так и назвал ее - "Всадники ниоткуда". А название действительно придумал
Толька. Это он закричал тогда, увидев их из окна самолета: "Всадники!
Ей-богу, всадники". - "Откуда?" - спросил кто-то. "А я знаю? Ниоткуда". И
тут же Лисовский повторил вслух: "Всадники ниоткуда. Неплохо для
заголовка".
Вспомнив об этом, мы с Толькой переглянулись. Так оно и было.
10. САМОЛЕТ-ПРИЗРАК
А что, собственно, было?
Наш реактивный лайнер летел с ледяного аэродрома Мирного к берегам
Южной Африки. Под нами клубилась облачная белесая муть, похожая на снежное
поле близ узловой железнодорожной станции: снег, заштрихованный паровозной
копотью. Иногда облака расходились, муть прорывалась окнами, и в окнах
глубоко-глубоко внизу открывалась стальная доска океана.
В кабине собрались все привыкшие друг к другу за зиму - геологи,
летчики, гляциологи, астрономы, аэрологи. Из гостей присутствовали только
несколько газетных корреспондентов, но о том, что они гости, скоро забыли,
да и сами гости постепенно растворились в однородней среде вчерашних
зимовщиков. Говорили, конечно, о розовых "облаках", но не серьезно,
по-домашнему, с подкусом и шуточками, - словом, шел привычный веселый
каюткомпанейский треп.
Розовые "бумеранги" появились неожиданно на облачной белесой дорожке,
подскакивая и зарываясь в ней, как всадники в ковыльной степи. Тогда и
родилось сравнение со всадниками, хотя сравнивать их, конечно, можно было
с чем угодно: форму свою, как я уже видел, они меняли мгновенно, часто и
по неведомым нам причинам. Так произошло и на этот раз. Шесть или семь из
них - уже не помню точно - поднялись нам навстречу, растеклись розовыми
блинами, потемнели и обвили самолет непроницаемым багровым коконом. К
чести нашего пилота, он не дрогнул, а продолжал вести самолет, как будто
бы ничего не случилось: в коконе так в коконе!
В кабине наступила зловещая тишина. Все ждали чего-то, опасливо
переглядываясь и не решаясь заговорить. Красный туман уже просачивался
сквозь стены. Как это происходило, никто не понимал. Казалось, для него не
было материальных препятствий или он сам был нематериальным, иллюзорным,
существовавшим только в нашем воображении. Но вскоре он заполнил кабину, и
только странные багровые затемнения выдавали сидевших впереди и позади
меня пассажиров. "Вы что-нибудь понимаете?" - спросил меня голос
Лисовского, сидевшего через проход от меня. "А вам не кажется, что кто-то
заглядывает вам в мозг, просматривает вас насквозь?" - ответил я вопросом
на вопрос. Он помолчал, должно быть соображая, не сошел ли я с ума от
страха, потом проговорил, запинаясь: "Н-нет, не кажется, а что?" - "Просто
туман, ничего не кажется", - сказал кто-то рядом. И мне не казалось. То,
что происходило в самолете, ничуть не напоминало по ощущениям случившееся
в снегоходе и в палатке. В первом случае кто-то или что-то просматривало,
неощутимо прощупывало меня, словно подсчитывая и определяя порядок
расположения частиц, образующих мою биосущность, и таким образом создавая
мою будущую модель, во втором - процесс остановился на полпути, словно
создатель модели понял, что по моему образцу модель была уже создана
раньше. А сейчас меня окружал просто разлитый в кабине туман, как
подкрашенный кармином воздух, непрозрачный, как мутная вода в банке, не
холодный и не теплый, не режущий глаза и не щекочущий ноздри - неощутимый.
Он обтекал меня, казалось совсем не касаясь кожи, и понемногу таял или
выветривался. Скоро стали видны руки, одежда, обивка кресел и сидевшие
рядом. Я услышал позади чей-то вопрос: "Сколько прошло? Вы не засекли
время?" - "Нет, не засек, не знаю". Я тоже не знал, может быть, три, может
быть, десять минут.
И тут мы увидели нечто еще более странное. Попробуйте прищуриться,
сильно сжимая веки, и вам покажется, что предмет, на который вы смотрите,
начинает двоиться: от него как бы отделяется копия и уплывает куда-то в
сторону. То же произошло и со всей обстановкой самолета, со всем тем, что
было в поле нашего зрения. Я не смутно, а вполне отчетливо видел - а потом
узнал, что и каждый видел, - как от нашей кабины со всем ее содержимым
начал отделяться ее дубликат с полом, окнами, креслами и пассажирами,
отделился, поднялся на полметра и поплыл в сторону. Я увидел себя самого,
Тольку с гитарой, Лисовского, увидел, как Лисовский попытался схватить
свое уплывающее повторение - и схватил только воздух; увидел уже не
внутренность нашей кабины, а ее наружную стенку и то, как эта стенка
прошла сквозь действительную стенку, как последовало за ней крыло,
скользнувшее сквозь нас, как гигантская тень самолета, и как все это
исчезло, словно испарилось в воздухе. И все-таки не исчезло, не
испарилось. Мы бросились к окнам и увидели такой же самолет, летевший
рядом, абсолютно точную, словно серийную копию, и при этом совсем не
иллюзорную, потому что оказавшийся расторопнее всех Лисовский все-таки
успел сделать снимок, а на снимке этом, впоследствии повсюду
опубликованном, был четко зафиксирован дубликат нашего воздушного лайнера,
снятый с десятиметрового расстояния в воздухе.
К сожалению, то, что произошло позже, никто снять не успел. У
Лисовского кончилась пленка, а я вспомнил о камере слишком поздно, да к
тому же она была в футляре и подготовить ее к съемке я бы все равно не
успел, настолько быстро, почти молниеносно, завершилось это воздушное
чудо. Именно чудо: создателей его мы даже не видели. Просто в воздухе
вокруг самолета-двойника возник знакомый малиновый кокон, вытянулся,
побагровел, из багрового превратился в лиловый и растаял. Ничего не
осталось - ни самолета, ни кокона. Только клубилась внизу по-прежнему
облачная белая муть.
Помню, из пилотской кабины вышел наш шеф-пилот и робко спросил: "Может
быть, кто из товарищей объяснит нам, что случилось?" Никто не отозвался,
шеф подождал, потом сказал с обидной для нас усмешкой: "Что же получается,
товарищи ученые? Необъяснимый феномен? Чудо? Чудес-то ведь не бывает". -
"Значит, бывает", - ответил кто-то. Все засмеялись. Тогда спросил
Лисовский: "Может быть, товарищ Зернов объяснит?" - "Я не Бог и не
дельфийский оракул, - буркнул в ответ Зернов. - "Облака" создали
самолет-двойник - все видели. А как и зачем, я знаю не больше вас". -
"Значит, так и написать?" - съязвил Лисовский. "Так и напишите", - отрезал
Зернов и замолчал.
Заговорил он со мной об этом после посадки в Карачи, когда нам обоим
удалось пробиться сквозь толпу встречавших самолет журналистов:
оказывается, наш радист еще в пути послал радиограмму о происшедшем. Пока
газетчики с фото- и кинокамерами атаковали команду самолета, мы с Зерновым
незаметно проскользнули в ресторанный буфет и с наслаждением заказали
прохладительное. Помню, я о чем-то спросил его, он не ответил. Потом,
словно отвечая не мне, а каким-то тревожившим его думам, сказал:
- Другой метод моделирования. Совершенно другой.
- Вы о "всадниках"? - спросил я.
- Привилось словечко, - усмехнулся он. - Повсюду привьется. И у нас, и
на Западе - вот увидите. А смоделировано было все по-другому, - прибавил
он.
Я не понял:
- Самолет?
- Не думаю. Самолет, наверное, смоделировали полностью. И тем же
способом. Сначала нематериально, иллюзорно, потом вещественно - вся
атомная структура в точности. А людей - по-другому: только внешняя форма,
оболочка, функция пассажира. Что делает пассажир? Сидит в кресле, смотрит
в окно, пьет боржом, листает книгу. Едва ли воссоздавалась психическая
жизнь человека во всей ее сложности. Да это и не нужно. Требовалась живая,
действующая модель самолета с живыми, действующими пассажирами. Впрочем,
это только предположение.
- Зачем же было уничтожать эту модель?
- А зачем уничтожать двойников? - спросил он в ответ. - Помните
прощание моего близнеца? Я до сих пор этого забыть не могу.
Он замолчал и перестал отвечать на вопросы. Только по выходе из
ресторана, когда мы прошли мимо Лисовского, окруженного по меньшей мере
десятком иностранных корреспондентов, Зернов засмеялся и сказал:
- Обязательно подкинет им "всадников". А те подхватят. И Апокалипсис
приплетут. Будет и конь бледный, и конь вороной, и всадники, смерть
несущие, - все будет. Читали Библию? Нет? Тогда прочтите и сравните, когда
время придет.
Все предсказанное Зерновым сбылось в точности. Я чуть не подскочил на
постели, когда вместе с телеграммами о появлении розовых "облаков" на
Аляске и в Гималаях Дьячук прочел мне перевод статьи адмирала Томпсона из
нью-йоркской газеты. Даже высмеянная Зерновым терминология полностью
совпадала с адмиральской.
"Кто-то метко назвал их всадниками, - писал адмирал, - и все же не
попал в яблочко. Это не просто всадники. Это всадники из Апокалипсиса - к
такому сравнению я прихожу не случайно. Вспомним слова пророка: "...и вот
конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним,
и дана ему власть над землей - умерщвлять мечом, и голодом, и мором". Да
простят мне американцы, что я прибегаю к терминологии, более
приличествующей кардиналу католической церкви, чем отставному военному
моряку. Но я вынужден сделать это: слишком уж беззаботно встречает
человечество своих незваных гостей". Адмирала не интересовало, откуда
явились они - с Сириуса или с альфы Центавра. Не волновала его и
переотправка в космос земного льда. Пугали его двойники. Еще в Мирном он
выразил сомнение в том, что уничтожаются именно двойники, а не люди.
Теперь эта же мысль получала уверенное и агрессивное выражение:
"...двойники и люди как будто во всем идентичны. У них та же внешность, та
же память, то же мышление. Но кто мне докажет, что идентичность мышления
не имеет границы, за которой начинается покорность воле создателей?" Чем
дольше я слушал, тем больше удивлялся фанатической предубежденности
автора: он возражал даже против нейтрального изучения и наблюдения, а
требовал решительного изгнания пришельцев всеми доступными средствами.
Статья заканчивалась совсем уже фантастическим предположением: "Если я
вдруг изменю себе и откажусь от вышесказанного, значит, я двойник и меня
подменили. Тогда повесьте меня на первом уличном фонаре".
Примечателен был не только смысл, но и самый тон этой статьи -
панический и крикливый. Именно это и настораживало. Привыкших принимать на
веру всяческую рекламную трескотню могла напугать всерьез статья этого,
видимо, неглупого, но явно предубежденного человека. К тому же ее могли
использовать в своих целях недобросовестные люди и в политике и в науке. К
чести адмирала, он не искал их поддержки и в арсенале антикоммунизма
оружия не заимствовал.
Когда я изложил все эти соображения Тольке, он сказал:
- Статья адмирала - частность. Возникает совсем новая проблема. До сих
пор, когда ученые или фантасты писали о вероятности встреч с иным разумом
в космосе, их интересовал вопрос о дружеском или враждебном отношении
этого разума к людям. А вот о возможности враждебного отношения людей к
этому разуму никто и не думал. А ведь в этом проблема. Включи ночью
транзистор - с ума сойти! Весь мир гудит, на всех диапазонах. И попы, и
министры, и сенаторы, и гадалки - все в эфир лезут. Что там "летающие
тарелки" - пшик! Здесь до запросов в парламентах дело доходит.
Что ж, об этом стоило задуматься. Толька иногда высказывался очень
разумно.
11. ОНИ ВИДЯТ, СЛЫШАТ И ЧУЮТ
Проблема, заинтересовавшая Тольку, была затронута и на специальном
совещании в Академии наук, где я присутствовал как автор заснятого мною
фильма о пришельцах из космоса. Говорилось о многом, но, пожалуй, больше
всего о природе феномена и его особенностях. Меня же это снова вывело на
орбиту розовых "облаков".
На совещание я пришел примерно за час до начала, чтобы проверить
проектор, экран и звук: фильм демонстрировался уже с дикторским текстом. В
конференц-зале я нашел только стенографистку Иру Фатееву, о которой мне
говорили как о будущем секретаре особой комиссии, проектируемой в связи с
совещанием. И, между прочим, предупредили, что это кобра, полиглот и
всезнайка. Спроси у нее, что получится, если смочить обнаженный мозг
раствором хлористого калия, - она скажет. Спроси о четвертом состоянии
вещества - скажет. Спроси о том, что такое топология, - тоже скажет. Но я
не спрашивал. Только поглядев на нее, я сразу всему поверил.
Она была в темно-синем свитере, с очень строгой, но абстрактной
орнаментовкой, с тугим пучком волос на голове, но отнюдь не по моде
девятнадцатого столетия, и в чуть дымчатых очках без оправы - узких
прямоугольных стеклышках, - и все-таки в очках, сквозь которые смотрели на
вас умные, внимательные, очень требовательные глаза. Глаз, впрочем, я,
войдя, не увидел: она даже не подняла головы, что-то дописывая в большом
черном блокноте.
Я кашлянул.
- Не кашляйте, Анохин, и не стойте посреди комнаты, - сказала она,
по-прежнему не смотря на меня, - я вас знаю и все о вас знаю, поэтому
представляться не обязательно. Сядьте где-нибудь и подождите, пока я не
закончу этого экспозе.
- Что такое экспозе? - спросил я.
- Не старайтесь показаться невежественнее, чем вы есть на самом деле. А
экспозе совещания вам знать не обязательно. Вас туда не приглашали.
- Куда? - снова спросил я.
- В Совет Министров. Там вчера показывали ваш фильм.
Я знал об этом, но промолчал. Прямоугольные стеклышки повернулись ко
мне. "Хорошо бы она сняла очки", - подумал я.
Она сняла очки.
- Теперь я верю в телепатию, - сказал я.
Она поднялась, высокая, как баскетболистка экстракласса.
- Вы пришли проверить аппаратуру, Анохин, натяжение экрана и регулятор
звука? Все это уже сделано.
- А что такое топология? - спросил я.
Глаза без стеклышек испепелить меня не успели: помешали участники
будущего совещания - они явно не собирались опаздывать. Кворум собрался за
четверть часа. Преамбулы не было. Только председательствующий спросил у
Зернова, будет ли какое-нибудь вступительное слово. "Зачем?" - спросил тот
в ответ. Тогда погас свет, и в голубом небе Антарктики на экране начал
набухать малиновый колокол.
На этот раз я мог не комментировать фильма: за меня говорил диктор. Да
и в отличие от просмотра в Мирном, проходившего в напряженном молчании,
этот напоминал собрание добрых друзей у телевизора. Реплики, если можно
допустить такое сравнение, наступали на пятки диктору, чаще веселые,
иногда понятные только посвященным в тайны командующих здесь наук, иногда
колючие, как выпады фехтовальщиков, а порой такие же, как в любом "клубе
веселых и находчивых". Кое-что запомнилось. Когда малиновый цветок
проглотил моего двойника вместе со снегоходом, чей-то веселый басок
воскликнул:
- Кто считает человека венцом мироздания, поднимите руки!
Послышался смех. Тот же голос продолжил:
- Учтите нечто бесспорное: никакая моделирующая система не может
создать модель структуры более сложной, чем она сама.
Когда край цветка, загибаясь, запенился, я услышал:
- Жидкая пена, да? А какие компоненты? Газ? Жидкость? Пенообразующее
вещество?
- Вы так уверены, что это пена?
- Ни в чем я не уверен.
- Может быть, это плазма при низких температурах?
- Плазма - газ. Что же ее удерживает?
- А магнитная ловушка. Магнитное поле создает нужные стенки.
- Нонсенс, коллега. Почему разрозненный, эфемерный газ не распадается,
не рассеивается под давлением этого поля? Оно же не бессиловое, в том
смысле, что не стремится изменить форму.
- А как, по-вашему, создают магнитные поля облака межзвездного газа?
Еще один голос из темноты вмешался в спор:
- Давление поля изменчиво. Отсюда изменчивость формы.
- Допустим, формы. А цвет?
Я пожалел, что не захватил с собой магнитофона. Впрочем, на несколько
минут зал умолк: на экране другой цветок-гигант заглатывал самолет, а
лиловая змея-щупальце - бесчувственную модель Мартина. Оно еще
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг