разгадывал неразгаданных загадок. Мне думается, Яна, что мы заинтересовали
его как люди социалистического общества - таких у него на острове
наверняка не бывало. Кого он мог сравнить с нами, извлекая приметы из
пучин своей памяти? Учеников Платона или Сократа, первых христиан,
участников религиозных войн, солдат Кромвеля или якобинцев Французской
революции? Только парижские коммунары могли бы напомнить ему что-то
похожее, да и то это были люди другой социальной среды и другого
жизненного опыта. Конечно, он знал и людей нашей революции - в следах,
оставленных ими хотя бы в одной только Ленинской библиотеке. Но живого
человека с коммунистической убежденностью Селеста встретил впервые. Я
почти уверен, Яна, что, спроси его, как он оценивает коммунизм, - а его,
возможно, еще спросят об этом, и спросят люди из другого лагеря, - он
ответит так, как ответил бы я. Вся накопленная им информация не может
подсказать другого ответа. Как сказал Бревер? Это - аксиома!
- А что бы сказал Анджей?
- Андрюшка? Хотите точно? "Откуда у машины коммунистическая
убежденность? Все, мой милый, зависит от программистов".
- Тогда он ошибается, - задумалась Яна. - У Селесты нет мировоззрения.
Это машина, но машина саморегулирующаяся. И программа изменяется в
зависимости от накопляемой информации. Короче говоря, он это мировоззрение
приобретает.
- С нашей помощью.
Оба засмеялись. Но Шпагин тотчас же "снял" улыбку.
- Мне думается, Яна, что мы все же еще недооцениваем Селесту. Помните
беглый прогноз Мак-Кэрри о будущих контактах с этой сверхпамятью? Ей
отводилась роль некоего маховика в нашем научном прогрессе. Я думаю о
большем, Яна: о том, что Селеста неминуемо станет союзником
социалистического лагеря в борьбе за идейное объединение мира. Конечно, мы
объединим его и без Селесты, но этот разум-память с его необъятной
вместимостью и сверхмощной отдачей поможет преодолеть труднейший барьер -
собственническую психику человека. Как? Пока не знаю. Но разве авторитет
Селесты, когда к его словам будут прислушиваться не только сотни ученых,
но и миллионы простых людей на Земле, не выстоит против того, что изо дня
в день отравляет эту психику, - религиозного дурмана, расистского
бешенства, антикоммунистической истерии и рекламного мракобесия? Еще как
выстоит. Не из идейных побуждений, конечно. Но как вы сами сказали: он
приобретает мировоззрение. Приобретает, потому что акт суждения,
вынесенный на основе хеопсовых пирамид информации, - прежде всего разумный
акт, и как таковой он с нами, а не против нас. Может быть, мне и вам, Яна,
выпало величайшее счастье стать дополнительными программистами этой
памяти-разума.
- Почему же вы Рослова не убедили?
- А вы почему?
- У нас зарядная симметрия, Семчик. Столкнемся - аннигиляция.
- Бросьте! Эмбрионально вы - супруги Кюри с поразительным подобием
взаимного тяготения. Даже в именах. Она - Мария Склодовская-Кюри, вы -
Янина Желенска-Рослова. Не таращьте глаза: я имею в виду ближайшее
будущее. Но подобия-то отрицать не будете? Ведь оба имени через дефис и с
польской частицей. Вот отпустит нас Селеста, и вернетесь вы не в
Варшавский, а в Московский университет - он, кстати, вам так же близок, -
обживетесь где-нибудь у метро "Сокол" или "Аэропорт", поближе ко мне,
чтобы сподручнее было в гости бегать. Я даже песенку сочинил о том, что
мне снится.
- Что снится?
Шпагин лукаво прищурился и запел вполголоса хрипловатым речитативом:
- ...Ваш двухкомнатный рай в блочном доме у "Аэропорта"... Совмещенный
санузел, поролоново-мебельный быт... где вниманье соседей, болельщиков
сплетни, как спорта, о супругах Кюри шепотком на весь дом раструбит... Ах,
супруги Кюри! Что ж поделаешь, вольному воля... Ваш московский эдем меня
уже манит давно, где с поваренной книгой совместна теория поля, а с
дискретным анализом - три билета в кино.
Лучики детских морщинок у глаз Янины пресмешно разбежались.
- Почему три?
- А мне? Один я, что ли, буду в кино ходить?
- Кино еще будет! - провозгласил распахнувший дверь Рослов. - Новая
серия Джеймса Бонда "Смерть на футбольном поле". Кстати говоря, неплохо
снят матч.
- Ты о чем? - не понял Шпагин.
- О совпадении. Интересный вариант совпадения искусства и жизни. Фильм
Бонда начинается с прибытия двух футбольных команд в город: "Ист-Европа"
против "Вест-Европы". То же самое вы сейчас увидите в баре нашего отеля.
Двадцать пять или двадцать шесть человек - я не успел сосчитать точно -
галдят там, как на бирже. Спрос на джин и виски побил все рекорды мертвых
сезонов. Только тренеры и судьи пьют сельтерскую с лимоном. Адская смесь.
- Ясно, - сказал Шпагин и подмигнул Янине: - Не понимаете, Яночка? Так
наш Анджей информирует о прибытии инспекционной комиссии ЮНЕСКО.
- Старик скис, как лимон, - продолжал Рослов. - Архаистов, вопреки
прогнозам, оказалось больше, и они напористее. Старцев мы попробуем
нейтрализовать с помощью Яны, а других, пожалуй, ничем не проймешь.
Молодые, но уже червивые, как грибы.
19. АРХАИСТЫ И НОВАТОРЫ
- Прекрати, Анджей.
- Что именно?
- Ты ходишь из угла в угол, как тигр в клетке, а я взираю на тебя, как
робинзоновский Пятница. Хватит! Все внизу, а мы на необитаемом острове
третьего этажа. Пошел же Семчик: есть, говорит, смысл познакомиться до
встречи с Селестой.
- С кем познакомиться? С лапутянами?
- А вдруг эти лапутяне, опровергнув открытие, освободят тебя от
необходимости сидеть в Гамильтоне?
- Истину не опровергнешь.
- А что есть истина?
- Я отвечу. Истина - это оптимальный вариант достоверности. Только
параметры разные. У одних - вера, у других - опыт, у третьих - логика. У
нас все три. Предел вероятности. Но я предвижу другое. Поражение лапутян -
частность. Предвижу игру политических интересов, борьбу влияний, схватку
доллара с фунтом, лиры с маркой, франка с песетой. И я не хочу, чтобы меня
втягивали в эту помойку. Хочу спокойно искать математический уровень
мышления. Без подсказок. Без разноголосицы знаний, которые я могу
приобрести, будучи телефонной трубкой Селесты. Экклезиаст сказал: "Умножая
знания, умножаешь скорбь". Верно сказал.
Шпагин открыл дверь и постучал, зажмурив глаза. Потом вошел, извлек из
кармана портативный магнитофон с микрофоном. За ним двигался длинный и
аккуратный, как хорошо заточенный карандаш, профессор Мак-Кэрри. Кислое
лицо его без слов поясняло, что происходившее внизу не доставило ему
удовольствия. Зато Шпагин сиял.
- О последствиях умножения знаний я уже слышал у закрытой двери.
Подтверждаю, только с поправкой: у кого скорбь, у кого смех. Сейчас
убедитесь, только включу большой "маг", а то мой портативный работяга
отлично слышит, а говорит шепотом. Дикторский текст в паузах, если не
возражаете, мой.
Шпагин переставил катушку с пленкой на большой магнитофон на столе и
включил запись. Сквозь фон - звон посуды, скрип передвигаемых стульев,
кашель и бульканье - прорвались отчетливо слышимые слова:
"...Никогда не поверю, пока не увижу".
"...Вы и не увидите, коллега. Он невидим".
"...Надо понимать, что я оговорился. Хотел сказать: пока не осознаю,
что он существует".
Лукавый, лукавый вопрос:
"...А кто, собственно, "он"?"
"...Вызываете на дискуссию? А мне спорить не хочется. Мне пить хочется.
Бармен, пива!"
"...А мне мартини".
"...Два мартини!"
"...Все-таки это не мозг. Мозг предполагает сознание, личность. А у
него нет личности".
"...Гигантский информарий. Разум-память".
"...И вы верите? Как все это хранится у него в условиях невидимости?"
"...А может, просто недоступности визуальному наблюдению?"
"...Так они же зонд запускали. Прошел, как обычно. С ветерком. И
химический состав воздуха - норма".
"...Меня не интересует проблема хранения информации. Вероятно, она
кодируется. Что-нибудь вроде математических моделей и микрофильмов..."
"...Невидимых?"
"...Аллах с ними. Меня интересует проблема записи. Как посылается в
пространство записывающаяся волна и что это за волна, какой частоты и
силы. А может быть, и формы. Волна в принципе может фиксировать любую
запись - теперь это делается с помощью безлинзовой оптики. Как у вас в
голографии".
"...При чем здесь голография?"
"...Притом. Там даже осколок воссоздает все изображение, так и здесь -
касание волны получает информацию о всей записи".
"...Фантастика!"
Кто-то скрипнул стулом. Звякнула тарелка или бокал. И сейчас же другие
голоса:
"...Позвольте вмешаться... Я дую на пиво. Что происходит? Волна. Она
касается борта кружки и гаснет. А почему ваша икс-волна не гаснет, а
возвращается, да еще с прикупом?"
"...А если это не волна?"
"...Вы что пьете, коллега?"
"...Соду-виски. А что?"
"...Оно и видно. Луч, по-вашему? Газовый лазер? Невидимое "зеркало" и
пластинка в "кассете"? Бред!"
"...А может быть, поток частиц? Волнообразность и корпускулярность дают
возможность двигаться по определенной траектории и не расплываться в
пространстве".
"...Извините, коллега, но так можно докатиться и до нейтрино. Ха!"
"...Почему "ха"?"
"...Потому что, коллега биолог, это вам не биотоки и реакция внешней
среды. Это - физика. У нейтрино, мой друг, нет массы покоя. И как вы
направите или остановите этот "записывающий" поток? Никакая сверхэнергия
не создаст нужной стабильности. А сама запись? Вы можете сказать мне о
вращении нейтрино, о его спиральности, о его превращениях, наконец, но не
о записи. Что может "записать" частица, не имеющая никакой структуры?"
Шпагин нажал кнопку магнитофона. Звук погас.
- На минуту прерву передачу. Это не архаисты и не новаторы. Это
любители шахматных трехходовок, подыскивающие среди ложных следов один
решающий. А решения нет.
- Зато есть надежда открыть "черный ящик" отмычкой, - буркнул Рослов.
- У меня скулы сворачивало, когда я прислушивался к этой коровьей
жвачке, - признался Мак-Кэрри.
- Потерпите, профессор: пожуют и нас с вами. - И Шпагин снова включил
запись.
"...И вы верите в эту безмятежную бухточку?"
"...А почему бы нет? Крутизна кораллового плато сама по себе гасит
волну, а на подходе к бухте опора в виде естественного подводного барьера.
Скажем, скопление коралловых массивов, скошенных в сторону океана,
образует своего рода волнолом".
"...А химический состав воды в океане и бухте один и тот же".
"...Не убежден. Исследовательский эксперимент мог быть поставлен
традиционно. Химия одна и та же, а молекулы не идентичны. Может быть, мы
имеем дело с аномальной водой".
Снова шепот Шпагина в микрофон:
- Знакомьтесь: архаист и новатор. Еста Крейгер из Упсалы и Юджин Бревер
из Гарварда. Следуем далее.
Два звонких голоса, молодых и пьяных:
"...Не верю - раз, не верю - два, не верю - в периоде".
"...Во что?"
"...В остров. В магнит. В призраки. В Пилата, в Билли Кривые Ноги... и
кто там еще?"
"...Кентавр! В кино ходишь? А вдруг русские изобрели безэкранное кино и
Мак-Кэрри пайщик?"
- Ну, а где же союзники, кроме Бревера? - взмолилась Янина.
Шпагин без звука прокрутил ленту и снова включил запись. Новый голос,
пойманный на обрывке реплики, продолжал:
"...Двести лет назад наука не могла объяснить феномен "падающих звезд"
- метеоритов, сто лет назад - феномен появления комет. Нынче не можем
объяснить, что такое неопознанные летающие объекты, и прячемся за
спасительное "не верю". Не ссылайтесь на парадоксы, господа. Парадоксы
возникают как раз тогда, когда наука вплотную подходит к неизвестному".
- Это Джон Телиски, - сказал Шпагин и снова прокрутил пленку. - А вот
еще один союзник - Анри Пуассон из Парижа.
"...Собрались великие, вещают гении: не верим! А ведь когда-то ни лорд
Кальвин, ни астроном Ньюком - люди не мельче нас - не верили, например, в
возможность полетов в воздухе. Теперь же "самолет" - одно из первого
десятка слов, которые заучивает полуторагодовалый ребенок".
- Стоп! - сказал Рослов, выключая магнитофон. - У меня, как и у сэра
Сайруса, тоже сводит скулы от коровьей жвачки. И от противников, и от
союзников. Столкнем их лбами на коралловом рифе!
Рослов обмолвился. Он подразумевал "столкновение лбами" с Селестой. А
до этого во время поездки на полицейском катере и противники и союзники
были до приторности любезны и с первооткрывателями, и друг с другом. Не
инспекционная поездка, а дипломатический экскурсионный вояж.
О Седеете не вспоминали, будто его и не было. Говорили о жаре, о
мертвом сезоне на Бермудах, о курортных порядках и качестве шотландского
виски, благоприятного для любителей во всех климатических условиях. Только
когда катер подошел к патрульной зоне и, не отваживаясь заплывать в
контролируемые Селестой воды, пересадил своих пассажиров на сопровождавшие
его две весельные шлюпки, а коралловый островок уже сверкнул у горизонта
белой чайкой на пенистой океанской волне, запретная тема словно разомкнула
уста.
- Это и есть ваш Невидимка? - спросил у Янины ее сосед.
- Почему Невидимка? У него есть имя.
- И вы думаете, что оно будет признано наукой?
- Почему нет? Оно благозвучно, легко произносимо на всех языках, а
главное, семантически точно.
- А что такое "семантически"?
- От слова "семантика".
- Понятия не имею.
Янина внимательно оглядела соседа: тропический костюм, шорты, золотые
очки, не менее сорока на вид, позади колледж, по меньшей мере два
университета, частная лаборатория, ученая степень.
- Семантика, - снисходительно пояснила она, - это область науки о
языке, занимающаяся смысловым содержанием слова.
- Понимаю. Ваша область лингвистика?
- Нет, кибернетика. Биокибернетика, - улыбаясь, уточнила Янина.
- А я только физик и горжусь этим.
- Ограниченностью?
- Почему? Просто я не признаю эклектики в науке.
- А вдруг будущее за эклектикой? Химия уже тесно соприкасается с
физикой, а биология с математикой. И вы едете сейчас к величайшему из
эклектиков мира.
- Не понимаю.
- К Селесте.
Шпагин и Рослов сидели в другой шлюпке, против Юджина Бревера и
Крейгера из Упсалы. Разговор был общий.
- Все живое доступно наблюдению, - горячился швед. - "Невидимка" Уэллса
- нонсенс. Живое и невидимое несовместимы.
- А если не живое?
- Могу представить себе энергию мыслящей машины, но не могу даже
вообразить мыслящей энергии.
- Мы тоже не можем, - сказал Рослов, - и объяснить не можем. Но тем не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг