- Вы говорите о технике экспедиции, но проницаемо ли оно вообще,
учитывая все возможности земной науки?
- Не знаю.
- В печать, однако, проникли сведения о его проницаемости.
- Что вы имеете в виду?
- "Фиолетовое пятно".
- Мы видели несколько таких "пятен". Они действительно не защищены
силовым полем.
- Только видели или пытались пройти?
- Пытались. И даже прошли. В первом случае - направленная взрывная
волна, во втором - сверхскоростная струя водомета.
- Какие же результаты?
- Никаких.
- А гибель одного из участников взрыва?
- Элементарный несчастный случай. Мы учитывали возможность отраженной
волны и предупреждали Хентера. К сожалению, он не воспользовался убежищем.
- Нам известно о том, что летчику экспедиции удалось проникнуть внутрь
купола. Это верно?
- Верно.
- Почему же он отказывается давать интервью? Откройте тайну.
- Никакой тайны нет. Просто я запретил разглашение сведений о нашей
работе.
- Не понимаем причин. Объясните.
- Пока экспедиция не распущена, я один отвечаю за всю информацию.
- Кто, кроме Мартина, сумел проникнуть за пределы голубого свечения?
- Двое русских. Кинооператор и метеоролог.
- Каким образом?
- На парашютах.
- А обратно?
- Тоже.
- С парашютом прыгают, а не взлетают. Может быть, они воспользовались
помощью с вертолета?
- Они не воспользовались помощью с вертолета. Их остановило, выбросило
и приземлило силовое поле.
- Что они видели?
- Спросите у них, когда экспедиция будет распущена. Я думаю, что все
виденное ими - внушенный мираж.
- С какой целью?
- Смутить и напугать человечество. Внушить ему мысль о всемогуществе их
науки и техники. Меня, в известной степени, убедило выступление Зернова на
парижском конгрессе. Весь их супергипноз - это контакт, но контакт будущих
колонизаторов с дикарями-рабами.
- А то, что видели летчик и парашютисты, их тоже смутило и напугало?
- Не убежден. Парни крепкие.
- А они согласны с вашим мнением?
- Я им его не навязывал.
- Нам известно, что летчик видел Нью-Йорк, а русские - Париж. Кое-кто
предполагает, что это действительная модель, как и Сэнд-Сити.
- Мое мнение вы уже слышали. А кроме того, площадь голубого свечения
все же не столь велика, чтобы построить на ней два таких города, как
Нью-Йорк и Париж".
КОММЕНТАРИИ ЗЕРНОВА. Адмирал передергивает. Имеется в виду не
постройка, а воспроизведение зрительных образов, какие пришельцам удалось
записать. Как в монтажной съемочной группе. Что-то отбирается,
просматривается и подгоняется. А нашим ребятам и Мартину просто повезло:
пустили в монтажную с "черного хода".
Так мы коротали часы по дороге в Уманак, самой удивительной дороге в
мире. Нет таких машин, чтобы создать столь идеальную плоскость. Но
вездеход все-таки стал. Отказала гусеница или что-то заело в моторе, Вано
не объяснил. Только буркнул: "Говорил - наплачемся". Прошел час, давно уже
ушли вперед и наш коллега-вездеход, и его санный хвост, а мы все чинились.
Впрочем, никто не винил Вано и не плакал. Лишь я шагал как неприкаянный,
всем мешая. Ирина писала корреспонденцию для "Советской женщины"; Толька
вычерчивал какие-то одному ему понятные карты воздушных течений,
обусловленных потеплением; Зернов, как он сам признался, готовил материал
для научной работы, может быть, для новой диссертации.
- Второй докторской? - удивился я. - Зачем?
- Почему - докторской? Кандидатской, конечно.
Я подумал, что он шутит.
- Очередной розыгрыш?
Он посмотрел на меня с сожалением: хороший педагог всегда жалеет
болванов.
- Моя наука, - терпеливо пояснил он, - отвергнута настоящим, а будущего
ждать долго. Не доживу.
Я все еще не понимал.
- Почему? Пройдет зима, другая - в Заполярье снег опять смерзнется. А
там и лед.
- Процесс льдообразования, - перебил он меня, - знаком каждому
школьнику. А меня интересует тысячелетний материковый лед. Скажешь, будут
похолодания и он образуется? Будут. За последние полмиллиона лет были по
меньшей мере три таких ледяных нашествия, последнее двадцать тысяч лет
назад. Ждать следующего прикажешь? И откуда ждать? На отклонение земной
оси надеяться не приходится. Нет, голубок, тут финти не верти, а
специальность менять придется.
- На какую?
Он засмеялся:
- Далеко от "всадников" не уйду. Скажешь: мало экспериментального,
много гипотетического? Много. Но, как говорят кибернетики, почти для всех
задач можно найти почти оптимальное решение. - Взгляд его постепенно
скучнел, даже добрые преподаватели устают с "почемучками". - Ты бы пошел,
поснимал что-нибудь. Твоя специальность еще котируется.
Я вышел с камерой - что там снимать, кроме последнего льда на Земле? -
но все-таки вышел. Вано с предохранительным щитком на лице сваривал
лопнувшие звенья гусеницы. Сноп белых искр даже не позволял ему помешать.
Я посмотрел назад, вперед и вдруг заинтересовался. Примерно на расстоянии
километра перед нами посреди безупречного ледяного шоссе торчало что-то
большое и ярко-красное, похожее на поджавшего ноги мамонта, если бы здесь
водились мамонты, да еще с такой красной шкурой. А может быть, рыжий цвет
издали, подсвеченный висящим у горизонта солнцем, приобретает для глаза
такую окраску? Может быть, это был попросту очень крупный ярко-рыжий
олень?
Я все же рискнул подойти к Вано.
- Будь другом, генацвале, посмотри на дорогу.
Он посмотрел.
- А на что смотреть? На рыжий камень?
- Он не рыжий, а красный.
- Здесь все камни красные.
- А почему посреди дороги?
- Не посреди, а сбоку. Когда лед срезали, камень оставили.
- Сюда ехали, его не было.
Вано посмотрел дольше и внимательнее.
- Может, и не было. Поедем - увидим.
Издали камень казался неподвижным, и чем больше я смотрел на него, тем
больше он походил именно на камень, а не на притаившегося зверя. Я еще со
школьной скамьи знал, что в Гренландии крупного зверя нет. Олень? А чем
будет питаться олень на глетчерном леднике, да еще наполовину срезанном?
Вано снова занялся своей сваркой, не обращая больше внимания ни на
меня, ни на камень. Я решил подойти ближе: какая-то смутная догадка
таилась в сознании, я еще не мог сказать точно какая, но что-то
подсказывало мне: иди, не прогадаешь. И я пошел. Сначала камень или
притихший зверь не вызывали никаких ассоциаций, но я все силился что-то
вспомнить. Бывает так, что забудешь что-то очень знакомое, мучительно
пытаешься вспомнить и не можешь. Я все шел и вглядывался. Узнаю или нет?
Вспомню или нет? И когда красный зверь вырос перед глазами и совсем
перестал быть камнем, я увидел, что это и не зверь. Я вспомнил и узнал.
Передо мной почти поперек ледяной дороги стояла пурпурная
"Харьковчанка", наш знаменитый антарктический снегоход. И самым
удивительным и, пожалуй, самым страшным оказалось то, что это был именно
наш снегоход, с продавленным передним стеклом и новеньким снеговым зацепом
на гусенице. Именно та "Харьковчанка", на которой мы ушли на поиски
розовых "облаков" и которая провалилась в трещину, а потом раздвоилась у
меня в глазах.
Я впервые по-настоящему испугался. Что это - гипнотрюк или снова их
проклятая реальность? Осторожно, вернее, настороженно обошел машину: все
было воспроизведено с привычной стереотипной точностью. Металл и на ощупь
был металлом, трещины на промятом плексигласе были совсем свежими, и
внутренняя изоляционная обшивка двери чуть-чуть выпирала внизу: дверь была
не заперта. Значит, снова ловушка, снова я в роли подопытной морской
свинки, и черт знает что меня ждет. Конечно, я мог удрать и вернуться с
товарищами, что было бы наверняка умнее и безопаснее. Но любопытство снова
перебороло страх. Хотелось самому открыть эту дверь, придирчиво ощупать
ручку, нажать, услышать знакомый лязг металла и войти. Я даже угадывал,
что там увижу: мою меховую кожанку на вешалке, лыжи в держателях и мокрый
пол, - ребята только что наследили. А полуприкрытая внутренняя дверь будет
привычно поскрипывать: холодный воздух из тамбура начнет просачиваться в
кабину.
Все так и произошло, повторив когда-то запомнившееся. Даже смешно, как
повторялись детали - зашитый рукав у куртки, затоптанный коврик со следами
еще не растаявшего снега, даже царапины на полу от санных полозьев - сани
тащили в кабину, а потом наружу сквозь верхний люк: ведь все это случилось
после того, как снегоход провалился в трещину. Я же увидел эти следы,
выходя, и второй раз увидел в тамбуре двойника, и сейчас видел уже трижды
повторенное. И дверь в кабину снова дрожала, и снова я колебался: входить
или не входить, дрожали колени, сохло во рту и холодели пальцы.
- Жми, жми, не робей, - услышал я из-за двери, - не у зубного врача,
сверлить не будем.
Голос был до жути знакомый, не узнать его было нельзя.
Это был мой голос.
Я толкнул дверь и вошел в салон кабины, где обычно работал Толька и где
я очнулся на полу после катастрофы на антарктическом плато. За столом
сидел мой двойник и скалил зубы. Он откровенно веселился, чего нельзя было
сказать обо мне. Если подумать и присмотреться повнимательнее, я бы сразу
сказал, что это другой, не тот, которого я нашел тогда в бессознательном
состоянии в кабине дублированного пришельцами снегохода. Сейчас это была
моя современная модель, скопированная, вероятно, в те недолгие минуты,
когда я с парашютом пробивал в голубом куполе не то фиолетовую, не то
багровую газовую заслонку. Комбинезон, в который я был тогда облачен,
валялся тут же, небрежно брошенный на соседний диванчик. Все это я заметил
уже позже, когда оправился от страха и удивления, а в первую минуту просто
подумал, что повторяется с неизвестно какими целями уже когда-то виденный
в Антарктиде спектакль.
- Садись, друже, - сказал он, указывая на место напротив.
Я сел. Мне вдруг показалось, что передо мной зеркало, за которым
сказочная страна-зазеркалье, где живет мой оборотень, некое анти-я. "Для
чего он воскрес? - подумал я. - Да еще вместе с "Харьковчанкой".
- А где же мне жить, по-твоему? - спросил он. - Кругом лед, а квартиры
с центральным отоплением пока не предоставили.
Страх мой прошел, осталась злость.
- А зачем тебе жить? - сказал я. - И на каком складе тебя держали,
прежде чем опять воскресить?
Он хитренько прищурился - ну совсем я, когда ощущаю над кем-то свое
физическое или интеллектуальное превосходство.
- Кого воскресить? Пугливого дурачка, чуть не свихнувшегося оттого, что
узрел свою копию?
- Ага, все-таки боялся, - съязвил я.
- Я был твоим повторением. Был, - подчеркнул он, - а теперь я есть.
Усек?
- Не усек.
- Тогда я не знал, как ты жил все эти месяцы, что ел, что читал, чем
болел, о чем думал. Теперь знаю. И даже больше.
- Что - больше?
- Знаю больше и знаю лучше. Ты знаешь только себя, и то плохо. Я знаю и
тебя и себя. Я - твоя усовершенствованная модель, более совершенная, чем
твоя кинокамера по сравнению со съемочным аппаратом Люмьера.
Он положил руку на стол. Я потрогал ее: человек ли он?
- Убедился? Только умнее сконструированный.
Я приберег свой козырной туз. Сейчас сыграю.
- Подумаешь, супермен! - сказал я с нарочитым пренебрежением. - Тебя
сконструировали во время моего прыжка с парашютом. Ты знаешь все, что было
со мной до этого. А после?
- И после. Все знаю. Хочешь, процитирую твой разговор с Томпсоном после
приземления? О джиг-со. Или с Зерновым - о льдах и профессии. А может, с
Вано - о красном камне? - Он хохотнул.
Я молчал, возбужденно подыскивая хоть какое-нибудь возражение.
- Не найдешь, - сказал он.
- Ты что, мои мысли читаешь?
- Именно. В Антарктиде мы только догадывались о мыслях друг друга,
вернее, о помыслах. Помнишь, как убить меня хотел? А сейчас я знаю все,
что ты думаешь. Мои нейронные антенны просто чувствительнее твоих. Отсюда
я знаю все, что было с тобой после приземления. Ведь я - это ты плюс
некоторые поправки к природе. Нечто вроде дополнительных релейных
элементов.
Я не испытывал ни изумления, ни страха - только азарт проигрывающего
игрока. Но у меня оставался еще один козырь, вернее, я надеялся, что это
козырь.
- А все-таки я настоящий, а ты искусственный. Я человек, а ты робот. И
я живу, а тебя сломают.
Он ответил без всякой бравады, как будто знал что-то, нам неизвестное.
- Сломают или не сломают - об этом потом. - И прибавил с насмешливой
_моей_ интонацией: - А кто из нас настоящий и кто искусственный - это еще
вопрос. Давай зададим его нашим друзьям. На пари. Идет?
- Идет, - сказал я, - а условия?
- Проиграю я - сообщу тебе кое-что интересное. Тебе одному. Проиграешь
ты - сообщу это Ирине.
- Где? - спросил я.
- Хотя бы здесь. В моей штаб-квартире на грешной земле.
Я не ответил.
- Боишься?
- Я просто вспомнил об исчезнувшем автомобиле Мартина. В Сэнд-Сити,
помнишь?
- Но ведь Мартин-то не исчез.
- Ты же более совершенная модель, чем его оборотни, - отпарировал я.
Он прищурился левым глазом совсем так, как я это делаю, и усмехнулся.
- Ладно, - сказал он, - посмотрим, как развернутся события.
31. СУПЕРПАМЯТЬ ИЛИ СУБЗНАНИЕ
Оставив куртки на вешалке, мы вошли в кабину нашего гренландского
вездехода, одинаковые, как близнецы из фильма "Железная маска". И как раз
к обеду, когда Ирина, вся в белом, словно в операционной, разливала суп.
- Где ты пропадал? - спросила она не глядя, подняла голову и уронила
половник.
Наступило затяжное молчание с оттенком почти зловещей суровости. Моего
"анти-я" это, однако, ничуть не смутило.
- А ведь это был совсем не камень, Вано, а знаешь что? - сказал он до
такой степени моим голосом, что я вздрогнул, словно впервые его услышав. -
Наша "Харьковчанка" из Мирного. Тот самый снегоход-двойник, который ты
видел, а я заснял. Можете полюбоваться - он и сейчас там стоит. А этот
претендент, - он ткнул в меня пальцем, - преспокойно сидел в кабине и нас
дожидался.
Я буквально онемел от такого нахальства. Ну совсем сценка из
Достоевского: оболваненный господин Голядкин и его прыткий двойник. Я даже
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг