другой человек, или новая среда и новая роль коренным образом его
изменили. Я бы сравнил его с Черчиллем, только что справившим свое
сорокалетие. Широкое пухлое лицо, розовые щеки, сигара в зубах, первые
признаки тучности во всем облике - и властность, властность, властность,
наполнявшая даже воздух, которым дышали все в присутствии этого человека.
Пауза была долгой. Я молча стоял, не решаясь ее нарушить. И я слишком
устал, чтобы чем-то интересоваться. Бойл или не Бойл, пусть разевает рот
первым.
- Чья лошадь? - наконец спросил он, не вынимая сигары изо рта.
- Хони Бирнса, - сказал я.
- Я спрашиваю не о тренере.
Я недоуменно пожал плечами:
- Простите. В таком случае не знаю.
- Выясни, - обратился он к галунщику, сидевшему рядом. - Я бы купил ее.
- Потом вынул сигару, бережно, не стряхивая пепла, положил ее на подставку
пепельницы и полувопросительно, полуутвердительно произнес: - Жорж Ано.
Француз?
- Отец француз, мать из американского сектора.
Он кивнул в знак того, что поверил, только поморщился:
- Акцент остался.
- Я говорю с акцентом на обоих языках, - виновато признался я,
продолжая играть.
- Приза не получишь: скачки любительские, - продолжал он, пропустив мою
реплику, - но можно наградить и по-другому. Что бы тебе хотелось - денег?
Должность? Я мог бы перевести тебя в большую газету.
Он уже знал все о моей профессии в этом мире. Тем лучше: пойдем, как
говорится, ва-банк!
- Я бы хотел поступить в полицию, - решительно произнес я.
Бомба не бомба, но маленькая бомбочка разорвалась за столом. Вероятно,
так посмотрели бы на меня, если б я попросил птичьего молока. Только
Корсон Бойл не удивился.
- А почему, мальчик, тебе приглянулась полиция? - спросил он с хитрой
усмешечкой.
На "мальчика" я не обиделся: карта шла в руки.
- Потому что простой патрульный стоит дороже любого служащего.
- А если у служащего текущий счет в банке?
- Мундир патрульного стоит чековой книжки.
Корсон Бойл засмеялся, но без насмешки, а дружелюбно и поощрительно.
- Значит, мундир патрульного? - повторил он.
- Не совсем, - расхрабрился я. - С аксельбантами.
Аксельбанты носили только продполицейские.
- Ого, - сказал Бойл, - мое ведомство. Чем же оно лучше другого?
- Выше другого.
- Чем?
- Правом распоряжаться жизнью любого прохожего.
- А ты честолюбив, мальчик, - заметил Бойл. - Впрочем, честолюбие для
патрульного не порок. Скорее достоинство.
- Значит, можно рассчитывать на вашу поддержку?
Или я поторопился, или сделал неверный ход, только он ответил не так,
как мне бы хотелось:
- К сожалению, даже моя поддержка еще не лицензия на мундир с
аксельбантами. В продполицию принимают только сдавших экзамен. А экзамен
не легкий. Даже для победителей гандикапов.
- Я не боюсь.
- Тебя уведомят, - сказал он, уже отвернувшись к окну, в котором
промелькнула пестрая группа всадников: начался новый заезд.
Я понял, что моя миссия окончена, неловко повернулся и молча ушел, злой
и растерянный. Честно говоря, непредусмотренный экзамен меня пугал. Один
неосторожный ответ - и вся затея Сопротивления ставится под угрозу. И не
только затея - люди! Хони Бирнс, Маго, Фляш. Да и вообще, мало ли что
уготовано мне в этой полицейской клоаке? Вдруг они заставят меня стрелять
в человека: может быть, так они проверяют меткость глаза, или крепость
нервов, или какую-нибудь палаческую жилку. На лбу у меня выступили
капельки пота, хотя на улице было совсем не жарко. Хорошо, что в
раздевалке не было Хони Бирнса и я мог ускользнуть незаметно: рассказывать
о подробностях своего визита в ложу полицейского мецената мне совсем не
хотелось.
По возвращении я никого не нашел в нашей "казарме" и, не задерживаясь,
побрел в ателье с тайной надеждой поймать Фляша, но застал одну Маго.
Планы Джемса о "пятерке" и "руководстве", с которыми он пошел с нами в
маки, были кем-то исправлены. С первой встречи в ателье нашей
руководительницей стала Маго; лишь Зернова, вероятно, из-за его работы у
мэра Города связали с кем-то другим, спрашивать о котором не полагалось.
Потом со мною начал встречаться Фляш, должно быть, в связи с новым моим
заданием. Но Маго по-прежнему была нашим общим Виргилием, с готовностью
проводящим каждого по кругам здешнего ада. А поскольку передо мной
открывался еще один круг, лучшего собеседника, чем Маго, незачем было
искать.
- Камзол лиловый, лошадь караковая, - встретила она меня.
- Гнедая, - поправил я.
- Почему же раскис?
Пришлось объяснить почему. О скачках она уже знала. Ее интересовал
разговор с Корсоном Бойлом: "Все, все с самого начала!" Я рассказал с
самого начала.
- Все идет по плану.
- А экзамен?
- Детские игрушки. Ты же умнее их в сто раз.
- Смотря что спросят.
- Стрелять умеешь. Хотя... постой, постой: говори, что умеешь стрелять
из лука. Только из лука. Ссылайся на глазомер, а "смитывессона" даже в
руках не держал.
Она так и сказала - "смитывессона". Я засмеялся:
- А ты знаешь, что такое "смит-и-вессон"?
- Автомат.
- А почему он так называется?
Она пожала плечами: мало ли почему?
- Потому что изобретателей звали Смит и Вессон.
- До Начала?
- Конечно.
- И ты все помнишь? - спросила она с завистью. - Счастливый.
Когда-нибудь и мы все вспомним: Фляш говорил, что память
восстанавливается. Иногда подсказка, слово какое-нибудь - и ты
вспоминаешь. Какая-то особая память.
- Ассоциативная, - сказал я.
- Вот-вот. Помнишь, ты сказал что-то, а я вдруг вспомнила, как
называлась школа, где я училась в детстве. Лангедокская школа. Интересно,
почему это - забыто, а вспоминается?
- Ячейки мозга, где записана информация о прошлом, у вас пусты, -
постарался я объяснить как можно популярнее, - информация стерта. Но не
совсем, не до конца - какие-то следы все-таки остаются. Тут и приходит на
помощь ассоциативная память: она проявляет эти следы.
Мы замолчали оба, думая о своем.
- Знаешь, что бы я сделала на твоем месте? - вдруг спросила она.
- Я не телепат.
- А что такое телепат?
- Если я скажу, что я не энциклопедия, ты спросишь, что такое
энциклопедия. Так что давай сначала: что бы ты сделала на моем месте?
- Дали бы мне автомат - тебе же дадут - ну, повернулась бы и вместо
цели - по экзаменаторам! Одной очередью.
- Спички, девочка, не тронь. Жжется, девочка, огонь, - перефразировал я
Маршака по-французски. - В детстве меня за спички пороли.
- Автомат не спички.
- И тебя не выпорют, а повесят. И это еще не самое худшее.
- А что самое худшее?
- То, что одновременно с тобой повесят и меня, и фляша, и всех твоих
знакомых и соседей по дому, включая консьержку, за то, что не донесла о
тебе вовремя.
- Консьержку не жалко.
- А других?
- Один из Запомнивших рассказывал, что в настоящем Сопротивлении, в
том, что было до Начала, - сказала она, глядя сквозь меня, - врагов
убивали, не считаясь с репрессиями.
Я подумал, что, если тут же не поправлю ее, потом уже будет поздно.
- Во-первых, считались. В подготовке любого покушения всегда
учитывались и его целесообразность, и безопасность его участников, и число
возможных жертв, и размах ответных репрессий. Во-вторых, нельзя
механически сопоставлять события, обусловленные различными историческими
условиями. То, что годилось вчера, непригодно сегодня, и наоборот.
- Мы все больны собачьей старостью, - вырвалось у Маго с таким
несдержанным гневом, что дальнейший разговор уже не мог состояться.
Я поспешил уйти.
Кем могла быть Маго на Земле? Такой же приемщицей заказов в таком же
заурядном фотографическом ателье? Едва ли. Девушки из парижского бытового
обслуживания, как правило, стихов не пишут. Студенткой Сорбонны? Судя по
ее семантическим интересам, возможно. Но откуда в ней такой ожесточенный,
яростный фанатизм? Может быть, это гостья из сороковых годов, воссозданная
по воспоминаниям какого-нибудь сопротивленца? А может быть, просто новая
Раймонда Дьен? И где подсмотрели ее "облака"? В Сен-Дизье или в Париже, в
ячейках памяти подвернувшегося экс-гестаповца, который эту Раймонду
замучил? А какая судьба уготована ей здесь, в этом мире, только
биологически повторяющем наш, но уже живущем по своему хотению и
разумению? Нет, что-то мы с Фляшем в Маго недопоняли.
Размышления мои прервал Джемс, поджидавший меня под кронами
Тюильрийского парка, вернее, его уменьшенной и урезанной копии.
- Сядь, - сказал он оглядываясь: никого поблизости не было. - Есть
разговор.
Оказывается, он тоже все знал о скачках.
- Зачем тебе эти скаковые рекорды? Дешевой известности захотелось?
Колонки в "Суар" или фото на обложке "Экспресса"? Наш сотрудник -
победитель в любительском гандикапе! Звезда "Олимпии" Тереза Клеман
увенчивает его золотым галуном, содранным со штанов очередного любовника!
А может быть, этот спектакль только повредит нашему делу?
Я понял, что он ничего не знал о задании Фляша. Не знал и о моем
разговоре с Корсоном Бойлом. Значит, следовало выкручиваться и молчать: на
орбите, вычерченной для меня Зерновым и Фляшем, спутников у меня не было.
- Хороша больно лошадь, - виновато признался я. - Видел ее как-то на
съемке. Соблазнился. Не лошадь - вихрь!
- "Вихрь"! - передразнил Джемс. - Ты брось эти фокусы. Мне от тебя
нужно другое.
Я полюбопытствовал:
- А что именно?
Он молча раскрыл свернутый трубочкой очередной номер "Экспресса".
Какие-то страницы его слиплись. Джемс, воровски оглянувшись, осторожно
разъединил их, и я увидел заложенный внутрь газетный листок небольшого
формата на тоненькой, почти прозрачной бумаге, на которой обычно
печатаются увесистые однотомники и карманные словари. Название листка
"Либертэ", колонка курсива под заголовком "Доколе!" и шапка на оставшиеся
четыре колонки "Трупы на колючей проволоке", а под ней шрифтом поменьше:
"Массовые расстрелы в Майн-Сити" без ненужных пояснений рассказали мне все
о газете. У Сопротивления родился печатный орган, и Джемс, подхвативший
эстафету отца на поприще журналистики, был одним из редакторов.
- Мне нужны сотрудники, - сказал он. - Я рассчитываю на тебя и на
Мартина.
- Мартина не подпускай к агитации: у него опыт бульварной газеты. Держи
на хронике, - посоветовал я.
- С Мартином у меня свой разговор. Я к тебе обращаюсь.
- Я не принадлежу себе. Джемс. Как и ты. У меня свое задание.
- Мне важно твое согласие. Кстати, и редакция и типография у вас под
ногами.
- Где?!
- В подвалах "Омона".
Мне показалось, что молния ударила в соседний каштан.
- Этьен знает?
- Конечно. Он же и предоставил помещение.
Я подумал о том, что безоговорочное доверие Джемса и Этьену могло
приоткрыть наше инкогнито. А может быть, оно уже раскрыто?
- Я давно хотел спросить тебя: что знает о нас Этьен?
Джемс насторожился:
- А почему тебя это интересует?
- Потому что по условиям связи он ничего знать не должен.
- Он знает только то, что вы "дикие", вернувшиеся к городской жизни.
- Не больше?
- Ты с ума сошел! - вспылил Джемс. - Ты знаешь, кто такой Этьен?
- Не знаю.
- Так я тебе говорю, что он фигура. Любишь сравнивать с шахматами, как
Борис? Так он ладья или слон, а не пешка. Он имеет право знать многое из
того, что известно нам.
- По условиям конспирации твоя информация для меня недостаточна.
Джемс отчужденно отодвинулся. Простились мы сухо. Он - еле дотронулся
до моей руки холодными пальцами, процедив сквозь зубы: "Я не столь
педантичен, но спорить не буду", я - стараясь скорее уйти: сказанное об
Этьене отодвигало все заботы.
Вечером я наконец поймал Зернова.
- Ты все знаешь о "Либертэ", Борис?
- Читал первый номер. Кое-что хорошо, кое-что наивно.
- Я не о том. Ты знаешь, где они печатаются? В подвалах "Омона".
Зернов тихо свистнул.
- С ведома Этьена?
- Конечно. Он все знает.
- Плохо.
- Может, мы несправедливы к нему, Борис? Может быть, это цитата из
другого романа? С другой метафорой. Может быть, прожив здесь девять лет...
- Стал другим?
- А вдруг?
- Гадаешь?
- Зачем? Просто высказываю предположение.
Зернов прищурился с откровенной злобой.
- А надо знать точно. Даже малейшего просчета здесь нельзя допустить.
Этот Этьен биологическое повторение того. Больше мы ничего не знаем.
- Какой же вывод?
- Создать законсервированную резервную типографию. И с одним
непременным условием: Этьен знать не должен.
Я долго молчал, прежде чем ответить.
- Нет, не рискну, - наконец сказал я. - Фляш потребует объяснений. А
какие у меня основания? Предположение. Предчувствие. Дурной сон. Нет, не
рискну.
- Хорошо, предоставь это мне.
О предстоящем экзамене, обещанном мне Корсоном Бойлом, мы так и не
поговорили.
18. ЭКЗАМЕН
Город обычно просыпался уже в три утра, в четыре открывались лавчонки
помельче, в пять - двери больших магазинов и ворота заводов, а в шесть
собиралась в своих канцеляриях вся конторская братия. Дежурный портье
поднял меня в четыре утра, когда Мартин еще не вернулся с ночной смены, а
Зернов с Толькой мирно посапывали в своих постелях.
- Звонили из фуд-полиции, - почтительно склонился портье; слово "фуд" -
"пища" - он произнес при этом с подчеркнутым уважением и даже
настороженностью: видимо, в отель "Омон" из продовольственной полиции
обращались не часто. - Предупредили, что в пять за вами пришлют экипаж.
В пять я уже, потягиваясь и зевая, прошел мимо снова склонившегося
портье и вышел на улицу. Экипаж подъехал почти одновременно - открытый
кузов легковой автомашины, запряженный парой рослых и упитанных лошадей с
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг