"летающие блюдца", а потом посмотрел ваш фильм и ахнул: дошло! Целую
неделю ни о чем другом говорить не мог, затем привык, как привыкаешь к
чему-то необычному, но повторяющемуся и, в общем, далекому.
Профессиональные интересы отвлекали и разум и сердце: даже в тот вечер
накануне конгресса ни о чем не думал, кроме новой картины. Захотелось
воскресить исторический фильм - не голливудскую патоку и не музейный
экспонат, а нечто переоцененное глазами и мыслью нашего современника. И
век выбрал, и героев, и, как у вас говорят, социально-исторический фон. А
за табльдотом "звезду" нашел и уговорил. Одна ситуация ему не нравилась:
поединок левой рукой. Ну а мне виднее, как это ни странно. Я его помню на
фехтовальной дорожке. Со шпагой в правой - слишком профессионален, не
сумеет войти в образ. А в левой - бог! Неумная сила, ошибки, злость на
себя и чудо естественности. Убедил. Разошлись. Прилег в номере, думаю.
Мешает красный свет. Черт с ним, зажмурился. И все представил - дорогу над
морем, камень, виноградники, белую стену графского парка. И вдруг чушь
какая-то: наемники Гастона - он Бонвиль по роли - останавливают на дороге
бродяг не бродяг, туристов не туристов, чужаков, одним словом. Не тот век,
не тот сюжет. Хочу выбросить их из замысла и не могу - как прилипли.
Тотчас же переключаюсь: пусть! Новый сюжетный поворот, даже оригинально:
скажем, бродяги, уличные актеры. А Гастон у себя, естественно, тоже о
фильме думает, не о сюжете, конечно, а о себе, все о той же дилемме: левой
или правой. Я вступаю с ним в мысленный спор: горячусь, убеждаю, требую.
Наконец приказываю: все!
- Это я видел, - вспомнил я. - Кучка малиновой пены у дороги, и вы из
нее как чертик из ящика.
Каррези закрыл глаза, должно быть, зрительно представил себе услышанное
и снова обрадовался:
- А ведь это идея! Гениальный сюжетный ход. Восстановим все, что было,
и все, как было. Словом, хотите партнером к Гастону?
- Спасибо, - прохрипел я, - второй раз умирать не хочется.
Монжюссо улыбнулся вежливо, но с хитрецой.
- На вашем месте я бы тоже отказался. Но заходите ко мне на Риволи
просто по-дружески. Скрестим шпаги. Тренировочные, не бойтесь. Все по
форме - и колеты, и маски. Мне хочется вас прощупать, как вы смогли
выстоять так долго. Я нарочно попробую левой.
- Спасибо, - повторил я, зная, что никогда больше с ним не увижусь.
25. ПУТЕВКА В ГРЕНЛАНДИЮ
Когда режиссер и шпажист ушли, воцарилось неловкое молчание. Я с трудом
сдерживался, раздраженный этим ненужным визитом. Зернов посмеивался,
ожидая, что я скажу. Ирина, тотчас же подметившая многозначительность
паузы, тоже молчала.
- Злишься? - спросил Зернов.
- Злюсь, - сказал я. - Думаешь, приятно любезничать со своим убийцей?
Так мы, не сговариваясь, перешли на "ты". И оба этого не заметили.
- Монжюссо не виноват даже косвенно, - продолжал Зернов. - Я это сейчас
и выяснил.
- Презумпция невиновности, - съязвил я.
Он не принял вызов.
- Каюсь, я нарочно столкнул их с тобой - не сердись. Хотелось
сопоставить моделированное и его источник. Мне для доклада нужно было
точно проверить, что моделировалось, чья психика. И что еще более важно -
память или воображение. Теперь знаю. Они заглянули и к тому, и к другому.
Тот просто хотел спать, вероятно лениво раздумывая над предложением
Каррези. Не много ли мороки, приемлем ли гонорар. А Каррези творил.
Создавал конфликты, драматические ситуации - словом, иллюзию жизни. Эту
иллюзию они и смоделировали. Довольно точно, между прочим. Пейзаж помнишь?
Виноградники на фоне моря. Точнее любой фотографии.
Я невольно пощупал горло.
- А это? Тоже иллюзия?
- Случайность. Вероятно, экспериментируя, они даже не понимали, как это
опасно.
- Не понимаю, - задумчиво перебила Ирина, - тут что-то другое - не
жизнь. Биологически это не может быть жизнью, даже если ее повторяет.
Нельзя создать жизнь из ничего.
- Почему - из ничего? Вероятно, у них есть для этого какой-то
строительный материал, что-то вроде первичной материи жизни.
- Красный туман?
- Может быть. До сих пор никто не нашел объяснения, даже гипотезы не
выдвинул. - Зернов вздохнул. - Завтра и от меня не ждите гипотез - просто
выскажу предположение: что моделируется и зачем. Ну а как это делается?
Извините...
Я засмеялся:
- Кто-нибудь объяснит. Поживем - увидим.
- Где?
- То есть как где? На конгрессе.
- Не увидишь.
Зернов пригладил свои прямые светлые волосы. Он всегда это делал перед
тем, как сказать неприятность.
- Не выйдет, - сказал я злорадно. - Не удержите. Выздоровел.
- Знаю. Послезавтра выписываешься. А вечером укладывай чемоданы.
Он сказал это так твердо и так решительно, что я вскочил и сел на
постели.
- Отзывают?
- Нет.
- Значит, опять в Мирный?
- И не в Мирный.
- А куда?
Зернов молчал и улыбался, искоса поглядывая на Ирину.
- Ну а если не соглашусь? - сказал я.
- Еще как согласишься. Прыгать будешь.
- Не томи, Борис Аркадьевич. Куда?
- В Гренландию.
На моем лице отразилось такое откровенное разочарование, что Ирина
прыснула со смеху.
- Не прыгает, Ирочка.
- Не прыгает.
Я демонстративно лег.
- Допинга нет, чтобы прыгать. А потом, почему в Гренландию?
- Будет допинг, - сказал Зернов и подмигнул Ирине.
Та, подражая диктору "Последних известий", начала:
- Копенгаген. От нашего собственного корреспондента.
Летчики-наблюдатели американской полярной станции в Сенре-Стремфиорде
(Гренландия) сообщают о любопытном искусственном или природном феномене к
северу от семьдесят второй параллели, в районе экспедиции Симпсона...
Я приподнялся на подушках.
- ...на обширном ледяном плато наблюдаются километровые голубые
протуберанцы. Нечто вроде уменьшенного северного сияния. Только по
гигантскому эллипсу, замкнутой лентой голубого огня. Языки пламени
смыкаются примерно на высоте километра, образуя граненую поверхность
огромного октаэдра. Так, Борис Аркадьевич?
Я сел на постели.
- Готов прыгать, Анохин?
- Кажется, готов.
- Так слушай. Сообщения об этом "сиянии" обошли уже всю мировую печать.
Октаэдр сверкает на сотни километров, а ни пешком, ни на тракторах к нему
не подойти: отталкивает нам уже знакомая невидимая сила. Самолеты тоже не
могут снизиться: их относит. Подозревают, что это мощное силовое поле
пришельцев. Прыгаешь?
- Прыгаю, Борис Аркадьевич. Значит, они уже в Гренландии.
- Давно. Но в глубине плато у них сейчас что-то новенькое. Огонь, а
приборы вблизи не регистрируют даже малейшего повышения температуры. Не
повышается атмосферное давление, не увеличивается ионизация, радиосвязь не
прерывается даже в нескольких метрах от протуберанцев, а счетчики Гейгера
подозрительно молчат. Какой-то странный камуфляж, вроде детского
калейдоскопа. Сверкают стеклышки, и только. Посмотришь снимки - руками
разведешь. Чистое небо в солнечный день, отраженное в гигантских
кристаллических гранях. А "всадники" проходят сквозь них, как птицы сквозь
облако. Зато птицы отскакивают, как теннисные мячи. Пробовали пускать
голубей - смех один.
Я горько позавидовал своим коллегам: такую феерию снять!
- Может быть, феерия, может быть, фарс, - сказал Зернов, - может быть,
хуже. Снимешь, если жив останешься. Знаешь, как это сейчас называют?
"Операция Ти" - по первой букве в английском ее произношении, начинающей
фамилию нашего дружка Томпсона. Ну а он говорит, что это личный поиск
контактов. До него, мол, все перепробовали - и световые сигналы, и
радиоволны, и математический код, и смысловые фигуры в небе реактивный
самолет вычерчивал - все напрасно: не реагируют "всадники". А он
рассчитывает, что добьется отклика. Какими средствами - неизвестно:
молчит. Но основной состав экспедиции уже сформирован и направлен в
Упернивик, откуда стартовала гренландская экспедиция Коха - Вегенера в
тринадцатом году. В их распоряжении грузопассажирский "дуглас", вертолет,
заимствованный на базе в Туле, два снегохода и аэросани. Как видишь,
экспедиция оснащена неплохо.
Но я все еще не понимал, на какой контакт мог рассчитывать Томпсон с
помощью вертолета и аэросаней. Зернов загадочно улыбнулся.
- Газетчики тоже не понимают. Но Томпсон человек неглупый. Он не
подтвердил ни одного приписываемого ему заявления о целях, которые ставит
перед собой экспедиция, и о средствах, которыми она располагает. На
запросы журналистов не отозвалась ни одна фирма, поставлявшая ему
оборудование и снаряжение. Его спрашивают: правда ли, что в имуществе
экспедиции имеются баллоны с газом неизвестного состава? Каково назначение
приборов, погруженных недавно на теплоход в Копенгагене? Собирается ли он
взрывать, просверливать или пробивать силовое поле пришельцев? В ответ
Томпсон деловито поясняет, что имущество его экспедиции просматривалось
таможенными контролерами и ничего запрещенного к ввозу в Гренландию не
содержит. Об особых приборах, якобы погруженных в копенгагенском порту,
ему ничего не известно. Цели экспедиции научно-исследовательские, а цыплят
он будет считать по осени.
- Откуда же у него деньги?
- Кто знает? Больших денег здесь нет, крупно на него никто не ставит,
даже "бешеные". Ведь воюет он не с коммунистами и неграми. Но кто-то его
финансирует, конечно. Говорят, какой-то газетный концерн. Как в свое время
экспедицию Стэнли в Африку. Сенсация - товар ходкий: можно рискнуть.
Я поинтересовался, связана ли его экспедиция с каким-нибудь решением
или рекомендацией конгресса.
- С конгрессом он порвал, - пояснил Зернов. - Еще до открытия объявил в
печати, что не считает себя связанным с его будущими решениями. Впрочем,
ты еще не знаешь, как сложились дела на конгрессе.
Я действительно не знал, как сложились дела на конгрессе. Я даже не
знал, что он открылся в ту самую минуту, когда меня с операционного стола
перевозили в палату.
После того как Совет Безопасности ООН отказался обсуждать феномен
розовых "облаков" впредь до решений парижского конгресса, справедливо
считая, что первое слово здесь должно принадлежать мировой науке,
атмосфера вокруг конгресса еще более накалилась.
А открылся он, как чемпионат мира по футболу. Были фанфары, флаги
наций, приветствия и поздравления от всех научных ассоциаций мира. Правда,
более мудрые в зале помалкивали, но менее осторожные выступали с
декларациями, что тайна розовых "облаков" уже накануне открытия. Конечно,
никакого открытия не произошло. Разве только вступительный доклад
академика Осовца, выдвинувшего и обосновавшего тезис о миролюбии наших
гостей из космоса, сразу же направил работу ученых по твердо намеченному
руслу. Но, как говорится, премудрость одна, а мудростей много. О них и
рассказывал мне Зернов с едва скрытым разочарованием. Сталкивались мнения,
сшибались гипотезы. Некоторые участники конгресса вообще считали "облака"
разновидностью "летающих тарелок".
- Если бы ты знал, Юра, сколько еще тугодумов в науке, давно потерявших
право называться учеными! - говорил Зернов. - Конечно, были и вдумчивые
речи, и оригинальные гипотезы, и смелые предложения. Но Томпсон сбежал
после первых же заседаний. "Тысяча робких старичков ничего стоящего не
придумают", - объявил он атаковавшим его репортерам.
Из всех участников конгресса он пригласил в экспедицию только Зернова,
присоединив к нему весь экипаж нашей "Харьковчанки" плюс Ирину. "Вместе
начинали, вместе продолжим", - сказал он Зернову.
- Я не начинала, - вмешалась Ирина.
- Зато продолжили.
- Где?
- Все той же ночью в отеле "Омон".
- Не понимаю.
- Спросите у Анохина. Он вам кое-что расскажет.
- О чем? - встревожилась Ирина.
- Что вы не вы, а ваша модель, созданная "облаками" в ту же злополучную
ночь.
- Бросьте шутить, Борис Аркадьевич.
- Я не шучу. Просто Анохин и Мартин видели вас в Сен-Дизье.
- Не ее, - вмешался я, - вы забыли.
- Не забыл, но предпочел не рассказывать.
Сразу же возникла тревожная пауза. Ирина сняла очки, машинально сложила
и снова раскрыла их золотые дужки - первый признак ее крайней
взволнованности.
- Теперь я понимаю, - упрекнула она Зернова, - что вы и Мартин от меня
что-то скрывали. Что именно?
Зернов и сейчас увильнул от ответа:
- Пусть Анохин расскажет. Мы считали, что это право принадлежит только
ему.
Я ответил Зернову взглядом, подобным удару шпаги Бонвиля. Ирина
оглядывалась то на него, то на меня в состоянии полной растерянности.
- Правда, Юра?
- Правда, - вздохнул я и замолчал.
Рассказывать ей о том, что я видел в офицерском казино в Сен-Дизье,
надо было не здесь и наедине.
- Что-нибудь неприятное?
Зернов улыбался. Пауза длилась. Поэтому я даже обрадовался, услышав
знакомый скрип двери.
- Самое неприятное начнется сейчас, - сказал я, кивая на открытую
дверь, в которую уже входил мой белый ангел со шприцем. - Процедура, какую
даже друзьям лицезреть не положено.
И целительная терапия профессора Пелетье снова низвергла меня в
бездонную пучину сна.
26. КОНГРЕСС
Я выбрался из нее только утром, сразу вспомнил все и разозлился:
предстоял еще день больничного заключения. Появление белого ангела с
сервированным на движущемся столике завтраком мне не доставило утешения.
- Включите радио.
- У нас нет радио.
- Достаньте транзистор.
- Исключено.
- Почему?
- Запрещено все, что может помешать нормальному самочувствию
выздоравливающего.
- Я уже выздоровел.
- Вы узнаете об этом только завтра утром.
Белый ангел легко превращался в демона.
- Но я должен знать, что делается на конгрессе. Выступает Зернов.
Слышите: Зернов!
- Я не знаю мсье Зернова.
Она протянула мне папку в красном сафьяне.
- Что это?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг