продуктами. Линия патрулей начинается у самой заставы и тянется от гор на
севере до пустыни на юге. Пустыня тоже непроходима - зыбучие пески и
безводье. Ни ключей, ни колодцев. Туда не посылают даже геологов.
- Так почему же Город растет, если население его уменьшается?
- Трудно жить в центре. В небоскребах американского сектора заселены
только первые этажи: вода не подается выше бельэтажа. Лифты не действуют.
А у французов на третьем и на четвертом живут только бедняки: воду
приходится носить самим из уличных водоразборных колонок. А выше
четвертого этажа в Городе сейчас никто не живет.
Мы переглянулись с Зерновым, вероятно подумав об одном и том же: откуда
сие? Почему захирел Город, смоделированный с земных образцов с
математической точностью? Почему естественный с годами технический
прогресс здесь обернулся регрессом? О чем забыли, чего недодумали
"облака", воспроизводя детали непонятной им человеческой жизни? На эти
вопросы Джемс нам ответить не мог - ответы надо было искать самим.
- Почему мы должны ждать утра? - вдруг спросил Мартин.
- Ночью нет транспорта, - ответил Джемс. - Нет света. Фонари только у
полицейских застав.
- Средневековье, - заметил я мрачно.
Никто не откликнулся, хотя я и произнес это не по-русски, на понятном
для всех, но родном только для Джемса и Мартина, привычном уже и все-таки
чужом для меня языке. Да я и сам себе стал чужим, с переиначенным именем,
придуманной биографией и неистребимой тоской по дому. Что отделяло меня от
него - цифры с кишкой нулей или ничто, вакуум, быть может, неведомое
силовое поле? Но даже эту дорогую тоску приходилось прятать здесь, в чужом
мире с чужими закатами и рассветами. Вот уж заалел над рыжими от дождей
домами, над близкой синевой леса этот рассвет, опять обещавший нам что-то
новое. И первый свист бича тронул розовую тишину утра - из-за дома позади
нас выехал кучер-негр, в канотье и очках, на передке легкого кеба с
большими и маленькими колесами, как в древних немых фильмах с Гарольдом
Ллойдом. Но Ллойда не было, кеб еще только выезжал на работу. Мы окликнули
возницу. Он оглянулся, посчитал, сколько нас, покачал головой и, сверкнув
белыми зубами, пробормотал что-то не очень понятное. "Сленг, - пояснил
Мартин. - Соглашается везти только до первого встречного экипажа, а там
двум придется пересесть - лошадь, говорит, старая, не довезет". Второй кеб
догнал нас на ближайшем углу, и мы, уже разделившись - Джемс с Мартином
впереди, мы трое сзади, - с непривычным скрипом рессор и старой пролетки,
громыхающей по тесным камням мостовой, двинулись вперед, к еще сонному
центру Города.
Город просыпался, как все города, медленно и похоже.
Мальчишки-газетчики везли на ручных тележках кипы свежих газет к еще не
открывшимся уличным киоскам. Полисмены выходили на посты в черных
дождевиках: небо с утра подозрительно хмурилось. Грузовики забирали
мусорные контейнеры, выставленные по обочинам тротуаров, а там, где
асфальт сменил каменную брусчатку, работницы с подокнутыми подолами мыли
половыми щетками мостовую. Но во всем этом было нечто свое,
индивидуальное, присущее только этому Городу. Газетчики не бежали и не
выкрикивали новостей, как все газетчики мира, а катили свои тележки молча
и не спеша. Постовые полицейские и не собирались регулировать уличное
движение: они просто прогуливались не торопясь вдоль улицы, внимательно
оглядывая проходящих и проезжающих. На спине у каждого поверх дождевика
болтался вполне современный автомат с коротким дулом и длинным магазином.
Редкие велосипедисты спешили на работу или на рынок, но, поравнявшись с
полицейскими, обязательно замедляли ход. У грузовиков-мусорщиков торчали
по бокам два безобразных цилиндра - источник не бензинного, а древесного
топлива, и за каждой машиной тянулся черно-серый хвост дыма. А когда
Толька выразил вслух свое удивление тем, что мойщицы мостовой пользовались
ведрами, а не шлангом, наш молодой возница тотчас же пояснил, что мы
должны были бы знать, как страдает Город от нехватки воды, что вода порой
дороже свечей и масла, а владельцы бистро во французском секторе уже давно
ополаскивают стаканы не водой, а вином.
Каждые триста метров Город менялся, вырастал вверх, дома вытягивались
на целый квартал, появились первые небоскребы - знакомые соединения стекла
и металла. Запестрели стеклянные квадраты витрин, замысловатые вывески еще
не открывшихся с утра магазинов и баров, цветные вертушки парикмахерских,
модели причесок в окнах, гигантские рекламы на фасадах и крышах - тоже
знакомое: американский верблюд с сигаретных пачек "Кэмел", бокалы с
коричневой жидкостью - "Пейте пепси-колу", "драг-сода", часы "Омега". Но и
здесь проглядывало что-то свое, невиданное. Окна были открыты и чисто
вымыты только в первых двух этажах, а выше до самых крыш оконные стекла
покрывала густая серая пыль: никто не жил и стекол не мыли. Не подновляли
и реклам: многие давно уже облезли и выцвели. И ни одной электролампочки
на фасадах, ни одной неоновой трубки - должно быть, по вечерам здесь
светились только редкие и тусклые фонари.
Иногда, помимо реклам и вывесок, в самом облике города вдруг мелькало
что-то запомнившееся, словно я уже видел этот дом или уличный перекресток
где-то в кино или в журнале. Мартин потом подтвердил это. Ему все
казалось, что он видит Нью-Йорк - не то Таймс-сквер, не то часть
Лексингтон-авеню, но словно обрезанные и склеенные с каким-то другим
уголком города. Ему даже почудилось, что воскрес Сэнд-Сити со знакомой
бильярдной и баром, воскрес и растворился в каких-то иных урбанистических
сочетаниях. Мне вспомнились голубые протуберанцы в Гренландии, где наши
гости из космоса так же причудливо и прихотливо монтировали Нью-Йорк и
Париж. "Джиг-со" (назвал эту игру Мартин) - мозаика из цветного пластика.
Сложишь так - Бруклинский мост, сложишь иначе - Триумфальная арка.
Мы ее и увидели, въехав на широкий, типично парижский бульвар,
окаймленный шеренгами старых платанов. Но за аркой вдали подымался
лесистый склон - парк не парк, а что-то вроде высокогорного заповедника,
круто взбирающегося к какому-нибудь альпийскому санаторию. Нет, не Париж,
как захотелось мне крикнуть, а неведомый французский сектор, парижская
фантазия "облаков", сложивших свое "джиг-со" из чьих-то воспоминаний. Но
вблизи эта подделка легко обманывала своим картинным подобием парижских
тротуаров, почти безлюдных в эти утренние часы, и парижских вывесок на еще
закрытых рифленым железом витринах. Наше фотоателье тоже было закрыто, но
оно было именно тем, какое нам требовалось. "Фото Фляш" - лаконично
объявляла дряхлая вывеска на спящей улице Дормуа. Сонное царство
перезрелой красавицы встретило нас тишиной и безлюдьем, не прокатил ни
один велосипедист, никто не прошел мимо. Джемс тотчас же уехал, обещав
встретиться с нами завтра; свой экипаж мы отпустили, расплатившись с
возницей. Кстати, здешние доллары, которыми снабдил нас Стил, не
возвращали на землю подобно продовольственным этикеткам - они были
выпущены с эмблемой в виде Триумфальной арки загадочным Майн-Сити-банком с
не менее загадочной надписью: "Обеспечиваются полностью всеми резервами
Продбюро". В суматохе отъезда мы не спросили об этом у Стила, а сейчас
спрашивать было некого: кучер молча отсчитал сдачу пластмассовыми фишками,
свистнул бичом и удалился, еще не раз громыхнув по мостовой. Но никого в
сонном царстве не разбудил: не скрипнула поблизости ни одна дверь, ни одна
оконная рама.
Я нажал кнопку звонка и позвонил. Никто не откликнулся, даже звонка не
было слышно. А какой тут, к черту, звонок, когда у них электричества нет.
Я ударил ногой в дверь - она задребезжала.
- Так всю улицу разбудишь, - сказал Толька, - звони дальше.
- Тока же нет.
- Почему нет тока? Простейший электрический звонок на гальванических
элементах. Звони.
Я, должно быть, минуту или две нажимал кнопку звонка, уверенный в его
бездействии. Но вдруг за дверью что-то лязгнуло - должно быть, открыли
внутреннюю дверь, потом щелкнул замок наружной, и в дверную щель выглянуло
чье-то заспанное и злое лицо.
- Вам кого? - спросил женский голос.
- Фото Фляш.
- Ателье открывается в шесть утра, а сейчас три. - И дверь заскрипела,
угрожая захлопнуться.
Я просунул ногу в щель.
- Впустите, не на улице же разговаривать.
- О чем?
- Нужны четыре отдельных фото и одно общее, - сказал я.
Молчание. Голос за дверью дрогнул.
- Подумайте, это недешево.
- Деньги еще не самое главное. - Я уже не скрывал торжества.
Тогда дверь открылась, и мы увидели девушку, почти девочку, в пестром
халатике поверх ночной рубашки, непричесанную и неумытую: наш звонок
поднял ее с постели - она даже глаза протирала, стараясь нас рассмотреть.
- Проходите, - наконец сказала она, пропуская нас вперед. - На улице
никого не было?
- Кроме кучера, никого.
- Надо было отпустить экипаж, не доезжая по крайней мере квартал.
Неужели вас не предупредили?
- Он уже уехал, когда мы звонили. Не тревожьтесь, "хвостов" нет, -
сказал я. - На улице тихо, как в мертвецкой.
Ателье оказалось меблированным в духе старомодной парижской гостиной:
дедовский диван на восемь персон, стульчики-рококо, на столе мореного дуба
ваза с фруктами и чашечки с коричневой жидкостью - должно быть, вчерашнее
кофе. Кругом фотоснимки, какие найдешь в любом фотографическом заведении,
аксессуары съемки - высокая тумбочка, подвешенные к потолку качели,
гитара, скрипка, шкура тигра, какая-то книжка в пестрой обложке,
телефонный аппарат без провода.
- Интересно, - шепнул я по-русски Зернову, - почему это "облака"
моделировали ателье в духе наших бабушек?
- "Облака" не моделировали этого ателье, - буркнул сквозь зубы Зернов,
- его обставили владельцы сообразно своему вкусу. Не всякому нравится
мебель модерн и абстрактная живопись.
Девушка не слыхала нас - она заспешила к лестнице на второй этаж и уже
с верхних ступенек крикнула:
- Подождите минутку, сейчас вернусь. Кто бы мог подумать, что вы
явитесь ночью!
Я так и не мог рассмотреть ее - она то поправляла волосы, то протирала
глаза. Замарашка из детской сказки. Но, честно говоря, не она привлекала
наше внимание, а ваза с фруктами, к которой мы и бросились, оставшись
одни. Я схватил банан и едва не сломал зуб, так и не прокусив цветной
пластмассы: ваза тоже оказалась аксессуаром съемки, да и от кофе
подозрительно пахло охрой.
С досады Толька снял со стены гитару и забренчал, а меня заинтересовала
книжка на полочке. То был томик стихов на французском языке без имени
автора на обложке. Стихи я перелистал: показалось, что узнал Элюара, но
без уверенности - знатоком французской поэзии не был, просто среди моих
языковых французских пособий стояли на полке и стихи Элюара и Арагона. По
всей вероятности, это был воспроизведенный по памяти сборник - поэтический
набор кому-то памятных строк.
- А есть ли у них свои поэты? - подумал я вслух.
- Почему же нет? - откликнулась за моей спиной девушка.
- Потому что нет поэтических традиций, - сказал я, не оборачиваясь.
- А то, что вы держите?
Я обернулся и обомлел. Замарашка превратилась в Золушку на балу у
принца, еще не потерявшую свой золотой башмачок. Тоненькая до худобы, с
резко выпирающими ключицами, с неправильными чертами лица, она казалась
привлекательной, даже красивой именно своей неповторимой асимметричностью.
- Я тоже пишу стихи, - сказала она с вызовом.
- Так прочтите! - закричал я.
Она засмеялась. Лед был сломан.
- Ну зачем же начинать со стихов? Начнем с документов. Кто из вас Жорж
Ано?
Я поклонился и получил книжечку в синей обложке с моим новым
французским именем. Такие же книжки получили и мои переименованные друзья.
Девушка сделала книксен и заключила:
- А я - Маго Левек. Теперь вы знаете меня, а я вас. Значит, четыре
отдельных фото? - подмигнула она. - Заказ выполнен.
- И одно общее, - прибавил я.
Она тотчас же ответила:
- Отель "Омон". Тихий недорогой пансионат. Полиция туда почти не
заглядывает - уважает хозяина. Вам отведен двухкомнатный номер - больше не
смогли: отель переполнен. Зато на втором этаже и с водой.
- Что будем делать? - спросил Зернов. - Нужно еще с кем-нибудь
встретиться?
- Нет. По вопросам, связанным с работой и жительством, будете иметь
дело со мной. Надеюсь, что недоразумений не будет. Вы, например, получаете
довольно почетный пост. Когда мы обсуждали вопрос о вашей работе,
выяснилось, что мэру нужен ученый секретарь. У мэра хобби: история Города
во всех ее аспектах - промышленном и социальном. По-моему, именно то, что
вам требуется. Вы знаете стенографию?
Зернов кивнул. Все знал этот человек!
- Кто из вас специалист по фото?
Теперь кивнул я. Что-что, а это мы умеем.
- Вы будете работать по заданиям нашего ателье. Соглашение подпишем
завтра. Теперь вы... - Она повернулась к Мартину и невольно залюбовалась
им: привлекателен был, собака. - Мне говорили, - продолжала она, - что вы
могли бы управлять грузовиком.
- На чурках? - усмехнулся Мартин. - Не пробовал. Но, думаю, справлюсь.
- А вот как быть с вами - не знаю, - заключила она, обращаясь к Тольке.
- Пока ничего не подыскали.
- Разве у вас нет института прогнозов?
Она явно не поняла вопроса.
- Прогнозов погоды, - пояснил Толька.
- А что такое "прогнозов"?
- Предсказаний.
- У нас предсказывают погоду только ревматики, - улыбнулась Маго и
вдруг увидела на столе мой надкушенный пластмассовый банан. - Неужели
пробовали? - спросила она сквозь смех.
- Попробуешь, если со вчерашнего вечера ничего не ел.
Она засуетилась:
- Есть вчерашние сандвичи с сыром и немного бренди. Не возражаете?
Мы не возражали, набросившись на сандвичи, как голодные коты.
Благодушие возвращалось вместе со съеденным сыром. А Толька, проглотив
свою порцию, даже забренчал на гитаре.
Он запел свою песенку о "всадниках ниоткуда", одно время самую
популярную на Земле. Он пел ее по-французски, придыхая и грассируя, как Ив
Монтан на пластинках. Я вспомнил Париж и ахнул: Толька никогда не пел ее
так, а ведь это был шлягер!
Маго не могла понять смысла, но свое восхищение выразила по-своему:
обняла и поцеловала смущенного Тольку.
- Есть профессия, - сказала она решительно, - и никаких споров! Вы -
шансонье.
14. ЗОЛОТОЙ ГАЛУН
В открытое окно отеля, выходящее на узкую темную улочку, почти не
заглядывает солнце. Только рано поутру, но я обычно просыпаюсь позже и
вижу в окно облысевший каштан и кирпичную стену. Света не больше, чем в
колодце. В плюшевых портьерах гнездится пыль. Как все знакомо здесь,
вплоть до памятных канделябров на камине с толстыми свечками! Такие же
свечи в люстре над столом. По вечерам их зажигает специальный служитель.
Он же тушит их в полночь, наступающую по-здешнему в девять часов. Есть и
еще отличие от земного "Омона" - на стенах нет картин. Их заменяют
фотографии Города и огромная афиша с портретом Тольки и анонсом:
"Олимпия". Ежевечерне - Толли Толь".
Сам Толли Толь уже встал, хотя до завтрака еще полтора часа, а
завтракаем мы, как и у Стила, в шесть утра, спешить нам обоим некуда. Он
тихо бренчит на гитаре, подбирая мелодию к французским словам. Говорит
по-французски плохо, но произношение у него превосходное и поет с
чувством. Только что именно, разобрать не могу: бурчит вполголоса себе под
нос.
Всплывает в памяти знакомая картинка: именно так родилась песня о
"всадниках", когда я дремал под его бренчание.
Я лениво потянулся на скрипучем диване и спросил, не открывая глаз:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг