воздухе ночного города. Все было ярко, разномасштабно и - да простят меня
физики за это сравнение - разнопространственно. Все эти цветные линии
выходили откуда-то из глубины зала, фактически возникая в тающей дымке,
метались перед нами в яростном танце, вращались и расплывались в блеклые
пятна, застывали в стремительном движении, как бы воплощая собой смутный
образ текучего времени.
Только пятна и линии - больше ничего не было в этом зале. Да и самого
зала не было. Высился гигантский аквариум без стенок и дна, параллелепипед
зеленой воды, вырезанный из океанской толщи, пространство, сплетенное из
цветных молний, в котором замерли в изумлении три маленьких человечка.
Величественная и унижающая картина!
Неожиданно пестрая карусель молний резко замедлила бег. Цветные линии
стали сливаться, расширяться, принимать странную форму - лент не лент, а
каких-то цветных поясов. На поясах появилось множество черных точек, как
дырочек в перфоленте. И начался новый самостоятельный танец точек. Они
менялись местами, группировались, пропадали в темноте и возникали вновь,
словно кто-то пытался сложить из черных стеклянных шариков строгий
мозаичный рисунок. Он странно повторялся, этот зародыш рисунка: точки
группировались через равные промежутки в одинаковые скопления.
И вдруг кто-то смазал все, плеснув на абстрактный рисунок грязную воду
из ведра, краски смешались и растеклись, а потом из бесформицы цвета
вырвались уже знакомые пояса и замелькали перед глазами, вытягиваясь в
строго выверенные ряды. И тут я совсем уже перестал понимать: мимо нас
текли цветными струями ленты рекламных этикеток. "Молоко сгущенное",
"пастеризованное", "повышенной жирности", "сладкое" и "порошковое". Головы
рыжих и черных коров, глазастые и рогатые, поворачивались к нам и фас и в
профиль. Я сам покупал молоко с такими этикетками в лавчонке напротив
нашего "Фото Фляш". И тушенку с веселым поросячьим пятачком, и вермут с
пунцовым бокалом на этикетке, и сигареты с привычными земными названиями и
примелькавшимися рисунками на пачках. Почти у моего лица будто выстрелила
и развернулась, устремляясь в глубину зала, лента с повторяющимися, как
припев, словами: "кока-кола", "пепси-кола", "оранжад", "лимонад", и тут же
нагнали ее, сформировавшись из линий и пятен, ленты, такие же
многоцветные, рекламирующие конфеты и сыр, вина и колбасу, шоколад и
мясные консервы.
Приглядевшись, я заметил, что возникавшие ниоткуда и пропадавшие в
никуда ленты содержали не только рисованные этикетки. Реклама сыра
материализовалась в сырные брикетики в цветной обертке, реклама конфет - в
гран-рон конфетных коробок, ленточки этикеток с серебряными рыбками - в
жестяные струи коробок с сардинами. Танец красок с каждой минутой открывал
нам свои тайны. Я протянул руку к параду желтых консервных банок с черной
надписью "Пиво": тайна их зарождения заинтриговала меня. И вдруг эта тайна
обернулась прямым вызовом второму закону Ньютона. На протянутую руку
тотчас же легла одна из этих летящих банок. Я повернул руку ладонью вниз,
но банка не упала - она по-прежнему давила на ладонь своей
трехсотграммовой тяжестью. Я вопросительно взглянул на Зернова, а тот
только рукой махнул: сам, мол, не понимаю. Я легонько подтолкнул банку,
чтобы проверить, не прилипла ли. Она так же легко сорвалась и полетела
догонять свою ленту.
Я даже удивиться не успел: новое чудо возникало в сверкающей пляске
красок и лент. Из глубины зала, ритмично подпрыгивая, как танцоры в
летке-енке, быстро-быстро прямо на нас полз в воздухе розово-серый червяк.
Кто и для чего вдохнул жизнь в эту бесконечную связку сосисок, не знаю, но
она была живой и агрессивной. Изогнувшись подобием логарифмической кривой,
она наступала на Мартина. Тот стоял разинув рот, как завороженный, а я,
испугавшись за него, схватил ее и дернул. И тут же выпустил, вскрикнув от
боли в плечевом суставе. Связка рванула, как автомобиль, несущийся с
превышенной скоростью.
Я пошевелил рукой - боль несусветная. Еле-еле протянул ее Мартину:
- Дерни.
Мартин дернул. Я вытерпел и эту боль. Сустав стал на место, рука
опухла, но боль уже утихала.
- Железные они, что ли? - сказал я сквозь зубы.
- Такие же, как в любом гастрономе. - Зернов, не отрываясь, следил за
движением гирлянды: скачок - полметра, скачок - полметра. - Ухватись ты за
ленту конвейера, да еще так натянутую, как эта связка, - не слабее дернет.
Мартин предусмотрительно отодвинулся, уступая дорогу агрессивным
сосискам, а они уже исчезали в стене из струящегося сурика. Какие-нибудь
четверть часа назад эта "стена" была дверью, ведущей на кухню, набитую
всякой снедью, в которой я, впрочем, не видел сосисок, а сейчас они
чудовищным червяком устремлялись на ту же кухню. Только на ту ли? В этом
дьявольском луна-парке можно было сделать два шага, переместившись на
километр. Или совсем пропасть, как Мартин в соседстве с прыгающими
"мешками".
Вы не верите в материализацию мыслей? Я поверил, потому что Мартин
опять исчез. Человека не было: в красноватом воздухе висела только голова,
увенчивающая вместо тела тонкую огненную спираль. Внутри спирали что-то
вспыхивало и переливалось, освещая голову без тела, а потом снова гасло, и
спираль казалась уже обыкновенной красной ниткой, которую можно было
дернуть и оборвать. Памятуя свой опыт с сосисками, я этого не сделал, а
только растерянно спросил Зернова:
- Опять дополнительный фактор?
- Процесс же не остановлен, - отозвался он.
- А голова? Опять телеинформация?
- Болтуны! - взревела голова. - Да помогите же наконец!
Из разведенного сурика к нам протянулась пятерня Мартина, за которую мы
и ухватились, рискуя вывихнуть сустав и ему. Что-то крепко держало его в
невидимом нам пространстве. А голова морщилась и ругалась:
- Не пускает, собака!
- А что это, Дон?
- Черт его знает. Держит, и все.
- Не унывай, старик, вытащим.
- Давай-давай, ребята.
Мы и "давали", выигрывая понемножку, по сантиметру, но все же
выигрывая. Так "давали", что минуту спустя Мартин выкатился из пустоты,
чуть не свалив нас на землю или, вернее, на такой же красный, как и
"стены", но по крайней мере твердый пол. Что с ним случилось, он так и не
понял. Повернулся неловко и попал в какой-то капкан, одновременно исчезнув
из трех измерений. Даже всезнающий Зернов молчал, ошарашенный этим вихрем
загадок.
А в зале что-то неуловимо менялось. По-новому перестраивались цветные
линии, уплывали в темноту пестрые ленты этикеток, зал суживался,
превращаясь в коридор, ровно очерченный горизонтальными рядами трубок.
Сначала они просто казались окрашенными в разные цвета, потом,
приглядевшись, мы заметили, что внутри их струится не то жидкость, не то
газ, то и дело меняющий цвет. Красные, желтые, оранжевые и лиловые струи
как бы указывали нам новое направление.
Значит, о нас помнили, нас приглашали дальше смотреть и учиться,
удивляться и познавать. От нас хотели, чтобы мы во всем разобрались, и нам
верили, что мы разберемся и поймем. В конце концов, все здешние чудеса
служили определенной цели - поддержать созданную на этой планете жизнь.
Следовательно, нам ничто не угрожало здесь, кроме собственной
неосторожности.
Не сговариваясь, мы только переглянулись и пошли дальше в знакомом
красноватом тумане, следуя разноцветным ариадниным нитям, которые кто-то
развесил, может быть, и для нас.
29. ЛОВУШКА ДЛЯ ЗОЛУШКИ
- Скорее всего, нет, - сказал Зернов.
- А для кого?
- Вероятно, это сеть коммуникаций, сконцентрированных в общем
коллекторе: энергопитание, подача реагентов или даже готовой продукции.
Может быть, в этих цветных трубках течет вино или молоко? А винные бочки и
коров мы уже видели.
- И этикетки.
- Почему же в других цехах не было трубок? - усомнился Мартин.
- Даже на Земле пользуются скрытой проводкой, - рассуждал Зернов:
видимо, он пытался объяснить это себе. - Да и кто может поручиться, что
такой общий коллектор не идет вокруг каждого цеха, каждой камеры,
разветвляясь на сотни ходов, по которым протянуты необходимые производству
инженерные сети.
- По-твоему, мы попали в такой коллектор?
- Возможно. По крайней мере, он нас куда-нибудь выведет.
- А если нет?
- Забыл Сен-Дизье? - возмутился Зернов. - Откуда этот пессимизм?
- Однажды, еще мальчишкой, я заблудился в лабиринте. В увеселительном
парке в Майами, - вспомнил Мартин. - Меня нашли только к вечеру, когда я
уже охрип от крика.
- Жалеете голос? - усмехнулся Зернов.
- Нет, просто с тех пор не люблю лабиринты.
С лабиринтами я был знаком только по разделу "Для смекалистых" в
научно-популярных журналах. К смекалистым я себя не причислял и никогда не
мог увести мышь от кошки или козу от волка - фантазия журнальных смехачей
не шла дальше курса начальной зоологии. Слыхал от кого-то, что в
лабиринтах следует всегда поворачивать только направо: путь, правда,
длиннее, зато наверняка доберешься до выхода.
Этими сомнительными данными я и козырнул у первого поворота. Коридор
разветвлялся на три узких отростка, совсем как в старой сказке: три пути
от придорожного камня, перед которым стоит растерянный витязь. Но я не
растерялся, решительно повернув вправо. Мартин и Зернов нерешительно, но
все же не споря последовали за мной.
Коридор был заметно уже прежнего, и, сразу бросилось в глаза
исчезновение зеленых трубок. Красные, синие, желтые по-прежнему тянулись
вдоль стен, подмигивая нам золотистыми искрами, а зеленых не было. Я
вспомнил рассуждения Зернова: быть может, он и прав: цветные трубки в
лабиринте - это кровеносная и нервная системы завода. Зеленые, допустим,
протянуты в цех синтеза, а в дегустаторской они, скажем, и не нужны. И все
же я сомневался. Не в назначении, а в направлении трубок. По логике, они
должны вести в какой-то общий коллектор. Но ведь логика-то земная! А здесь
и разум чужой, и логика чужая, и даже мои повороты направо могут привести
нас Бог знает куда. Я невесело усмехнулся запоздалому озарению.
Зернов тотчас же это подметил:
- Сомневаешься?
- Сомневаюсь. Как бы не оказаться Сусаниным.
- Один конец, - вздохнул Мартин. - Другого же выхода нет.
- Есть, - сказал я.
- Какой?
- Старый способ: через "стену" - и в другой зал!
- А трубы?
- Бутафория. - Я резко остановился. - Попробуем.
- Попробуй, - улыбнулся Зернов.
Я шагнул к стене и, протянув руку, коснулся красной трубки, в которой
искрилось что-то жидкое и холодное. Материала трубки, стекла или пластика,
я не почувствовал: струя касалась руки - жидкость не жидкость, а какой-то
странно упругий шнур. Рука разрезала шнур надвое. Он вошел в ладонь и
вышел с тыльной ее части, но боли я не почувствовал, и ни капельки крови
не выступило. Шнур был нематериальным, иллюзорным, несуществующим и в то
же время ощущался на ощупь.
Мартин боязливо повторил опыт: сначала коснулся пальцами, пробормотав:
"Холодный, черт!", потом сжал "шнур" в кулаке. Упругая струя прошла и
сквозь кулак.
- Задачка из курса проницаемости, - насмешливо заметил Зернов.
Я удивился:
- Есть такой курс?
- Пока нет, но я бы с удовольствием написал его, если б мне подарили по
куску таких цветных ниточек.
Мартин отпустил "шнур" и осмотрел руку.
- Трюк, - сказал он, - фокус.
Это было бы слишком просто. Руку у меня все-таки покалывало.
- Может быть, это газ, особый газ для химических реакций? - предположил
я.
- Может быть, и газ, - согласился Зернов, - аммиак или метан. Только
почему он пронизывает, а не обтекает руку? Странно. Проницаемость
проницаемостью, но рука не малиновое желе. Скорее всего, это какие-нибудь
функциональные группы, свободные радикалы или гамма-кванты, - я не
фантаст, в конце концов.
В том-то и дело, что Зернов не был фантастом. Все, что он предполагал,
было достаточно обосновано и могло сойти за рабочую гипотезу. Иногда он
ошибался - в такой дьявольщине любая ошибка простительна, - но умных
догадок было гораздо больше, а его гениальной догадке на парижском
конгрессе аплодировал весь ученый, да и не только ученый мир. Но догадку о
гамма-квантах я отбросил - газ был предпочтительнее, хотя бы просто
потому, что понятнее.
- А где же течет этот газ, если это газ? - спросил я. - Трубка не
трубка, шнур не шнур. Может быть, тоже магнитная ловушка?
- Я не уверен, что это газ, - возразил Зернов, - но даже если так, он
нигде не течет.
- То есть как - нигде?
- А разве потоку нейтрино нужны коммуникации?
- Вряд ли это нейтрино.
- А способность проникать сквозь любую среду, не нарушая ее структуры,
по существу, та же. Если бы мы решили проблему проницаемости, то давно бы
пустили в утиль любой трубопровод. Как перегоняют нефть от скважин к
портам? По трубам. А если просто пустить струю нефти из скважин под землей
сквозь глину и камень? Чуешь? А воду в города? Под мостовой сквозь стены
прямо в кран. А водопровод в музей коммунхоза! Ясен принцип? Тогда шагай -
не зевай. Время не терпит.
А время терпело: оно было самым терпеливым здесь, в мире, не знавшем
покоя. Оно просто не шло. Часы наши остановились с первых шагов под
куполом, когда фиолетовая пленка затянула входной тоннель. Я не совсем
понимаю, зачем нашим любезным хозяевам потребовалось отделить пространство
от времени. А может быть, стрелки часов остановило магнитное поле? Мы даже
не могли определить, сколько часов прошло в этих багровых коридорах и
залах с чудесными превращениями. Шесть часов, десять или сутки - не знаю:
мы не видели ни настоящего неба, ни настоящего солнца. А если солнце над
пастбищем было все-таки настоящим? Может быть, оно не двигалось только
потому, что мы сами оказались вне времени? Сто тысяч "может быть" с
вопросительным знаком в конце предложения. А мне нужна была точка или хотя
бы запятая перед очередным нуль-переходом в другое пространство, скупо
освещенное разноцветными шнурами и струями или залитое ярким светом
невидимых юпитеров и софитов.
Я не оборачивался - знал, что друзья идут следом, только ускорял шаг,
торопясь пройти этот бесконечный коридор-лабиринт. Поворот налево, поворот
направо, снова налево, опять направо - я шел автоматически, не раздумывая,
куда же все-таки приведет нас ариаднина нить, тянувшаяся рядом. Она не
обрывалась и не пропадала, подмигивая золотистыми светляками огней,
завораживала пульсацией света и тени, усыпляла тревожную мысль о том, что
ожидает нас, когда она погаснет и оборвется.
Я опомнился, пройдя добрый десяток поворотов, - что-то вдруг остановило
меня. Как подсознательный сигнал, как удар в спину. Я обернулся и никого
не увидел. "Борис! Дон!" - закричал я. Никто не откликнулся. Только
красная струйка по-прежнему текла рядом. Где-то я потерял их, где-нибудь
позади она разветвлялась, разделив нас в этом гофмановском лабиринте. Не
раздумывая, я побежал назад, следя за струйкой. Нигде она не
раздваивалась, и нигде не отзывались на мой зов ни Зернов, ни Мартин.
Лабиринт молчал, стойко охраняя мое невольное одиночество. Даже эхо не
откликалось в темно-красных проходах: голос тонул в них, как в вате, а я
все звал, звал, звал, чувствуя, как немеют губы и сдает сердце.
Самое страшное, что я не знал, куда идти дальше. Вспомнилось земное:
"Если вы потеряли друг друга, встречайтесь в центре ГУМа у фонтана".
Смешно. Где здесь этот спасительный фонтан, у которого дожидаются
насмешливые друзья. "Надо думать, куда идешь". - Это Зернов. "Воробьев
считал?" - Это Мартин. А может быть, все это просто ошибка хозяев, как
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг