самого Никодимова. То было английское издание,
название которого я перевел как "Принципы кодирования импульсов,
размещенных в коре и подкорковой области головного мозга". Правильно ли я
перевел, не знаю, но тут же пожалел, что наши журналисты не получают
достаточной подготовки, чтобы хоть приблизительно понимать процессы,
происходящие на вершинах современной науки.
В этот момент стена раскололась, и голос Заргарьяна сказал:
- Прошу.
Комната, в которой я очутился, была действительно лабораторией,
сверкавшей нержавеющей сталью и никелем. Но осмотреться я не успел:
Заргарьян уже представлял меня немолодому человеку с каштановой, чуть
посеребренной мушкетерской бородкой. Того же цвета волосы несколько
превышали длину, принятую в нашей научной среде, и больше подходили к
преподавателю консерватории, скажем, по классу скрипки или рояля. С птицей
его роднили, пожалуй, лишь нос с горбинкой, а мне он напомнил Фауста,
каким я его видел еще в юношеские дни в какой-то периферийной опере.
- Никодимов, - сказал он и улыбнулся, перехватив мой мечущийся по
сторонам взгляд. - Не смотрите, все равно ничего не поймете, а в двух
словах не объяснишь. Да и ничего интересного - все внизу под нами: и
конденсатор, и переключатели. А это - экраны для фиксации поля, в разных
фазах, конечно. Как видите, элементарная путаница штепселей, рычагов и
ручек. Так, кажется, у Маяковского?
Я искоса взглянул на стоявшее за экранами кресло, над которым было
подвешено нечто напоминавшее шлем космонавта. К нему тянулись цветные
провода.
- Испугался, - сказал Никодимов, подмигнув Заргарьяну. - А что
страшного? Кресло как кресло...
- Постой, - обрадовался Заргарьян. - Не объясняй, пусть сам сообразит.
Погляди, дорогой: похоже на парикмахерское, а зеркала нет. Может,
зубоврачебное? Так бормашинки нет. Где такое кресло найдешь? В театре -
нет, в кино - тоже нет. Может, в самолете, в пилотской кабине? А где
штурвал?
- Похоже на электрический стул, - сказал я.
- Еще бы. Точная копия.
- А шлем вы мне тоже наденете?
- А как же? Смерть наступает через две минуты. - Глаза его лукаво
блеснули. - Клиническая смерть. Потом воскрешаем.
- Не пугай, - засмеялся Никодимов и повернулся ко мне. - Вы журналист?
Я кивнул.
- Тогда прошу: никаких корреспонденций. Все, что здесь узнаете, еще не
созрело для печати. Кроме того, опыт может быть и неудачным. Вы ничего не
увидите, и мы ничего не заприходуем. Ну, а когда созреет, обязательно
привлечем вас. Обещаю.
Бедный Кленов! Его мечта об очерке уплывала как сон.
- Ваш опыт имеет прямое отношение к моему рассказу? - осмелился
спросить я.
- Геометрически прямое, - отрубил Заргарьян. - Это Павел Никитич
осторожничает, а я прямо говорю: неудачи быть не может. Слишком очевидны
показатели.
- Да-а, - задумчиво протянул Никодимов. - Хорошие показатели. Так это с
вами приключилась стивенсоновская история? - спросил он меня. - Вы ее так
и объясняете: Джекиль и Гайд, да?
- Конечно, нет. Я не верю в перевоплощение.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг