нему почти вплотную приблизилось искаженное злобой лицо со щегольскими
бачками в полщеки, он ударил. И в свой первый удар он вложил всю силу
гнева, которую глушил, как наркотиком, логической трезвостью разума. Лицо
охнуло и исчезло. Но вместо него появилось другое. Что-то хлестнуло его по
глазам... На мгновение он ослеп, но все же успел ткнуть неумелым кулаком
во что-то мягкое. Глаза снова приобрели способность видеть, и возникающие
перед ним лица он воспринимал как мишени - только бы не промахнуться,
попасть: он и здесь сумел сосредоточиться, мысленно отбросив все мешающее,
лишнее, отвлекающее.
И вдруг откуда-то со стороны, сквозь крики и звон разбитых бутылок,
прорвался короткий, поспешный звук, словно хлопок в ладоши или щелчок
пробки, вылетевшей из узкого горла бутылки.
"Опять стреляют, - подумал Шпагин. - Должно быть, на улице".
Он ошибался: стреляли здесь, в зале. И выстрел словно отрезвил
нападающих. Они отхлынули, оставив у стены трех избитых, окровавленных
мужчин и четвертого, лежащего на полу в своем маскарадном костюме.
Шпагин увидел знакомое сухое, чисто выбритое лицо, оторванный
галстук-бант, запачканный кровью, и нелепо вывернутую руку с
перстнем-печаткой на безымянном пальце. Епископ всегда крутил его, когда
волновался.
И кто-то позади Шпагина приглушенно сказал:
- Мертв.
16. ТРЕТЬЯ СМЕРТЬ ЕПИСКОПА ДЖОНСОНА
И снова был остров, и солнце над океаном, неподвижное и бесстрастное, и
ленивая стылая тишина, такая же, как там, в ресторанчике маленького
алабамского городка, повисшая над мертвым епископом.
А вновь оживший покойник сидел на пустом ящике из-под пива и смущенно
разглядывал правую руку.
- Болит, - признался он. - Костяшки пальцев ноют.
- Значит, благословили кого-то, - засмеялся Смайли.
- Не сдержался, - епископ смущенно сжимал и разжимал пальцы. - Простить
себе не могу.
- Сами нагрешили, сами отпустите, - зевнул Смайли. - Кстати, у всех у
нас руки покалечены. И побаливают. Только не понимаю почему. Ведь все
время на острове сидим, а это - мираж.
- Самогипноз, - охотно пояснил Шпагин. - Наш мозг воспринимал этот
мираж как реальность. Следовательно, и драка была реальной, и боль,
естественно, тоже. Только болевой импульс, внушенный Селестой, возникал
непосредственно в мозгу, без внешних раздражителей, ну и реакция на него
так же закономерна. Если вы внушите себе, что обожглись спичкой или
огоньком зажигалки, то ощутите боль от ожога, и следы его на коже появятся.
Проще простого и никакой мистики.
Рослов тоже посмотрел на руки.
- Любопытно, - усмехнулся он. - Музейные костюмы исчезли, а следы драки
остались. Поистине стабильная информация. А сколько времени, вы думаете,
мы проторчали в этом трактире вместе с побоищем?
- Час, наверно, - предположил епископ.
- Я не смотрел на часы, - сказал Смайли.
- А я посмотрел. Две минуты.
- Еще одна загадочка: растянутое время. Или скажем так, - подумал вслух
Шпагин, - время действительное и время смещенное. Может быть, Селеста и
уравнение подскажет?
Смайли передернулся почти с неприязнью. Не хватит ли подсказок? Епископ
уже дважды был в раю. Пожалуй, довольно. Смайли высказал это вслух, но
Джонсон не принял шутки.
- В раю ли? - грустно промолвил он. - Боюсь, что впереди еще третий
круг ада.
Он не ошибся. Селеста начал новый эксперимент. Без наплыва, без
затемнения вошел в кадр джип капитана Ван-Хирна. Джип трясло и
подбрасывало на рытвинах дороги посреди незнакомых кустарников. Капитан
вцепился в раскаленную от жары спинку переднего сиденья машины, нырявшей,
как показалось Ван-Хирну, в толще красных удушливых облаков. То была
кирпично-красная пыль, точь-в-точь такая же, как и в мексиканском варианте
эксперимента. Но Ван-Хирн не был в Мексике и никакого эксперимента, кроме
этой африканской авантюры, не знал.
Что привело его в Африку? Желание славы? Жажда денег? Любовь к
приключениям? Но слава давно прошла стороной, а веселые приключения
обернулись грязной опасной работой, за которую, правда, платили регулярно
и много. Ван-Хирн любил деньги и не скрывал свою любовь за цветистыми
фразами о священном долге белого человека. Он умел хорошо стрелять, но
цели не выбирал - брал ту, которую предлагали. Сегодня он убивал
черномазых - это неплохо оплачивалось, завтра пойдет убивать белых, если
предложат. А почему бы нет, когда это легально и выгодно? Его не стесняли
капитанские нашивки армии белых наемников Моиза Чомбе. Он не обращал
внимания на комариные укусы газетных писак. Зачем? Это их работа, и за нее
тоже платят. Правда, похуже, чем ему.
Он всегда улыбался, когда слушал болтовню своего полковника: "Работайте
осторожно, ребята. Без лишних жертв. Что о нас могут подумать в Европе?" А
он отвечал ему: "Слушаюсь, полковник. Постараюсь, полковник". И выжигал
потом целые деревни, пытал, расстреливал, вешал. Не сам, конечно: он не
любил грязной работы. Отдавал приказы подчиненным и следил, как они
выполнялись. В итоге слава, свернувшая было в сторону, наконец пришла и к
Ван-Хирну. Темная слава. Дурная слава. А ему было весело, он улыбался,
когда слышал за собой зловещий шепот или дерзкое восклицание: "Кровавый
голландец!"
"Хорошее прозвище, - говорил он. - Я бы не годился для этой операции,
если б меня называли иначе". Операция, предложенная штабом, и в самом деле
была не легкой. "Рассчитайте каждый ход, капитан, - сказал ему полковник.
- Все трое очень опасные парни. Дело пахнет большой потасовкой, но
поберегите их. Они нам нужны, и лучше будет, если я сам допрошу их". -
"Если удастся, полковник", - добавил Ван-Хирн. "Неудачи быть не должно, -
оборвал полковник, - я удивляюсь вам, капитан".
Ван-Хирн и сам себе удивлялся. Что-то мешало ему сосредоточиться,
словно кто-то чужой и незваный подслушивал его мысли. Телепатия? Гипноз?
Чушь. Просто размяк от жары, оттого и в сон клонит. Он закрыл глаза и
сразу провалился в жаркую темноту сна.
Но то был не сон. Некто, действительно чужой и незваный, погасил
сознание Ван-Хирна, вторгнулся в его черепную коробку. Ван-Хирн уже не был
Ван-Хирном, он чувствовал и думал иначе. И мысленно говорил с кем-то
невидимым и беззвучным. Только Ван-Хирн уже ничего не слышал. Сознание его
было подавлено.
А разговор продолжался, не внося никаких изменений в пляску джипа по
коричневым буеракам.
"Снова превращаешь меня в подонка. Первый раз - в шулера и
контрабандиста Кордону, сейчас - в наемного убийцу Ван-Хирна. Мексиканец и
голландец. Только в этом и разница".
"Не только в этом".
"А в чем? В обоих случаях я лишь Джекиль, получивший возможность
наблюдать безобразия Хайда [герои повести английского писателя
Р.Л.Стивенсона "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда"], но
бессильный им помешать".
"Реакции различны. В первый раз я заинтересовался мотивами,
побуждающими человека лгать. Эмоциональной основой лжи. Сейчас я проверяю
противоречия между мышлением и поведением полностью аморального в вашем
понимании человека и соответственно мышлением и поведением человека
определенных моральных принципов. Причем в аналогичных ситуациях".
"Как можно говорить о моем поведении, когда мне уготована только роль
зрителя? Ван-Хирн будет действовать, а я - мысленно негодовать. Реакции
паралитика".
"Ты не понял меня. Подавленные эмоции стабильнее освобожденных. Ты
сильный человек, Смайли, а мне нужно твое бессилие. Ты решителен и смел, а
мне нужна твоя беспомощность. Но не все время твоя личность будет
подавлена. Возможно, ты сможешь вмешаться в механизм абстрактного мышления
и контроля, то есть в то, что вы называете волей, и корректировать таким
образом мышление и поведение Ван-Хирна. Но ненадолго. Если это случится,
попробуй за считанные минуты исправить то, на что у Ван-Хирна уйдут часы".
Селеста отключился, а Смайли в бессильной ярости стукнул кулаком по
сиденью автомашины. Внешне это сделал Ван-Хирн, искренне удививший
сидевшего рядом водителя.
- Что случилось, капитан? - спросил тот.
- Ничего, - буркнул Смайли, - не обращай внимания.
И тут же понял, что сказал это не он, а все тот же Ван-Хирн,
протирающий глаза ладонью, как после короткого, но крепкого сна. Смайли же
опять не мог ни говорить, ни действовать. Он превратился в "электронного
наблюдателя", присоединенного незаметно для голландца к его мозговым
центрам, в некую бестелесную душу, способную лишь мысленно оценивать
поступки Ван-Хирна.
А сам Ван-Хирн, окончательно очнувшийся после своего невольного "сна",
взглянул на часы и приказал шоферу остановиться. Джип затормозил, и шофер
три раза нажал на клаксон. Сонную тишину дороги взорвали оглушительные
гудки машины.
Ван-Хирн спрыгнул на землю, стряхнул красную пыль с комбинезона,
разукрашенного под цвет дороги кирпичными пятнами, и пошел назад, пытаясь
разглядеть в оседающем облаке пыли идущие сзади машины. Три
бронетранспортера с высокими бортами, пятнистые, как и его комбинезон,
тоже остановились. Солдаты нестройно приветствовали командира.
Голландец поморщился: дисциплинку следовало подтянуть. Но времени не
было. Предстоял серьезный предоперационный инструктаж.
- Ехать пять километров, - начал он. - Цель - деревушка у истоков
Ломани. Мы были там три месяца назад, в конце прошлого года.
Сидевший в первой машине солдат со шрамом на лбу сказал что-то
нелестное о жителях деревушки и тут же осекся: Ван-Хирн не любил, когда
его перебивали.
- Когда вернемся в лагерь, Жюстен, - продолжал он, - пойдете под арест.
А сейчас запомните: в этой деревушке скрываются трое белых - два француза
и английский священник. Все трое - участники Сопротивления. Один из
французов, Гастон Минье, что-то вроде комиссара у чернокожих. Всех троих
надо взять живыми - это приказ. Два взвода под командой Розетти и Пелетье
оцепят деревню, а я с группой Жюстена пойду наперехват. По сигналу "три
выстрела" Розетти и Пелетье сжимают кольцо. Приказ жителей не касается, с
ними не церемоньтесь. Вопросы есть?
- Есть, - откликнулся черноусый парень с сержантскими нашивками. - Что
делать с лачугами?
Ван-Хирн брезгливо поджал губы.
- Нелепый вопрос, Розетти. Сжечь, как всегда.
Смайли слышал этот разговор ушами Ван-Хирна, видел все глазами
Ван-Хирна. На зубах у него хрустела дорожная пыль, и лицо обжигал горячий
ветер саванны. "Когда же все это происходит? - мысленно подсчитывал
Смайли. - Чомбе. Наемники. Катанга. В шестьдесят первом или в шестьдесят
втором? Кажется, в шестьдесят втором. Впрочем, какая разница?" Ван-Хирн
просто об этом не думал, а все, что он думал, Смайли читал, как в книге.
Бессвязные ассоциации с вчерашней выпивкой, надоевшая до смерти саванна,
скука, равнодушие к чужой да и своей жизни... Только необходимость
выполнить приказ двигала помыслами Ван-Хирна. Взять живыми и доставить в
лагерь наемников трех чужаков, изменивших делу белого человека. Но кто эти
трое? Голландец сказал, что один из них - это английский священник. Вдруг
это епископ? А француз Минье - Шпагин или Рослов?
Но память Ван-Хирна ничего не подсказала Смайли. Капитан не знал тех,
за кем охотился. Он запомнил только Минье, да и то по фотографиям: черные
усики, глаза-маслины, бачки на полщеки. Но и Смайли не знал этого
человека.
А джип, съехав с дороги, остановился в тени редких пальм, за которыми
виднелись домишки, обмазанные рыжей потрескавшейся глиной. В деревне было
тихо: полуденный зной загнал жителей под крыши, и Ван-Хирн с
удовлетворением отметил, что появление четырех военных машин осталось
незамеченным. Неожиданность - лучшая тактика. "Мы возьмем их тепленькими и
получим премию за минимальный расход патронов".
Пока группы Розетти и Пелетье окружали деревню с востока и запада, он
занял наблюдательный пункт на крыше вездехода. В бинокль было хорошо
видно, как парни в пятнистых комбинезонах быстро и бесшумно обогнули
деревню, в которой по-прежнему не было видно ни одного человека. Ван-Хирну
это уже не понравилось: "Или они спят, как сурки, или нам приготовлена
теплая встреча. Хотя вряд ли: кто мог предупредить их о нашем налете?"
Он спрыгнул на землю и подошел к ожидавшим его наемникам.
- Рассредоточиться - и короткими перебежками вдоль дороги. Без приказа
не стрелять. Жюстен со мной.
Извлек из кобуры вороненый "смит-и-вессон", щелкнув затвором, вогнал
патрон в ствол и, бросив: "За мной!", двинулся к притихшей деревне. Жюстен
шел рядом, держа наперевес автомат.
- Какой дом, капитан?
- Пятый справа. Сейчас мы его увидим.
Указанный Ван-Хирном дом действительно выделялся среди остальных хижин
и своими размерами, и пристроенной к нему верандой. У дома их встретила та
же непонятная и потому уже зловещая тишина.
- Вымерли они все, что ли? - спросил Жюстен.
Ответить Ван-Хирн не успел - откуда-то сбоку из-за кустов заговорил
пулемет. Ван-Хирн с кошачьим проворством метнулся в сторону, упал на
землю, подняв целое облако пыли, и под прикрытием этого облака подполз к
глинобитной стене дома. Рядом с ним плюхнулся, сдерживая одышку, Жюстен.
- Вот вам и деревенская тишина, - процедил он сквозь зубы.
- Срок вашего ареста увеличивается вдвое, - не оборачиваясь, сказал
капитан. Он что-то все-таки разглядел за красно-серыми клубами пыли и
тоном приказа добавил: - Первый дом слева. Открытое окно у крыльца. Три
коротких очереди в правый нижний угол.
Жюстен вскинул автомат, трижды выстрелил в окно, и пулемет смолк, то ли
потому, что сержант не промахнулся, то ли потому, что улица опустела:
налетчики залегли, оставив пять трупов в пятнистых комбинезонах. Теперь
заговорили их автоматы. Розетти и Пелетье, выполняя приказ капитана,
стягивали кольцо вокруг деревушки. И вот уже поднялись над кустами
багровые языки пламени, и треск горящего дерева слился с непрерывной
трескотней автоматов.
"Премии за экономию патронов не будет", - подумал Ван-Хирн, и Смайли
поразился тому, что он ни на секунду не усомнился в исходе боя. Сомнение -
значит, неполадка, а мозг Ван-Хирна работал как хорошо налаженный
механизм, электронная машина с заранее выверенной программой. Программа же
не допускала и мысли о победе туземцев. Пострелять, перебить десяток
наемников они еще смогут, но победить... На это у них не хватит
воображения. В одной из немногих прочитанных голландцем книжек
рассказывалось о том, как обезьяны победили людей потому, что те из-за
непредусмотрительности и лености дали обезьянам слишком много свободы. Из
прочитанного Ван-Хирн сделал единственный разумный для него вывод: никакой
свободы для черномазых. Библейская легенда о десяти виноватых писана не
для них. Голландец переделал ее по-своему: лучше повесить десяток
невинных, чем отпустить одного виновного.
Так он и действовал.
- Пять человек - занять дом с пулеметом. Отряду Розетти прочесать
улицу. Ближайшие лачуги не поджигать.
- А у нас и бензина больше нет, - сказал Розетти.
- Плохо, - отрезал Ван-Хирн. - Лишитесь премии за операцию.
"Ого, - подумал Смайли, - он уже делит премии. Не рано ли?"
Но голландец в победе не сомневался. Он доводил ее до конца.
- Окружить дом и взять под прицел окна. Пелетье! Двух человек -
вышибить дверь. Выполняйте.
Весь Ван-Хирн с его безрассудной смелостью, тупым самодовольством и
расистским бешенством был для Смайли полностью ясен. Психика проходимца,
может быть, интересовала Селесту, но Смайли думал только о том, как бы ему
помешать, сорвать эту карательно-автоматную операцию. Но как? Самое
неприятное чувство - чувство беспомощности. Представьте себе, что на ваших
глазах бьют женщину, калечат ребенка, издеваются над стариком, а вы не
можете вмешаться, помочь. Даже кулак не сожмется в бессильной ярости: нет
кулака, он принадлежит другому. Так чего же добивался от Смайли Селеста?
Подавленных эмоций? Кажется, он все-таки обещал возможность вступить в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг