игру. Подменить хотя бы на пять минут! За пять минут можно управиться.
Много ли надо времени, чтобы приказать бросить оружие и сдаться
забаррикадировавшимся жителям деревни? Конечно, приказ могут и не
выполнить. Могут и кокнуть спятившего капитана. Ну и пусть. Мир его праху.
Зато пять минут замешательства, пять минут паники - и трое спасены.
Повстанцы не растеряются. Только дурак не воспользуется такой выигрышной
ситуацией, а конголезцы не дураки. Судя по всему, программа встречи еще не
исчерпана.
Пока Розетти со своей группой постреливал для устрашения попрятавшихся
жителей вдоль и поперек пустынной улицы, один из пятнистых комбинезонов,
бросив автомат на землю, ударил сапогом в дверь. Она легко подалась, и
солдат с размаху влетел в черный проем, вдруг прорезанный короткими
вспышками автоматных очередей. Смайли не ошибся: наемников ждали, и
встреча оказалась "трогательной" и горячей. Скороговоркой затрещал
неожиданно воскресший пулемет, к нему присоединился второй из дома
напротив, а потом третий с противоположного конца улицы. Настильным
перекрестным огнем они зажали налетчиков, вбили их в душную пыль дороги.
Через несколько минут все было кончено. Оставшиеся в живых наемники
сбились в кучу посреди улицы, бросив автоматы и подняв руки. Их окружили
внезапно появившиеся конголезцы - кто голый по пояс, кто в рваной холщовой
рубахе, кто с винтовкой, кто с автоматом, кто просто с гарпуном для охоты
на крупную рыбу. Операция Ван-Хирна была закончена, только не так, как
было приказано.
"Почему ты не позволил мне вмешаться? - мысленно спросил Смайли. - Ведь
ты же знал о такой развязке, а я мучился от бессилия в шкуре этого
расчетливого убийцы!" Он спросил машинально, не рассчитывая на ответ,
потрясенный неожиданно разрядившимся напряжением, но беззвучный Голос
откликнулся: "Я знал, что их ждут. Но исход сражения мог быть и другим. Я
имел в виду несколько предположительных вариантов. В наиболее неприятных
тебе ты заменил бы Ван-Хирна. Но этого не потребовалось". - "Тогда зачем
вся эта мелодрама? - рассердился Смайли. - Что ты записывал?" - "Ты
называешь это записью? - снова откликнулся Селеста. - Пусть так. Меня
интересовали твои подавленные эмоции".
Мысленный диалог не продолжался. Селеста умолк, предоставляя Смайли
наблюдать за развязкой. Из большого дома с верандой вышли трое. Двух
Смайли видел впервые: типичные французы, молодые, черноволосые, возможно,
и не коммунисты, а просто честные и горячие парни из Парижа или Марселя,
для которых слово "свобода" одинаково дорого, как его ни произноси -
по-французски или на суахили. "Может быть, под незнакомой внешностью
скрывались Рослов и Шпагин?" - мелькнула мысль. Мелькнула, когда Смайли
увидел третьего. Это был Джонсон. Даже пасторский сюртук его оставался
прежним. Селеста не изменил ему ни внешности, ни национальности, ни
профессии.
- Кто из вас капитан Ван-Хирн? - спросил он.
- Я, - ответил голландец. Страха он не испытывал - только злость.
- Немалый путь вы проделали, чтоб встретиться с нами. Мы перед вами.
- Вижу.
- Вероятно, вы представляли эту встречу несколько иначе?
- Какая разница, как я ее представлял! - взорвался Ван-Хирн. - Я ваш
пленник, и все. Спектакль окончен.
- Пока еще нет. Во-первых, вы ошибаетесь в оценке ситуации. Вы - не
пленник. Как я понимаю, вы незнакомы с Женевской конвенцией. Пленником вы
были бы, если б Голландия находилась в состоянии войны с республикой
Конго.
- При чем здесь Голландия? Я служу в бельгийской армии.
- Бельгийская армия тоже ни при чем. Вы служите в армии наемников Моиза
Чомбе, созданной на авеню Генерала Мулэра в Леопольдвилле. Вы, конечно,
помните свою штаб-квартиру в отеле "Мемлинг"? Сколько вам заплатили за
военную прогулку в саванне на чужой вам земле?
Ван-Хирн скрипнул зубами: англичанин умен и многое знает. Но пока тебе
не всадили пулю в затылок, всегда есть надежда. Смайли тут же отметил
просчет Ван-Хирна: надежды не было. Перед ним был не тот Джонсон, который
остался на острове. Этот Джонсон уже понюхал пороха и знал, на чьей
стороне правда.
- У вас точные сведения, - как можно спокойнее произнес голландец, - но
вы забыли, что Чомбе - законный глава государства.
- Какого государства? О каком мечтают бывшие колонизаторы? И для кого
законный? Для бельгийской компании "Юнион Миньер"? Мы расходимся с нею во
взглядах и не считаем законным правителем человека, продавшего свою страну
и народ. Во время Второй мировой войны был такой термин -
коллаборационист. Так называли людей, продавших родину. Время покарало их,
вы знаете.
- Во время войны я служил в африканском корпусе Роммеля, - сухо сказал
Ван-Хирн.
Епископ засмеялся, и Смайли еще раз подумал, что Селеста основательно
поработал над ним. Его преосвященство из Гамильтона едва ли бы так метко и
точно сумел оценить космополита из Бельгии.
- Что же вы сразу не сказали об этом? - улыбаясь, проговорил он. - Я бы
не утруждал вас разговором. Мы никогда не поймем друг друга.
"Вы ошиблись, епископ! - хотел крикнуть Смайли. - Мы отлично понимаем
друг друга. Ведь это я, Боб Смайли, а не голландец Ван-Хирн. Неужели вы
меня не слышите?"
И епископ услышал. А может быть, он просто вспомнил о Смайли неожиданно
и без повода, потому что трудно было заподозрить в профессиональном
карателе симпатичного работягу-американца.
- Вам знаком некий Смайли? - спросил Джонсон.
- Нет, - пожал плечами Ван-Хирн.
- Я так и думал. Вы, кажется, сказали - пора окончить спектакль? Вы
правы: пора. Но самое любопытное, что это действительно спектакль, в
котором режиссер позаботился только о моем участии, - загадочно произнес
Джонсон и добавил совсем уже непонятное для Ван-Хирна: - Мне даже
казалось, что я знаю название пьесы: "Третья смерть епископа Джонсона".
По тому, с каким удивлением посмотрели на Джонсона до сих пор не
сказавшие ни слова французы, Смайли догадался, что и они ничего не поняли
в последних словах епископа. Значит, не Рослов и Шпагин. Жаль.
- А кто это епископ Джонсон? - вдруг спросил Ван-Хирн.
- Он перед вами, - сказал епископ и повторил задумчиво: - Третья
смерть... так мне казалось. Теперь не кажется.
- Не кажется? - криво усмехнулся голландец. - Протрите глаза, ваше
преосвященство. - И он выхватил из потаенного внутреннего кармана
миниатюрный револьвер, почти игрушку, не замеченную повстанцами, так и не
освоившими искусство молниеносного полицейского обыска.
Но стрелял он громко и точно. Епископ пошатнулся и, наверное, упал бы,
если б его не поддержали.
- Селеста все-таки верен себе, - прошептал он.
И вдруг Смайли, с ужасом наблюдавший за этой сценой, почувствовал себя
свободным. Личность его смяла личность Ван-Хирна, освободив от опеки
Селесты, от участи беспомощного и бессильного зрителя. Он вырвался из
цепких рук конвоиров и закричал исступленно, почти не сознавая, что
кричит:
- Остановитесь! Я не Ван-Хирн!
Добежать до крыльца он не успел. В спину ему хлестнула автоматная
очередь, за ней другая. Третью он не услышал. А обезумевшие повстанцы все
стреляли и стреляли в распростертое на земле тело капитана Ван-Хирна,
который умер на несколько секунд раньше Роберта Смайли.
17. ПОСЛЕ СПЕКТАКЛЯ
Снова опустился занавес. Снова актеры сошли со сцены в
действительность, в современность, в жизнь не призрачную и не выдуманную,
когда можно было бы, не играючи, привычно закурить, махнуть гребенкой по
волосам, потянуться на солнцепеке.
- Кажется, это конец.
- А кто его знает?
- Признаться, надоело.
- Что?
- Все. И миражи, и превращения. Даже шутки. Оказывается, умеет шутить,
стервец.
- Хороши шуточки! Вроде ковбойских из вестерна. То стреляют над ухом,
то в затылок. И жара адовая.
- Здесь тоже.
- Хлебни пивка. Оно в ящике под Андреем.
- Вечер скоро. Пожалуй, домой пора.
- А что? Катер внизу дожидается. Пошли. Вдруг еще на полюс закинет?
- Не закинет, - сказал Рослов, потягиваясь. - Кажется, действительно
конец представлению. И режиссер отбыл.
- Он же и драматург.
Смайли высосал всю жестянку с пивом и швырнул банку на белый скат рифа.
- Не сори.
- Все одно волной смоет. - Он, как и Рослов, потянулся с удовольствием.
- Двое суток отсыпаться буду. От приключений и войн. Хорошо все-таки,
мальчики, дома, а не в Африке.
- "В Африке гориллы, - сказал Рослов по-русски, - злые крокодилы будут
вас кусать, бить и обижать... Не ходите, дети, в Африку гулять".
- Стихи? - зевнул Смайли. - Переведешь или не стоит?
- Пожалуй, не стоит. Ты кем был в этом спектакле?
- А ты не видел?
- Тебя? Нет.
- Я же Ван-Хирном был. Ландскнехтом бывшего катангского владыки Моиза
Чомбе. Суперменом из "великолепной семерки". Почти Юлом Бриннером.
- Не клевещи, - сказал Шпагин. - Просто убийцей за бельгийские франки.
Дрянцом. Слыхали, ваше преосвященство, оказывается, мы с вами Боба
кокнули?
- После того, как он кокнул меня, - поморщился епископ. - Чертовски
умирать надоело, джентльмены.
- Вас, епископ, кокнул не я, а Ван-Хирн. На этот раз я не мог ему
помешать. Я сидел у него в черепной коробке и мысленно кусал губы. Бесись
не бесись, полная беспомощность. Почему-то Селесте понадобились мои
"подавленные эмоции".
- Это он сам сказал? - спросил Рослов.
- Сам. Два раза мы с ним поговорили, пока Ван-Хирн постреливал. Ну что
стоило Селесте подавить эту пакостную личность? Никаких усилий. Один
какой-нибудь импульс, волна или черт его знает, чем он орудует... Так нет
- заупрямился. Только в последний момент сжалился - выпустил.
- Когда?
- Сразу же после выстрела в епископа, когда я уже ничего не мог
исправить. Помните, как я закричал: "Остановитесь! Я не Ван-Хирн!"
- Значит, убили все-таки вас, а не голландца, - вздохнул епископ. -
Жаль. Только объясните мне, пожалуйста, чего добивался Селеста? Ну, у
Смайли "подавленные эмоции". У меня трансформация мировоззрения. А что у
вас?
Шпагин задумался.
- Боюсь, что не сумею вам ответить. Я был просто сотрудником подпольной
газеты "Либерасьон".
- А я - ее редактором, - сказал Рослов. - Позвольте представиться:
Гастон Минье, бывший фельетонист парижской "Суар", которого нелегкая
занесла в Конго. Кстати, я ни разу не вспомнил о том, что есть на свете
некий математик по имени Андрей Рослов.
- И я, - прибавил Шпагин, - ничего не знал ни о Шпагине, ни о Селесте.
В лице епископа видел только повстанческого священника, которого война
научила думать и жить. А зачем это понадобилось Селесте, даже представить
не могу. Может быть, он извлек этих французов из своей космической памяти
в связи с какой-нибудь весьма существенной для него информацией? Скажем,
поведение иностранцев в Конго. Одни покупают таких, как Ван-Хирн, другие
постреливают на эти деньги, третьи уходят к повстанцам. Но это лишь
предположение, да и то сомнительное.
- Может быть, просчет? - в свою очередь предположил Смайли.
- Просчет Селесты - это катахреза, - не согласился Рослов. - Совмещение
несовместимых понятий. Все, что Селеста делает, он делает рассчитанно. Как
ЭВМ. И если он скрыл от нас наше перевоплощение, значит, преследовал
какую-то цель.
- Он сказал, что хочет проверить мои реакции на поведение Ван-Хирна, -
вставил Смайли.
- Тогда все становится на свои места. Мы знали, что перед нами
Ван-Хирн, и вели себя с ним как с карателем и убийцей. А Боб, узнав вас,
епископ, мучился от бессилия помешать капитану. В этом эксперименте
главным участником был Смайли, самый сильный и самый из нас решительный, а
целью эксперимента была фиксация его эмоциональных реакций на ощущение
физической беспомощности. Насколько я знаю, вопрос этот дебатируется в
кругах западноевропейских и американских психологов, только их методы
наивны и неточны, а результаты недостаточны и разбросанны. У Селесты же
совершенны и методы и результаты. Много веков в копилке его знаний не
хватало главного - человека. Скоро он будет знать его лучше, чем мы себя.
Где и когда человек раскрывается наиболее полно? В нестандартных аварийных
условиях. И Селеста ставит его в такие условия. Ему нужны мотивы,
побуждающие человека к безрассудному героизму, - и вот некий журналист
Грин лезет на стену под пули солдат генерала Уэрты. Ему интересно изучить
приспособляемость человека к абсолютно незнакомым условиям - и мы с вами
гуляем по улицам Монтгомери в штате Алабама в середине прошлого века,
кстати говоря, ничуть не отягощенные ни сознанием, ни привычками, ни
делами своих перцепиентов. Возможно, этот термин не очень подходит здесь,
но другого я пока не нашел. Довольствуюсь телепатией: индуктор и
перцепиент. Они присутствуют во всех опытах Селесты, и не важно, в какой
степени один подавляет другого. Селесту интересует только "это" индуктора,
его сознательное и подсознательное "я": как ведет себя это "я"; как оно
реагирует на заданную обстановку, будучи ограничено характером
эксперимента; как оно, наконец, вольно или невольно меняет свое
мировоззрение, открывая в себе черты, доселе не проявившиеся и не
раскрытые. Это я о вас, епископ Джонсон.
Тот с сомнением покачал головой.
- Не думаю, чтобы Селесте удалось что-то во мне изменить.
- Не кривите душой, ваше преосвященство, - рассердился Рослов. - Неделю
назад вы ревностно убеждали меня в несправедливости всех и всяческих войн.
Я не удивлялся: иначе вам и рассуждать было бы трудно, ведь ваши взгляды
формировались христианской моралью, ведь вы не задумываясь были готовы
подставить под удар правую щеку, если вас хлопнули по левой. История
человечества опрокинула много церковных догм, не пощадила она и эту.
Селеста показал вам три коротких эпизода из трех войн, какие по праву
можно считать справедливыми. Три эпизода - чему они могли научить? Ничему,
скажете вы. А ведь это вы, ваше преосвященство, в первом случае призывали
солдат не стрелять, но уже в последнем фактически санкционировали расстрел
головорезов капитана Ван-Хирна. Значит, кое-чему вы все-таки научились,
кое о чем призадумались, кое в чем усомнились. Помните, я сказал вам, что
наш спор все-таки будет закончен в скором времени, притом не в вашу
пользу. Так не кривите душой, повторяю, он уже закончен, и почти с
разгромным счетом. Три - ноль. Ведь так?
Епископ молчал, опустив голову. Ни в одном слове Рослова не было
жалости, но в каждом слове была правда, и епископ знал это; возразить
противнику он не мог.
Рослов не добивал его. Зачем? Спор этот, как и сыгранный три раза
спектакль, не возобновлялся.
- Прошло уже минут двадцать после того, как нас вернули к
действительности, - сказал он, взглянув на часы. - Все спокойно. Занавес
не подымается вновь, оркестр молчит, да и суфлера не слышно.
Воспользуемся-ка, друзья, предоставленным нам антрактом. В гостях хорошо,
говорит наша пословица, а дома лучше.
Минуту спустя желтый пенный след потянулся за катером, вырвавшимся из
тихого уединения бухточки на капризный океанский простор. Таинственный
остров все уменьшался и уменьшался, пока не превратился в белую точку на
карте, поставленную художником без всякого намека на чудеса.
А чудеса еще ожидались.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг