Фонограмма включилась. Я снова мог слышать и говорить. А если сидевшие
за столом совсем не те, с кем я разговаривал за нарисованной дверью? Если
вместе с обоями изменились и их имена, склонности и профессии? Спрашивал
меня Гофман, с него я и начал проверку.
"Пустяки, - говорю, - спазма. Все в порядке... доктор".
А сам думаю: сейчас удивится и скажет: "С ума сошли, какой же я
доктор?" Молчу, жду. А он лениво, ничуть не удивившись, вынимает из
кармана свою машинку и говорит: "Сейчас посмотрим, какая это спазма. Дайте
руку".
Значит, думаю, не ошибся: это Гофман и профессия у него та же.
Очевидно, и у Роберта: сваленные в углу холсты и подрамники подтверждают.
Только картин на стенах поменьше.
А Гофман приложил свой аппарат к моему запястью, потом к груди, сначала
справа, затем слева, и, явно недоумевая, произнес:
"Вы, оказывается, феномен, дружище. Сердце-то у вас не справа, а
слева".
Я ответил, что это и соответствует норме, на что последовал общий хохот
и саркастическое замечание Гофмана о моей, мягко говоря, склонности к
шуткам. Я замолчал, сразу поняв, что я все-таки ненормален в этом
чертовски нормальном мире, где правое стало левым, а левое правым. Как
отражение в зеркале. Только отражение это я сам, а мой зеркальный оригинал
находится в аналогичной ситуации: ему приходится объясняться с теми же
людьми, за тем же столом, на том же месте. Мы просто поменялись местами в
двух схожих до мелочей существованиях. В одном и том же пространстве, но
по разные стороны зеркала. Даже время у нас течет одинаково.
"Сколько на ваших?" - спрашиваю.
"Четверть девятого".
Сходится до минуты. А разве могло быть иначе? Две киноленты событий,
растянутые во времени, повторяются в каждом кадре. Одновременно мы встали
из-за стола, одновременно открыли дверь, одновременно прошли сквозь черное
"ничто" - нуль-проход или как там его еще называют. В этой логической цепи
не хватало еще одного звена.
Я медленно поднялся со стула.
Он, вероятно, тоже встал, встречая удивленные взгляды товарищей.
"Опять в антимир?"
"Почему в анти? В свой мир".
Он, наверное, тоже сказал это, тоже неторопливо шагнул к стене,
погладил шершавую поверхность обоев, толкнул дверь и нырнул в пустоту.
Тут же по-детски зажмурил глаза и услышал сердитую реплику Роберта:
"Что ты мечешься взад-вперед? Не хочешь играть, так и скажи".
Сказка кончилась. Волшебная страна Зазеркалья осталась за стеной,
оклеенной ядовито-зелеными обоями. Алиса вернулась к себе, закрыв за собой
чудесную дверь.
А может, двери и не было? Может быть, все это промелькнуло в моем
воображении и растаяло, как дымок от сигареты? Впрочем, и это можно
проверить. Если миры-зеркала действительно идентичны, то нетрудно
догадаться, о чем говорил мой "анти-я" несколько минут назад.
"Так где же у меня сердце? - говорю. - Слева или справа?"
Олег выразительно покрутил пальцем у виска:
"Опять о том же. Надоело".
Я исподлобья оглядел комнату и насторожился. Что-то в ней изменилось за
эти минуты. Словно поубавилось холстов в углу, возник мольберт с
неоконченным пейзажем, да и зеленые обои выцвели. Я взглянул на дверь, на
загадочную "калитку в стене" и почувствовал, что у меня отваливается
челюсть. Дверь была не расписана, "под дерево" с глазками сучков на
филенках, а только прочерчена углем по зеленым обоям.
"Роберт, - сказал я, бросая карты, - разве ты не раскрашивал этой
двери?"
"Все собираюсь, - усмехнулся он, - да времени не хватает".
"Трех месяцев?" - спрашиваю не без насмешки.
А он отвечает:
"Каких месяцев? Всего неделю назад снял эту хату".
Я ровным счетом ничего не понимал. Разыгрывают они меня или... или это
еще одно Зазеркалье с теми же персонажами. Я вспомнил нехитрый фокус,
который не раз проделывал в детстве. Поставьте два зеркала друг против
друга, и они повторятся в каждом десятки раз. Если смотреть долго, десятки
превратятся в сотни, в сверкающий коридор отражений, в которых, может
быть, не все и похоже. По крайней мере уставший глаз чего-то
недосчитается, что-то пропустит. Не случилось ли это в действительности?
Решил проверить. Спрашиваю Олега!
"Ты ведь в основе физик?"
"Почему в основе?"
"Не придирайся к словам, - говорю. - Есть гипотеза о зеркальной
симметрии законов природы?"
"Допустим. Законы не изменяются, если вместо себя самого возьмем свое
зеркальное отражение. А почему это тебя интересует? Ты же социолог".
А я, не ответив, снова спросил:
"Если какое-нибудь явление происходит в нашем мире, можно теоретически
допустить его отражение в зеркале как самостоятельно существующее?"
Олег снисходительно улыбнулся:
"Опусти в театре зеркальный занавес и получишь два зрительных зала,
причем каждый будет рассматривать другой, как свое отражение".
"А несколько зеркал - несколько отражений?"
"Сколько угодно. Под любыми углами, даже закрученные и асимметричные.
Переход от одного к другому, если придумаешь, можешь назвать
комбинированной инверсией".
"Кончайте ярмарку, - оборвал нас Роберт, - а фантаст пусть прогуляется
к своим антимирянкам. Сдавай, Гофман".
Я медленно-медленно пошел к заветной двери на грязных обоях. Что
открывает ее? Вера в Необычайное? Смешное желание творить чудеса? Гипноз
или телепатия? Может быть, ее механизм настроен на биополе, идентичное
моему? А может быть, я просто болен и нуждаюсь в помощи окулиста или
психиатра? Не знаю и не берусь судить.
С такими мыслями я шел, зная, что иду по следам своего предшественника.
Он прошел за Алисой всю страну чудес, а я только в начале пути. Сколько
миров-зеркал мне еще придется пройти, прежде чем я найду свой единственный
и неповторимый, каким бы сходством ни поражали меня встречные Зазеркалья?
Иду и думаю: в конце концов ведь он нашел свое, значит, найду и я.
Открыл снова скрипнувшую на несуществующих петлях никогда не
существовавшую дверь, шагнул в темь, и оказалось, что стою на коленях у
стеклянного ящика на Гедоне.
- Значит, "ступень" сработала. Маг стал сиргом, - сказал Капитан.
- Кто кем - не знаю. Но одно ясно: они овладели полностью механизмом
материализации воспоминаний и воображения. Реальность удивительная. До
мелочей.
- И у нас, - сказал Алик.
3. ЧТО ДЕЛАЛИ МАЛЫШ И АЛИК. ПЕТЛЯ
А с Малышом и Аликом происходило следующее.
Сначала их удивили, потом позабавили голые тела в воздухе, как яблоки
на дереве высотой в небоскреб и о кроной на полквартала. А затем стало
скучно.
- Придумаем что-нибудь, а? - предложил Алик.
Малыш зевнул.
- Что?
- Проблемку какую-нибудь поставим по-новому.
- Какую?
- Скажем, поправку к Эйнштейну.
- Ты в уме?
- А почему нет? Допустим, что есть частицы, скорость движения которых
превышает световую. Ну?
- Что "ну"?
- Я был практикантом на одном ускорителе в Америке, - задумчиво пояснил
Алик. - Он помещался в скальном грунте небольшого приморского города.
Новые конструктивные рдей, и частности в нарастании магнитного поля и
частоты электрических полей, позволили довести его мощность до неслыханной
в совсем еще недавнем прошлом энергии в триллионы электрон-вольт,
одновременно столь же неслыханно, уменьшив его размеры и вес. По сравнению
со своими гигантскими предками, разгонявшими протоны по многокилометровым
кольцам, такой легко поместится на хоккейной площадке. Сейчас и у нас есть
вроде этого на Валдае. Именно здесь и можно добиться уже не "суб", а
суперсветовых скоростей.
- До сих пор не добились.
- А ты представь себе, что мы работаем на таком ускорителе. Ты только
следи за моей мыслью, не отставай. У меня есть одна идейка совместного
предположения. Знаком с этой механикой? Представить можешь?
- Допустим.
- Ну вот и вообрази. Ночь. Мы с тобой на предвоскресном дежурстве у
пульта. Я, скажем, физик-экспериментатор, мое дело следить за капризами
вещества на субсветовых скоростях, а ты - инженер-механик, наблюдающий за
поведением всей механики комплекса. Ясно?
Свет погас и разлился снова, сместив и пространство и время. Теперь они
были вдвоем - далеко от Гедоны! - у главного пульта ускорителя,
управляющего скоростями элементарных частиц. Привычные досветовые скорости
уже не устраивали экспериментаторов, и они - пока тщетно! - пытались
превысить лимитированную Эйнштейном цифру в триста тысяч километров в
секунду. Только триллионные доли этой минимальной в нашей житейской
практике единицы времени отделяли индикаторы скоростей от предельной
грани, за которой приставка "суб" превращалась в "супер". Такого
превращения пока не произошло, но один из создателей ускорителя был в нем
непоколебимо уверен. Он уже открыл шесть новых элементарных частиц,
которые пометил прописной буквой "Т" с порядковым номером от единицы до
шестерки, но все это были частицы субсветового века. Новая искомая частица
Ту должна была обнаружиться за его пределами, когда дрожащие стрелки
скоростных счетчиков перейдут заветную грань. Для того и была еще более
повышена энергия ускорителя в эту предвоскресную ночь.
Все тянулось, как обычно. Малыш и Алик никогда не работали в
Космической службе, никогда не были на Гедоне и не знали других
обязанностей, кроме тех, которых требовало от них дежурство в эту
обыкновенную ночь: от других она не отличалась. Люминесцентные лампы
превращали ее в догорающий день. Привычно жужжал автоматический комплекс
приборов, и так же привычно накапливалась скука в кондиционированном
воздухе зала. Чуда не было.
- Его и не будет, - сказал Малыш, совершив очередной обход автоматики.
- Не верю я в поправки к Эйнштейну.
- А тахион? - спросил Алик.
- Где он, твой тахион?
- Не мой, а Джеральда Фейнберга. Он предсказал его движение быстрее
света лет сорок назад.
- Предсказал - не открыл.
- Нептун тоже был сначала предсказан, а не открыт. Между планетой и
элементарной частицей в данном случае разницы нет: обе признавались
существующими до их открытия.
Малыш, даже не отвечая, углубился в решение шахматной двухходовки. Алик
лениво наблюдал за ним: вот он поерзал на стуле, взъерошил волосы,
вскочил, уронив короля на пол, медленно поставил его обратно, посидел над
доской и со вздохом встал.
- Тоже существует, но не открыт, - сказал он.
- Ты о чем? - спросил Алик.
- О решающем ходе. Пришло озарение и угасло, как жизнь твоего тахиона.
Триллионные доли секунды. Может, потому, что глаза слипаются.
- Выпей пива.
- Я пью теплое пиво только по рецепту врача. - Малыш с отвращением
оглянулся на рюкзаки, брошенные у пульта: по окончании дежурства
намечалась экскурсия на морской берег. - Наверно, в конструкции ускорителя
принимали участие язвенники и трезвенники.
- Почему?
- Потому что не предусмотрели холодильника для пива и бутербродов.
Пойду лучше воды попью.
Он сонно поплелся к душевой в конце зала, где входящие подвергались
обработке очищающей воздушной струей. Там же находился и умывальник с
холодной и горячей водой. Минуту спустя Малыш выскочил оттуда, бегом
пересек зал и переставил какие-то фигуры на шахматной доске.
- Эврика! - крикнул он бодренько и тут же пояснил Алику: - Понимаешь, я
поставил упавшего короля не на "эф", а на "же". По ошибке. Озарение
вернулось. Тахион открыт.
- Поэтому ты и забыл закрыть кран в умывальнике, - сказал Алик.
Сквозь тихий жужжащий фон пробивался шум открытой воды. И что-то
произошло.
Что-то, совсем не имевшее отношения ни к воде, ни к шахматам.
Как будто, именно как будто - оба не могли утверждать этого точно, -
чуть-чуть потускнели лампы, чуть-чуть сместились очертания окружающего,
словно отраженные в дрогнувшем зеркале, чуть-чуть стало жарче, как бывает,
когда прекращается поступление холодного воздуха.
И все стихло. Уже не как будто, а явственно смолкла автоматика,
оборвалась вибрация, зал наполнила зловещая немота. Оба прислушивались к
ней долго, словно не веря ушам, не веря и не понимая.
- Ты слышишь что-нибудь? - спросил Алик.
- Ни звука.
- Даже твоя вода уже не течет.
Не ответив. Малыш двухметровыми шагами понесся к душевой, откуда вышел
минуту назад. Алик, отставая, поспешил за ним.
Три секунды потребовались им, чтобы увидеть чудо.
Вода текла по-прежнему толстой прозрачной струей, но совершенно
бесшумно, как показалось бы человеку, у которого лопнули барабанные
перепонки. Да и текла ли? Просто вытянулась от крана к раковине гладкая
оплывшая сосулька. Может быть, просто замерзла? Вероятно, об этом подумал
и Малыш. Он осторожно прикоснулся к ней пальцами, ощупал, как ощупывают
что-то твердое, а не жидкое, и ударил ребром ладони. Струя не
отстранилась, не раскололась и не брызнула, сохраняя прозрачность и
неподвижность. Малыш растерянно обернулся и что-то сказал.
Но что именно, Алик не услышал. Не раздалось ни звука. Малыш только
шевелил губами.
- Лед? - спросил Алик.
И не услышал своего голоса. Но Малыш, должно быть, понял, потому что
раздельно и четко, как в немом фильме, прошевелил губами ответ:
- Не знаю.
"Оглохли мы, что ли?" - снова подумал Алик и показал на уши. Малыш
только плечами пожал и, в свою очередь, показал на струю-сосульку: это,
мол, интереснее.
Тогда приступил к эксперименту Алик. Он приложил руку к струе: гладко,
скользко, но не настолько холодно, чтобы считать ее льдом. Рванул руками -
не сдвинулась ни на миллиметр, словно схватил не воду, а водопроводную
трубу. Попробовал закрыть кран - не поддается: или нарезка сорвана, или
ручка заклинилась. Тут он вспомнил о складном ноже в кармане, выдвинул
лезвие и с размаху рубанул по застывшей неправдоподобной струе. Ножик
отскочил, как от чугунных перил. А на стекловидной сосульке не появилось
даже царапины. Не уступила она и попыткам проткнуть ее острием, соскоблить
или срезать стружку. Или это была не вода, или произошло что-то изменившее
ее структуру.
Даже не пытаясь ничего высказать вслух, Алик вернулся к пульту. Малыш
молча зашагал вслед. И вдруг сказал ясно и слышно:
- Дышится легче, правда?
- Правда, - машинально повторил Алик и только сейчас сообразил, что
звук или слух вернулись.
И дышалось действительно легче, чем в душевой.
- Идти тоже было трудно, - прибавил он, - что-то мешало.
- Как встречный ветер, - сказал Малыш.
Он сделал несколько шагов к стенке, несколько раз вздохнул и беззвучно
пошевелил губами.
- Не слышу, - проговорил Алик и показал на уши.
Малыш подошел ближе и закричал:
- Теперь слышишь?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг