В конце концов машина остановилась у бара с потухшей вывеской. "Почему
потухла? Не знаю. Перегорело что-нибудь, - равнодушно отмахнулся водитель,
вылезая из машины. - Внутри света хватит", - прибавил он. Внутри света
действительно хватало, потому что сквозь мутное, немытое стекло витрины
отчетливо виднелась высокая стойка с бутылками, электроплитой и
никелированным баком. На оконном стекле в углу было написано от руки
черной краской: "Мариам Жубер. Кава, хербата, домове частка" [кофе, чай,
домашние пирожные]. Бар был закрыт; мой шофер долго стучал в стекло двери,
и его кто-то долго разглядывал изнутри. Потом щелкнул замок, и дверь
открылась.
В крохотном пространстве перед стойкой стояло несколько пустых
столиков, должно быть, никем не занимавшихся с прошлой недели, потому что
их черные пластмассовые доски от пыли стали серыми. Единственный
посетитель бара почти лежал животом на стойке и сосал что-то мутное из
бокала, болтая с буфетчицей. Сначала я не обратил на нее внимания:
обыкновенная девушка из кафетерия, с модной прической и подкрашенными
бровями и веками. Здесь их штампуют, наверно, на какой-нибудь фабрике. Но
уже минуту спустя меня заинтересовали ее глаза. Необыкновенные глаза.
Умные и насмешливые, они то вспыхивали, то гасли, и даже цвет их,
казалось, менялся по прихоти их владелицы. У ее собеседника то и дело
кривился рот, и от этого дергался шрам на левой щеке. Я уже пожалел, что
поехал.
- Поздно, Янек, - упрекнула девушка за стойкой, - мы уже не работаем.
Но мой водитель по-хозяйски кивнул мне на пыльный столик, что-то шепнул
красивой буфетчице, перенес ко мне бокалы с виски и сифон с содовой и,
взяв под руку криворотого, ушел с ним за стойку, где виднелся спуск в
освещенный подвал.
- Тоже поляк? - спросила девушка, равнодушно оглядев мой старый плащ и
мокрые волосы.
Я засмеялся.
- Сейчас вы спросите, давно ли я из Польши.
- Зачем? Мне это безразлично.
Она отвернулась. А ко мне уже подсели Янек со своим спутником: Янек -
рядом, криворотый - напротив.
- Янек сказал, что тебе известно что-то о письмах, - начал он. -
Выкладывай, что знаешь.
- Я пишу только в "Трибуна люду", - сказал я.
- Нашел чем пугать. Мы в сорок пятом из таких зразы делали.
Я озлился.
- Хотите, чтобы я позвал полицию?
- Не шуми. Это тебе не Таймс-сквер. Хоть свиньей визжи - никто не
услышит.
Я обернулся к Янеку:
- Подонок ты, а не земляк.
Криворотый мигнул, и ладони-лопаты Янека крепко прижали мои руки к
столу. Я рванулся, но без успеха - ладони не сдвинулись.
- Мы в гестапо не были, но кое-что умеем, - сказал криворотый,
попыхивая сигаретой. - Не хочешь, значит, выкладывать? Так.
И прижал мне к руке горящую сигарету повыше запястья. Я взвыл.
- Зря вы его, - лениво сказала буфетчица, - ничего он не знает.
Криворотый усмехнулся, отчего его рот еще более окривел. Я подумал,
что, если ему нахлобучить шляпу на лоб, это будет точь-в-точь двойник
автоматчика, убитого Жигой.
- Подбери губы, Эльжбета, пока не разбили, - огрызнулся он, даже не
взглянув в ее сторону. - Подержи его, Янек, а я кое-что снизу принесу.
Сразу язык развяжет.
Он пошел к лестнице в подвал, знакомо стуча подкованными ботинками. Но
не это заставило меня подскочить на стуле. Имя! Неужели и на этот раз
совпадение?
- Эльжбета! - закричал я. - Вы же знаете, что у меня нет никаких писем.
Ведь это я был у Жиги! Это мне он подарил медаль: "Жил для отчизны, умер
для славы!"
Хватка Янека сразу ослабла. Эльжбета - неужели я все-таки не ошибся? -
медленно вышла из-за стойки.
- Отпусти его, Янек.
Янек безропотно освободил мои руки.
- Вы умеете управлять машиной?
Я кивнул утвердительно, не понимая, зачем она это спрашивает.
- Дай сюда ключи от машины, Янек.
Он так же послушно протянул ей ключи на цепочке.
- Задержи Войцеха в подвале и не выходите оба, пока не позову.
Эльжбета говорила с непонятной властностью, принимая как нечто должное
солдатскую послушность Янека. На меня она не смотрела, просто вышла на
улицу, открыла одним ключом дверцу машины, другим зажигание и молча
указала мне на место водителя.
- До моста жмите на полную, - предупредила она. - Они попробуют
догнать, но у вас минут десять форы. Проскочите мост раньше, сверните
куда-нибудь, бросьте машину и добирайтесь пешком или на автобусе. У
Войцеха желтый "плимут", как и у вас, но мотор барахлит, и я не знаю,
хватит ли у него горючего. И не благодарите, - отстранилась она, -
некогда.
Я молча кивнул, выжал сцепление, включил первую скорость и на самом
малом газу повел машину. Я очень боялся, что забыл что-нибудь - давно не
практиковался, - но "плимут" двигался легко и послушно. Выйдя на простор
поливаемой дождем улицы, я совсем осмелел, дал полный газ, нагнал ревущую
впереди машину "скорой помощи" и пристроился в хвост. Решение пришло
сразу: если замечу позади желтый "плимут", обгоню "скорую помощь" и пойду
впереди. Тогда они, по крайней мере, стрелять не решатся.
Почему Янек заманил меня в этот бар? Чего они добивались? Откуда такое
сходство между Войцехом и убитым автоматчиком? Почему Эльжбета, полностью
равнодушная вначале, вдруг с такой решительностью пришла на помощь? Что ее
побудило: упоминание о Жиге, о медали, о лозунге? Но разумно ответить хотя
бы на один из этих вопросов я так и не мог.
Да и некогда было. Желтый "плимут" все-таки мелькнул позади. Или мне
это только показалось? Но мы уже подъезжали к мосту, и я, обогнав "скорую
помощь", вылетел на этот почти иллюминованный мост, мерцающий огнями, как
зажженная елка. Мелькнули постовые в дождевиках с капюшонами. Дождь
выручал меня. Без него мне едва ли бы удалось проскочить здесь на такой
скорости. Но я проскочил. Свернул в первый же приглянувшийся мне уличный
пролет, на углу потемнее опять свернул, сманеврировал так еще и еще раз,
избегая широких и людных улиц, и затормозил: перекресток мне показался
знакомым. Я открыл дверцу машины и побежал к навесу у фонаря, где час
назад мы стояли вместе с Лещицким.
СОЛЬ
Я прижался к стене, где было посуше, и вздрогнул: Лещицкий по-прежнему
стоял рядом, рассматривая раздвоившиеся на свету капли. Как будто он
только что возник из ночи, дождя и блеклого фонарного света. И какое-то
смутное, невольное движение мысли потянуло меня взглянуть на часы. Так и
есть: без пяти десять. Что-то нелепое происходило со мной, события и люди
входили и уходили, и само время, казалось, раздваивалось, как дождь на
свету. В одном ракурсе я кружился в вихре загадок и неожиданностей,
влекомый случаем, удачей и страхом, в другом - буднично стоял под навесом,
ожидая такси. Бег времени начинался с унылой фразы Лещицкого: "И дождь
идет, а такси нет". И сейчас он начался с нее же, но остановить его я не
мог: я уже не владел собой. Время владело мной, как и часами, упорно
возвращая их и меня к одной и той же минуте. Только на сей раз я не увидел
такси. А что, если пойти пешком? "Не сахарный, не развалишься", - говорили
мне в детстве. И я решительно зашагал под проливным дождем, даже не
простившись с Лещицким: время, владевшее мной, должно быть, опять
подсказало, что это неважно.
Так я прошел полквартала и остановился: навстречу из темноты вышли двое
в плащах с оттопыренными карманами. "Начинается", - вздохнул я, вспомнив о
комиксах с неизменно повторяющимися персонажами. Один был в надвинутой на
глаза мокрой фетровой шляпе - я сразу узнал и кривой рот, и шрам на щеке;
другой стоял поодаль, почти неразличимый в темноте за дождем.
- Огонька не найдется? - спросил Войцех, не узнавая меня или
притворяясь.
Ну что ж, и я могу притвориться. Достал из кармана зажигалку и смятую
пачку сигарет. Пока он закуривал, чиркая зажигалкой, каждый раз освещавшей
мое лицо, голос из темноты спросил:
- А вы не поляк, случайно?
- Случайно поляк, а что? - спросил я в ответ, переходя на польский.
- Не знаешь ли местечка поблизости, где земляки могут встретиться?
- Отчего не знать, знаю, - помедлил я, все еще не понимая их игры, но
почему-то не боясь ни чуточки. - У Мариама Жубера. "Кава, хербата, домове
частка".
Послышался сдержанный смешок, и Войцех хлопнул меня по плечу.
- Опаздываешь, пан связной. Давно уже ждем, - и подтолкнул меня к тому,
что было скрыто в дождливом сумраке и оказалось вблизи силуэтом знакомого
желтого "плимута".
Севший за руль спутник Войцеха знакомо улыбнулся мне розовыми деснами с
двумя обломанными корешками зубов. Янек! И тоже меня не узнал.
Я решил идти на таран:
- А мы не встречались раньше, ребята? Будки у вас знакомые.
- Меченые, легавым на радость, - согласился Войцех. - Может, и
встречались, разве упомнишь? - и перешел к делу: - Чего Копецкий хочет?
Я проглотил слюну. Был только один шанс выскочить: угадать.
- "Чего хочет, чего хочет"! - повторил я как можно небрежнее. - Письма,
конечно.
- Мы тоже хотим, - ухмыльнулся за рулем Янек.
- Значит, у Дзевочки письма, - задумчиво произнес Войцех. - Я так и
думал. Значит, Дзевочку в охапку и Копецкому на стол? А уж письма он сам
из него вытянет. Так?
- Так, - не очень убежденно подтвердил я.
- Входишь в долю? - вдруг спросил Войцех.
Я замялся.
- Он еще думает! Знаешь, сколько потянут письма? Миллион. Так зачем нам
Дзевочку куда-то везти? Мы сами их из него выжмем. А уж миллион кто-нибудь
да заплатит.
- Многовато, - усомнился я.
- Скобарь, - презрительно протянул Войцех. - Да тут все отцы эмиграции
на одной помойке. Покойник такое о них выдал, что даже у нашего брата по
сравнению с ними ангельские крылышки прорастают. А уж Копецким да
Крыхлякам и вообще хана - только опубликуй. Либо стул, либо решетка.
Янек, почти всю дорогу молчавший, остановил машину. Мы вышли у витрины
со знакомой надписью на оконном стекле. Только вместо "Мариам Жубер" было
написано такой же черной краской: "Адам Дзевочко". А ниже следовало в том
же порядке уже традиционное: "Кава, хербата, домове частка".
Бар был не заперт, но уже закрыт. Столы и стулья стояли опрокинутые
друг на друга, а мокрые опилки сметал с пола молодой итальянец с черными
бачками.
- Где Адам? - спросил Войцех.
- Кто? - не понял итальянец.
- Дзевочко, - рявкнул Войцех и сплюнул жвачку в лицо итальянцу.
- Сумасшедший! - вскрикнул тот, вытирая щеку.
Войцех выразительно хлопнул себя по карману - жест, хорошо знакомый
всем, кто имел дело с налетчиками и полицией, - и повторил:
- Где Дзевочко? Без штучек, ну!
- Бывший хозяин? - наконец догадался итальянец.
- Почему бывший?
- Бар продан.
- Кому?
- Мне.
Мы переглянулись, поняв, что дичь уже ускользнула. От двери
послышалось:
- Руки вверх!
В проеме настежь открытой двери стояли полицейские с автоматами. Мы с
Янеком подняли руки, а Войцех вдруг пригнулся и всем корпусом с плеча, как
регбист, швырнул меня к двери на полицейских. Еще более сильный встречный
удар послал меня в темноту.
ЛЯ
Я очнулся, стоя у стены под навесом. По-прежнему шумел проливной дождь,
и все окружающее теряло очертания в густой водяной сетке. Голова болела, я
с трудом услышал конец фразы стоявшего рядом Лещицкого: "...а такси нет".
Такси действительно не было. И я не помнил, как давно мы его ждали. Я
вообще ничего не помнил. На темени под волосами вздулась огромная, как
опухоль, шишка. Будто что-то обрушилось мне на голову. Когда и где? Я
силился вспомнить и не мог. Вдруг всплывало в памяти нечто знакомое,
искажалось, и мутнело, и лопалось, как пузырьки болотного газа. Какие-то
лица, имена, автомобили, "скорая помощь", желтый "плимут"... Я всмотрелся
и вдруг увидел его воочию. Он стоял на противоположном углу у такого же
фонаря, как и наш. Даже дождливая муть не размыла его ядовито-желтого
цвета.
- Вы видите? - спросил я Лещицкого. - Может быть, довезет?
- А ты шофера его видишь?
Тот только что вышел из машины с какой-то палкой или трубкой и прошел
под навес над подъездом.
- Зачем ему палка? - удивился я. - Хромой он, что ли?
- Это автомат, а не палка. Говори тише, - предупредил Лещицкий.
И я вдруг вспомнил и этот подъезд, и слепого Жигу, и мертвых
автоматчиков. А живой стоял у подъезда и ждал, когда дверь откроется. Она
действительно открылась, и трое в мокрых плащах вынесли что-то похожее на
скрученный валиком ковер, завернутый в простыню. Шофер с автоматом открыл
дверцу машины. Я было устремился к ним.
- Куда?! - прошипел Лещицкий, хватая меня за рукав.
- Помочь же надо...
- Кому? Ты уверен, что это человек, а не труп? А есть оружие? У них
автоматы, а у тебя? Где же ваша пресловутая осторожность, пан Ламанчский!
В эту минуту ветер донес к нам их голоса сквозь сумрак и дождь.
- Это книжка. В руках у него была.
- Потряси, может, что выпадет.
- Трясу. Ничего нет.
- Так брось. Читать ему уже некогда.
Кто-то швырнул из-за машины мелькнувшую на свету книжку. Когда кругом
уже никого не было и я поднял ее, она намокла только снаружи. Толстый
переплет с барельефом Мицкевича предохранил ее от дождя. Но я узнал ее не
только по переплету. Часть страниц слиплась и склеилась в плотную пачку, и
я знал, что в ней скрывалось. Каюсь, я больше всего пожалел Мицкевича.
Интересно, сколько стихов погибло в мусоропроводе вместе с вырезанными
страницами?
Под проливным дождем нельзя рассматривать книги. Я положил Мицкевича в
карман пиджака, потому что плащ уже промок.
- Насквозь, - сказал я, вернувшись к Лещицкому. - Как вы думаете, что
здесь произошло?
Он не ответил. Что-то вдруг сместилось - свет ли, дождь ли или облака,
налитые тоннами теплой воды. Может быть, время?
СИ
Плащ мой был сух, как будто дождь только что начался и мы вовремя
успели стать под навес. Без пяти десять - поспешили сообщить мне часы.
Тяжесть, давившая мозг, вдруг исчезла. Я все вспомнил.
Какую гамму обещал мне Лещицкий? Час или полчаса, прожитых по-разному
на каждой ступеньке лестницы. Я посчитал перемены: шесть, эта седьмая.
Значит, оставалась еще одна.
Обсуждать с Лещицким им же придуманную одиссею сейчас просто
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг