Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
   "Спасибо, Семен! Молодец, Семка!" - сказали бы ему  товарищи,  если  бы
игра  проходила  в  Москве  в  Лужниках.  Но  что  говорили   ему   здесь,
Шпагин-биолог не слышал, а Шпагин-игрок думал лишь об одном: еще гол!  Еще
один гол в ближайшие же минуты, пока "полосатые" не оправились от  шока  и
не ответили шквалом атак. Еще гол... Гол, гол, гол!
   Но что это? Свисток судьи, оглушительный рев трибун, и герр  Баумгольц,
каким-то чудом помолодевший и статный  в  своей  черной  судейской  форме,
решительно забирает мяч, тихо выкатившийся из ворот, и ставит его  в  трех
метрах от штрафной площадки Биллинджера. Гол не засчитан.
   - Офсайда не было, не было! - крикнул Шпагин-игрок.
   - Еще одно слово, и я удалю вас с поля, -  процедил  сквозь  зубы  герр
Баумгольц. Процедил по-немецки.
   Шпагин-биолог  сразу  понял,   а   Шпагин-игрок   если   и   не   понял
предупреждения, то понял жест.  Недвусмысленный  жест,  означающий  только
одно: с судьей не спорят.
   Гол,  не  засчитанный   судьей,   окрылил   "полосатых".   Пружина   их
развернулась по всей длине поля, не сжимаясь далее  центра,  и  каждый  ее
разворот бил по вратарской площадке Рослова. "Полосатые"  наступали  тремя
форвардами -  Бертини,  Спенсом  и  Чаррелом,  понимающими  друг  друга  с
полувзгляда по наклону корпуса, по диагонали смещения,  по  маневренности,
обещающей, как всегда, своевременную и точную передачу. Рослов уже не  жил
раздвоенным, принадлежащим разным людям сознанием. Селеста не  повторялся.
В каждом своем "мираже" он по-новому вторгался в сознание объекта.  Сейчас
Рослов-математик не успевал размышлять над поведением Рослова-игрока,  мир
его сузился до пределов крохотной вратарской  площадки,  по  которой  били
шквалы  атак,  а  мысль  вратаря  экстра-класса  не  отделялась  от  мяча,
чертившего хитрые кривые, и каждый раз движение  тела  в  черной  футболке
разрушало стройность геометрической фигуры,  намеченной  мыслью  и  ударом
противника.
   Два мяча Рослов взял легко, но с той  легкостью,  какая  доступна  лишь
вратарю-виртуозу и о какой он даже не помышлял в спартаковском "дубле". От
двух  верных  голов,  когда  он  неудачно  сыграл  на  выходах  и  мяч  по
непостижимой, прихоти игры очутился позади него у открытых ворот, от  этих
почти неминуемых голов спасли его  защитники,  отразившие  удар,  но  даже
вздохнуть облегченно Рослову  было  некогда:  шквал  атак  "полосатых"  не
ослабевал ни на секунду. Ни одной контратаки не позволил он  "Ист-Европе",
ни один пас, перехваченный белыми майками, не достиг цели.
   -  Один  -  ноль,  -  повторял  диктор  стадиона,  -  все   еще   ведет
"Ист-Европа". До конца тайма осталось восемь минут.
   "Все еще ведем, хотя команда полностью  прижата  к  своим  воротам",  -
подумал Рослов-математик и мысленно сравнил происходящее со снятым в кино.
Ничего общего. Вероятно, игра так же мало напоминала и матч,  из  которого
Селеста  извлек  своих  игроков.  Воспроизведя  основу,  он  позволил   ей
развиваться своими путями, и мираж не повторял  ничего  записанного  ни  в
фильме,  ни  в  жизни  -  он  творил  свое,  не  предусмотренное  никакими
аналогиями и  закономерностями.  Бывает,  что  судья  ошибается,  назначая
пенальти, но у опытного арбитра,  да  еще  в  международном  матче,  такие
ошибки  редкость.  Требуется  мужество   и   решительность,   а   главное,
непреклонная уверенность в своей правоте, чтобы назначить  этот  удар  без
защитников,  одиннадцатиметровый  штрафной  удар.  У  Баумгольца  не  было
уверенности в своей правоте, да он и  не  нуждался  в  такой  уверенности.
Искренне огорченный безрезультатностью атак черно-желтых, он  только  ждал
случая, чтобы этот результат вырвать. И  случай  представился.  Лакемайнен
грудью отбил удар Чаррела, и свисток судьи остановил игру.
   - Рука, - сказал Баумгольц, указав на Лакемайнена,  и  положил  мяч  на
одиннадцатиметровую отметку.
   Рослов-математик  успел  заметить  еще  одну   недопустимую   судейскую
выходку. Баумгольц словно невзначай постучал  пальцами  по  стеклу  ручных
часов.  Жест  предназначался  приготовлявшемуся  к  удару  Бертини  и  мог
означать только одно: "До конца остались считанные  минуты,  не  торопись,
рассчитай удар". Больше уже Рослов не думал: двое в  нем  слились  в  одно
целое, в один комок нервов, в одно напряжение мускулов,  мысли  и  воли  -
угадать, не пропустить. Рев  стадиона  вдруг  умолк,  звук  исчез,  как  в
телевизоре, когда поворачиваешь тумблер, и только цветные  тени  беззвучно
бесновались на трибунах. Да трибун, в сущности, Рослов и не видел,  он  не
отрывался от смуглого, похожего на грузина Бертини, с которым познакомился
на нью-йоркском симпозиуме и которого знал до этого как автора  любопытной
работы о путях формирования логической мысли у человека.  Сейчас  Бертини,
вероятно, забыл о ней начисто, в нем, как и в  Рослове,  жил  какой-нибудь
Фьери, или Чизетти, или еще одна "звезда" из "Интера" или "Милана" с такой
же певучей итальянской фамилией. Неторопливо, должно быть точно  рассчитав
все движения вплоть до решающего удара, Бертини побежал к пятнистому мячу,
застывшему на одиннадцатиметровой отметке. Время текло почти ощутимо,  как
в замедленной съемке. Бертини не бежал, а приближался этакими  элегантными
балетными па и, чуть-чуть перекинув корпус справа  налево,  уже  собирался
ударить. "Готовится пробить правой в левый угол, рассчитывает,  что  я  не
поверил и метнусь  вправо,  а  он  ударит,  как  и  задумал",  -  мысленно
подсчитал Рослов и одновременно с  ударом  Бертини  прыгнул  по  диагонали
влево. Выброшенные руки стиснули мяч почти под балочкой. Еще мгновение,  и
Рослов, ускользнув от набежавшего Чаррела, выбросил  мяч  защитнику.  Звук
включился - стадион содрогался от аплодисментов. "А  ведь  это  английский
стадион", - подумал снова отключившийся Рослов-математик: он вдруг впервые
за полтора часа разглядел английских полисменов  у  английских  реклам  на
бортиках,  окаймлявших  зеленое  поле.  "Должно   быть,   лондонский   или
манчестерский. Интересно, откуда с такой точностью воспроизвел Селеста эти
картинки?"
   Еще секунда отдыха,  пляска  мяча  в  центре  поля,  завершенная  новой
параболой к штрафной площадке "белых",  и,  наконец,  грустный  свисток  и
нехотя, с явным неудовольствием поднятые вверх руки судьи. Матч окончен. И
снова погас звук, а на зеленое поле и умолкший амфитеатр трибун  медленным
наплывом надвинулась все поглотившая синь океана и  парусиновый  тент  над
белым коралловым рифом.
   Все по-прежнему сидели за  столиками  с  пустыми  и  полными  бокалами,
недоеденными  сандвичами   и   жестянками   с   пивом,   извлеченными   из
размагниченной   кучи.   Сидели   тесно   вокруг   Крейгера,   по-прежнему
неподвижного и похожего на Будду, усевшегося на европейский стул. Ветреная
морская прохлада оставляла на губах привкус  горькой,  слабительной  соли.
Как после ночного кошмара, никак не удавалось  стряхнуть  сковавшее  разум
оцепенение.
   - Так не бывает, - вдруг сказал кто-то.
   Рослов спрятал понимающую улыбку:
   - Почему?
   - Потому что это бред. Наркоз. Сумасшествие. Я еще ни разу в  жизни  не
ударил ногой по мячу.
   Несогласованный хор пропел: "...И я!"
   - Кстати, у нас в Калифорнии вообще не играют в европейский  футбол,  -
сказал Чаррел. - А у меня почему-то все получалось.
   - И как получалось! -  вспомнил  Рослов.  -  Я  еле  взял  ваш  мяч  со
штрафного.
   - А мой? - подмигнул Бертини. - Я был почти уверен,  что  обману  -  не
угадаете направления. Не вышло.
   - А вы убеждены, что били по воротам именно вы, Джузеппе Бертини?
   - Не совсем. Иногда мне казалось, что вместо меня играет кто-то другой.
   - Я знал это точно, - сказал Пуассон, - все время знал, только  не  мог
ничего скорректировать. Он корректировал за меня.  А  я,  как  дух  Божий,
витал над полем.
   - Не врите!
   Это произнес хладнокровно и уверенно  очнувшийся  Будда  -  Крейгер,  о
котором все уже успели забыть.
   - Не врите, - повторил он своим, а не деревянным голосом ретранслятора.
- Духом Божьим был я, а не вы. Это я витал над полем, а всех вас подключил
к игрокам матча на межконтинентальный кубок между "Сантосом" и "Арсеналом"
в прошлом году. А политическое  обострение  спортивной  ситуации  взял  из
фильма "Смерть на футбольном поле", который  снял  с  рецепторов  Рослова.
Далее все развивалось как  саморегулирующаяся  система,  точно  передающая
информацию о поведении игрока на поле и зрителей на трибунах. Мне как  раз
ее не хватало.
   - Почему вам? - сердито спросил Мак-Кэрри.
   - Потому что я был Богом, всемогущим и всеведущим.
   - Глупости, Крейгер, - оборвал его Мак-Кэрри. -  Сейчас  вы  вообще  не
помните, что могли и что ведали. А тогда могли, да  и  то  не  так  много.
Фильм  видели  глазами  Рослова,  а  игроков  и  обстановку   записали   с
прошлогодних  телевизионных  экранов,  газетных  отчетов   и   впечатлений
волновавшихся тренеров.  А  игре  предоставили  стихийное  самостоятельное
развитие. И учтите: не вы, а Селеста. Он  только  подключил  вас  к  себе.
Воспользовался вашими и нашими нейронами, чтобы профильтровать  через  них
необходимую ему информацию.
   - Сэр Сайрус - романтик, -  послышался  смешок  Баумгольца,  -  а  я  -
неисправимый реалист. Почему не предположить,  что  мы  все  находились  в
состоянии некоего извне управляемого гипносна?
   - Кто же управлял вашим судейством, герр Баумгольц?  -  ехидно  спросил
Шпагин, подмигнув Рослову. - Может быть, ваши политические симпатии? Тогда
при чем здесь "гипно"?
   Громовой бас Джона Телиски оборвал дискуссию:
   - Стоп! Мы не футболисты  и  не  спортивные  комментаторы.  Установлено
главное - феномен Селесты. Есть неверующие?
   Ни один голос не откликнулся, промолчал даже несговорчивый Баумгольц.
   -  Тогда  сформулируем  заключительное  коммюнике,  приняв  за   основу
меморандум Мак-Кэрри.
   - Здесь?
   - Конечно. О хозяине дома следует говорить только в его присутствии.



21. БУМ ВОКРУГ СМАЙЛИ

   Эхо открытия на Бермудах, несмотря на всю его сенсационность,  было  не
слишком громким. "Сенсации  не  живут  долго.  Их  надо  замораживать  или
подогревать",  -  сказал  Генри  Менкен,  один  из  американских  газетных
философов, в начале тридцатых годов. Будущее его не опровергло. Ко времени
прибытия  в  Гамильтон  инспекционной  комиссии  ЮНЕСКО  о   Невидимке   с
поэтическим именем Селеста писали не больше, чем о летающих тарелках или о
снежном человеке. Только мыло "Селеста", сигареты "Селеста"  да  туалетная
бумага под тем же девизом еще доносили  эхо  открытия  до  забывающей  его
публики.
   Обращение комиссии ко всем правительствам и научным  организациям  мира
вернуло сенсацию на газетные полосы и  телеэкраны.  Состоялись  экстренные
заседания кабинетов министров и дебаты в парламентах, обсуждавшие проблему
возможных ассигнований, хотя необходимость в чудо-информарии и связанных с
ним проектах все  еще  ставилась  под  сомнение.  Только  социалистические
страны единодушно согласились с проектом  "Селеста-7000",  объединившим  и
непосредственное изучение феномена, и  практическое  использование  его  в
целях  научного  прогресса.  На  Западе  же  этим  проектом  по-настоящему
заинтересовались  только  в  научных  кругах,  да  и  то  находились  умы,
высказывания которых мало чем отличались от печально  знаменитого:  "Этого
не может быть, потому что этого не может быть никогда".
   Соотечественник Баумгольца  профессор  Крамер  из  Мюнхена  пошел  даже
дальше своего коллеги. Он прямо заявил одному из газетных корреспондентов,
что "не верит в супермозг, состоящий из молекул воздуха".
   - Но это не молекулы воздуха, профессор, - возразил  журналист.  -  Это
какой-то новый вид энергии, пока еще незнакомый нашей науке.
   - Энергия, не зафиксированная приборами? Чушь!
   -  Вы  ошибаетесь,  профессор.  Магнитные  явления  на   острове   были
зафиксированы приборами инспекционной комиссии ЮНЕСКО.
   - Я не участвовал в этой комиссии.
   - Но вас приглашали участвовать, профессор.
   - Милый юноша, - покровительственно усмехнулся Крамер (именно  в  таких
выражениях и заключил свое интервью газетный корреспондент), - если завтра
кто-то отыщет черта, который взмахом хвоста зашкаливает амперметр,  я  все
равно  не  поеду  проверять  его  существование.  Даже  если   этот   черт
обнаружится в моем университете.
   Пресса  возвращалась  к  сенсации  тоже  по-разному.  В  одних  газетах
размышляли серьезно, в чем-то сомневались,  что-то  оспаривали,  в  других
просто развлекались по фельетонному легкомысленно и  невежливо.  Мысль  об
"информативном  феномене"  вытеснялась   предположениями   о   "загадочном
бермудском    гипнотизере"    или    даже    об    электронной     машине,
запрограммированной   на   массовый   гипноэффект,   вроде    пресловутого
футбольного матча "Ист-Европа" против "Вест-Европы". Этот  матч,  по  сути
дела, заслонил все, что можно и нужно было сказать  о  Селесте.  Газетчики
перепевали    эпизоды    сенсационного    матча,    печатали    фотографии
"ученых-футболистов", а ЭВМ Принстонского университета решала задачи вроде
таких: взял бы или не взял Рослов пенальти, пробитый Эйсебио или Пеле?
   Словом, мир жил своей жизнью, привычной  и  размеренной.  Выборы  "Мисс
Селесты" на Ривьере были ничуть не  важнее  очередных  автогонок  Большого
приза, а обошедшая все мюзик-холлы песенка "Скажи, Селеста, кто меня любит
крепче?" в исполнении битлсов  уже  не  могла  конкурировать  с  их  новым
шлягером "Час любви". Миф о Селесте был только красивым газетным мифом,  и
обыватель,  идущий  в  кино  на  супергигант  "007  против  Селесты",   не
задумывался о проблемах создания международного информария. Да и стоило ли
ломать голову над чем-то далеким и непонятным, что,  может  быть,  даже  и
вовсе не существует, а просто придумано кучкой сумасшедших ученых?
   В эти дни Смайли находился в Нью-Йорке.  Средства,  уже  полученные  от
научных  организаций  социалистических  стран,  пожертвования,   собранные
Мак-Кэрри среди  ученых,  и  собственные  деньги,  изъятые  им  со  своего
текущего  счета,  позволили   будущему   директору-администратору   начать
организационно-подготовительные работы к проекту "Селеста-7000".  Реплика,
вырвавшаяся у кого-то из членов инспекционной  комиссии,  стала  названием
научного института, над созданием которого уже трудились энтузиасты-ученые
двух континентов.
   С утра до вечера  Смайли  разъезжал  по  городу,  висел  на  телефонах,
требовал,  умолял  и  угрожал,   приобретал   строительные   материалы   и
оборудование, принимал  и  обсуждал  проекты  и  прожекты  -  серьезные  и
нелепые, ругался с поставщиками и торговыми агентами. С утра до  вечера  в
холле гостиницы, где он  остановился,  его  кто-нибудь  ожидал,  и  многие
получали раздраженный ответ от портье: "Мистера Смайли сегодня не  будет",
"Мистер Смайли на совещании в строительной  конторе  "Хейни  и  Робинзон",
"Мистер Смайли отдыхает". Словом, происходила  обычная  круговерть  вокруг
нового предприятия, которое сулило деньги, требовало денег и  нуждалось  в
деньгах и которое кто-то из газетчиков метко назвал "бумом вокруг Смайли".
   Смайли  не  любил  гласности.  При  виде  репортера  или  фотографа  он
скрывался  в  номере  или  пытался  сбежать  через  служебный  ход  отеля,
остановить проходящее мимо  такси  и  удрать  в  неизвестном  направлении.
Иногда это ему удавалось, но чаще репортеры настигали беглеца, и  тогда  в
газетах появлялись интригующие  снимки,  подписанные:  "Наш  корреспондент
атакует  генерального  менеджера  будущего  института  "Селеста-7000",   и
сопровождаемые лаконичным, но доходчивым диалогом:
   "Что вы делаете в Нью-Йорке, мистер Смайли?"
   "Наслаждаюсь заслуженным отдыхом, джентльмены".
   "Строительные фирмы помогают вам отдыхать?"
   "Они помогают мне строить отель с рестораном и баром".
   "Где?"
   "Строительная площадка еще не выбрана".
   "Говорят,    социалистические    страны    заинтересовались    проектом
"Селеста-7000"?"
   "Об этом было в газетах, друзья. Вы невнимательно читаете статьи  своих
коллег".
   "Сколько выделили Советы на осуществление проекта?"
   "Спросите об этом в Совете Экономической Взаимопомощи. Там вам  назовут
точную цифру".
   "Что вы собирайтесь построить на острове?"
   "Спортивный комплекс для будущих Олимпийских игр".
   "А если серьезно?"
   "С каких это пор вашу газету стали интересовать серьезные вещи?"
   "Вы шутник, Смайли".
   "Так берите меня на работу в отдел юмора".
   Диалог варьировался, но во всех вариантах на  примерно  те  же  вопросы

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг