менее она существует.
- Не верю.
- Вы, кстати, не верили и в изоляцию акватории бухты, - сказал Бревер.
- Мы подходим к ней. Видите? А вот здесь и гаснет волна. Именно здесь, под
нами, где наверняка проходит подводный волнолом скошенных в сторону океана
коралловых рифов. Идеальный гаситель. Вы измеряли глубину? - обратился он
к Рослову.
- Здесь? - переспросил Рослов. - Не уверен. Какие-то глубины
измерялись, но где - не знаю. Этим занимался Смайли. А меня лично
интересует только феномен Селесты.
- Вы правы, - согласился Бревер. - Это самое важное. Но прав и
Мак-Кэрри. Его уникальный институт не мечта, а потребность. Здесь найдется
работа ученым всех специальностей.
Шлюпки тем временем подошли к сооруженному Смайли причалу, ученые
поднялись на плато острова и при виде тента со столиками буквально ахнули
от восторга; со стороны моря это сооружение Смайли не смотрелось: его
закрывал белый, косо вздернутый коралловый гребень.
- Кафе "Селеста", - сказал кто-то.
- Браво, Мак-Кэрри!
- Хозяйничайте, - отмахнулся тот, - каждый сам себе бармен.
Открыли ящики, вынесенные на берег, растащили по столам - кто виски,
кто джин, кто мартини, кто сифоны с содовой и сельтерской. Анри Пуассон
самоотверженно рубил лед в контейнерах, соотечественники Бревера Кен
Чаррел и Джимми Спенс смешивали коктейли, а поклонник немецкой кухни
Баумгольц вскрывал одну за другой жестянки с пивом и консервированными
сосисками.
Молодцеватый Кен Чаррел, проглотив два коктейля, принес еще два себе и
Рослову.
- Выпьем за вашего Саваофа, который почему-то не появляется.
- Не кощунствуй, - остановил его католик Спенс.
- Ну, за архангела с магнитом вместо копья.
- Ты имеешь в виду Святого Георгия?
А Рослов молчал, не притрагиваясь к бокалу.
- Неужели русский джентльмен откажется выпить с американским? -
настаивал с явным вызовом Чаррел. - Америка, по-моему, друг, а не враг
России.
- Ваша Америка? - переспросил Рослов.
- А разве есть другая?
- Есть. Например, Америка Бревера. Он не надевает по ночам балахонов с
прорезями для глаз.
Чаррел не обиделся.
- Вы намекаете на мой инцидент в Джорджии? С тех пор я вырос и поумнел.
А тост можно сменить. Не за Святого Георгия, так за магнит!
- А где же магнит? - хихикнул Спенс. - Часы ходят, нож режет, и ключи в
кармане лежат.
И тут же мощный безветренный шквал сорвал часы с его руки, а зажигалка
и ключи, прорвав карман нейлоновых джинсов, ринулись к эпицентру магнитной
бури. Посреди островного кафе на столике, куда выгрузили оставшиеся
напитки из ящиков, разбросав бутылки, в одно мгновение выросла
бесформенная груда металла, оказавшегося на острове. Ножи, вилки,
консервные банки, зажигалки и ключи, со всех сторон устремившиеся к
столику, слиплись с громом и скрежетом. Даже сифоны с содовой и
сельтерской, притянутые за металлические рычажки и наконечники, дополнили
звуковой эффект звоном разбитого стекла. Многие получили ранения; кого
царапнуло ножом, кого банкой от консервов, кого осколком сифона. Врача не
потребовалось, но йод и бинты, заготовленные предусмотрительным Смайли,
пригодились. Тем временем груда распалась, металл утратил свою
намагниченность так же непроизвольно и так же необъяснимо, как и приобрел
ее под ударом магнитного шквала.
- Селеста начал традиционным спектаклем, - поморщился Рослов, потирая
здоровенную шишку на лбу: его саданула с налета невскрытая жестянка с
пивом, - и, честно говоря, уже надоевшим.
Непострадавший Шпагин заметил философично:
- Посетители премьеры на третий спектакль обычно не ходят. А мы, увы,
нечто вроде театральной администрации.
Оба говорили по-русски.
- Вы о чем? - спросил Еста Крейгер, только что извлекший из кучи свой
перочинный нож и часы.
- О том, что вы видели, - ответил Рослов. - Краткий урок для
последователей Фомы Неверующего.
- А меня это не убедило. Магнитная буря - ясно. Очень большой мощности
- тоже ясно. Но признаков мысли не вижу. Любопытный физический феномен -
не больше. Может быть, такие магнитные аномалии возникают периодически?
Скажем, волнообразно. Подъем - спад, некая электромагнитная синусоида.
Максимум функции, и - бац! - шквал.
- И каждый раз наша высадка совпадает с максимумом функции? - ехидно
заметил Рослов.
- Возможно. Мы же не знаем ни природы волны, ни ее параметров. Почему
обязательно разумный источник?
Еста Крейгер не дождался ответа. Он странно выпрямился и замер, положив
руки на колени. Пухлое лицо его, обросшее русой бородкой, напряглось и
застыло. Взор потух.
- Что случилось? - спросил подошедший Бревер.
- То, что обычно случается с человеком, подключенным к Селесте, -
пояснил Рослов. - Это уже не Крейгер, а канал связи. Сознание отключено.
Мускульное напряжение доведено до критического. Только почему Крейгер?
- Может быть, его рецепторы в чем-то соответствуют нашим, а может быть,
Селеста нарочно избрал его, как наиболее упрямого в своем неверии, -
сказал Шпагин и встал. - Тише, господа. И присаживайтесь поближе. Сейчас
вы услышите Селесту.
Их столик окружили.
- Да ведь это Крейгер. Что с ним?
- Не подходите, - предупредил Рослов. - Задавайте вопросы.
- Какие? Это ты, Еста?
- Я не Крейгер, - послышался монотонный деревянный голос. - Вопросы -
любые, какие вам нравятся. Я не ограничиваю выбора. Исключаю лишь
повторные и наивные.
Шум голосов взорвал паузу:
- Это явно не Крейгер!
- Не говорите глупостей.
- А может быть, он под гипнозом?
- Не теряйте времени, господа, - нетерпеливо заметил Рослов. -
Задавайте вопросы. Вы слышали? Исключаются только повторные и наивные.
- Что значит "повторные и наивные"?
Снова раздался монотонный деревянный голос:
- На ряд вопросов, какие вам хочется мне задать, я уже ответил раньше.
Ответы документированы в досье, хранящемся в конторе Роберта Смайли.
Наивным вопросом я считаю тот, на который, подумав, может ответить
спросивший.
- Почему вы говорите за Крейгера?
- Употребляйте единственное число. Вежливая форма множественного
излишня.
- Нужно ли повторить вопрос?
- Не нужно. Я ищу канал связи.
- Как?
- В мозгу и голосовых связках.
- А точнее?
- Настраиваюсь на группу рецепторов, принимающих передаваемую мысль и
преобразующих ее в слова.
- Телепатия?
- Не знаю.
- Может быть, волна, я не уверен какая... бэта, каппа, кси, пси...
именно та волна, с помощью которой ведется передача?
- Не знаю.
- Высокоразвитый мозг не может не знать механизма своей деятельности.
- Я не мозг.
- Значит, самоорганизующееся устройство?
- Я не самоорганизующееся устройство, так как не произвожу себе
подобных.
- Тогда кто?
- Повторный вопрос. Вы все уже знаете ответ.
Спрашивали поочередно, торопя и перебивая друг Друга:
- Я не понимаю, что такое мыслящая энергия... Как и где у тебя
возникает мысль?.. Какими средствами передается?.. Как "прочитывается"
человеческий мозг?.. О каких рецепторах идет речь?.. Как "нащупываются"
эти рецепторы?..
- Не знаю. Не знаю. Не знаю. Я как часы. Они отстают или уходят вперед,
не зная, почему они это делают.
- Тебе нравится имя Селеста?
- "Нравится" или "не нравится" - не мои параметры. Имя точное. Селектор
стабильной информации.
- Почему стабильной?
- Повторный вопрос.
- Сколько тебе лет?
- Тысячелетий.
- С сотворения мира?
- Я прибыл в мир уже сотворенный.
- По какому календарю?
- Календари менялись вместе с цивилизациями. Наиболее удобен для ответа
на ваш вопрос календарь Скалигера. Этот французский ученый занумеровал все
дни с 1 января 4713 года до нашей эры. По его отсчету прошло уже более
двух с половиной миллионов дней.
- Почти семь тысяч лет. Ого!
- Селеста-7000! Ура!
- Мне кажется, господа, мы ведем себя неприлично.
- Селеста простит. Ему важна информация.
- И все-таки я не верю. Похоже на спиритический сеанс с медиумом для
легковерных.
Это буркнул все время молчавший профессор Баумгольц.
- Я тоже не верю, - поддержал его Чаррел. - Какой-то фокус.
- Вы слышите, я не одинок, - засмеялся Баумгольц.
- Вы, кажется, были футболистом в юности, герр Баумгольц? - вдруг
спросил Рослов.
- Судьей на поле. И не только в юности. Я и сейчас член международной
коллегии судей. А что?
- Ничего. Покажи им большой футбол, Селеста. Авось поверят! - Рослов
выкрикнул это по-русски.
И последнее, что он увидел, были не то удивленные, не то испуганные
лица Янины и Шпагина.
20. "ИСТ-ЕВРОПА" ПРОТИВ "ВЕСТ-ЕВРОПЫ"
Они исчезли в зеленом тумане, яркость которого усиливалась с каждым
мгновением, и какую-нибудь секунду спустя он уже приобрел очертания
футбольного поля, окруженного амфитеатром ревущих трибун. Они вздымались
высоко к синему куполу неба и казались издали - а Рослова отделяло от
противоположной плоскости амфитеатра более сотни метров - пестрой лентой,
протянувшейся между синькой неба и зеленью полевого газона, по которому в
непрерывном движении мелькали белые и черно-желтые полосатые майки.
"Броуновское движение молекул", - мысленно усмехнулся Рослов.
Сам он в черной футболке вратаря стоял, прислонившись к штанге и не
тревожась за судьбу открытых ворот, - вся игра шла далеко впереди на
штрафной площадке противника. Атаковала команда Рослова - белые футболки с
прописной "Е" на груди: именно с этой буквы и начиналось английское слово
"ист" - "восток". Даже защитники передвинулись к центру поля, стараясь
предугадать направление мяча в случае ответной прострельной подачи и
разрушить вовремя контратаку противника. Но полосатым футболкам с
латинским "дубль вэ" на груди было не до контратаки: они едва успевали
отбить мяч, посылая его без адреса то под ноги атакующих, то за боковую
линию поля, откуда он снова возвращался в эпицентр урагана, бушующего у
ворот "Вест-Европы".
Рослов был не новичок на футбольном поле. В юности он стоял в воротах
институтской команды, потом играл в спартаковском "дубле" и даже один
сезон в основной команде; играл удачно, темпераментно, точно, и тренеры
уже присматривались к "наследнику Яшина", угадывая в нем будущую
вратарскую знаменитость. Но знаменитостью на зеленом поле Рослов не стал:
на тренировке повредил колено, несколько месяцев провалялся в больницах,
потерял два сезона и на поле уже не вернулся, поняв, что нельзя делить
жизнь между наукой и спортом - и то и другое требовали полной отдачи.
Но сейчас Рослов на поле не был Рословым-юношей, Рословым-футболистом.
Он не переживал эпизод из своего прошлого, помолодев по воле Селесты на
добрый десяток лет. Он был кем-то другим, для которого футбол был и
профессией и жизнью. Вернее, в нем жили сейчас два человека, два
спортсмена: один из фильма, который он видел вчера в "Спортпаласе" и о
котором говорил Яне и Шпагину, другой откуда-то из реально существующего и
почему-то известного Селесте футбольного клуба. Эта двойственность
причудливо раскрывалась и в характере самого матча, в котором он сейчас
принимал участие. По первому впечатлению он как будто трансплантировался
из кинофильма, даже название сохранил: "Ист-Европа" против "Вест-Европы",
матч двух сборных, двух скорее политических, чем географических лагерей.
Вратаря, которого заместил Рослов, в фильме играл известный французский
киноактер Ален Делон, играл умно, эффектно, но не очень профессионально
"вратарски", что и подметил соображавший в футболе Рослов. Герой Алена
Делона не поглотил его целиком, но как-то вошел в него: Рослов знал его
биографию, его тревоги и радости, знал, что где-то на трибунах сейчас
сидит любимая и ненавидящая его героиня, и ему тоже, как и в фильме,
хотелось покрасоваться и пококетничать с мячом на вратарской площадке.
Рослов знал и то, что должен умереть на последних минутах от разрыва
аорты, не выдержавшей сверхнапряжения, вызванного смешением алкоголя,
страха и допинга; но его почему-то это не беспокоило: знал ведь он, а не
герой фильма. Да и вел он себя на поле иначе, и самый матч складывался
иначе, чем в фильме, по-другому выглядели команды, по-другому играли и
если повторяли какой-то матч, то уж совсем не тот, какой Рослов видел
вчера на экране.
И этот другой матч, в котором он тоже играл в черной вратарской
футболке, он знал, только не восстанавливались в памяти ни имя города, где
происходила встреча, ни названия участвовавших в этой встрече команд. Да и
своего вратарского имени Рослов не помнил, только знал, что он молод,
говорит по-английски и находится в расцвете профессионального опыта и
таланта. Селеста подарил ему две жизни: одну искусственную, созданную
кинематографом, другую подлинную, восстановленную по образцу, известному
Селесте и где-то им записанному.
Но в рословской черной футболке дышал, двигался и думал еще и третий
Рослов - математик и кибернетик, судьба которого неожиданно перепутала его
пути, перебросив из Москвы в Нью-Йорк, а оттуда на коралловый риф, где
открылось миру чудо, недоступное никакому научному знанию. Этот подлинный
Рослов все видел как бы со стороны, все подмечал и анализировал - и то,
что происходило вокруг, и то, что скрывалось в нем или, вернее, в двух его
дополнительных жизнях, впитавших чужой ему азарт игрока и наслаждение
спортивным счастьем.
Самое любопытное и, пожалуй, самое смешное было в том, что Рослов всех
или почти всех игроков знал в лицо и даже по имени, а с некоторыми уже
успел познакомиться. И это были не герои фильма и не профессиональные
игроки, выхваченные Селестой из какого-то одному ему ведомого футбольного
матча, а члены международной научной инспекции, прибывшие вместе на
коралловый риф и только что наслаждавшиеся свежим океанским бризом, виски
со льдом и сандвичами вприкуску с американским имбирным пивом.
- Один - ноль ведет "Ист-Европа" против "Вест-Европы". Один - ноль. До
конца второго тайма осталось двадцать четыре минуты, - повис над полем
многорупорно усиленный голос диктора.
Шпагина-биолога не было, а полностью подавивший его Шпагин-игрок шел
вразвалочку к центру поля, окруженный друзьями в белых футболках,
обнимавшими и целовавшими его, как любимую женщину. Так всегда на
футбольном поле. Радость выплескивается наружу в едином душевном порыве.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг