x x x
"Собственный дом" Миликтрисы Никодимовны в Садовом переулке оказался
добротной бревенчатой избой с небольшим палисадничком, расписными ставнями и
резным коньком на крыше. Василий позвонил в колокольчик, и вскоре дверь
открыла красивая молодая женщина весьма аппетитных форм в небрежно накинутом
розовом платье, которое детектив поначалу принял за пеньюар.
- Мне бы повидать Миликтрису Никодимовну, - нарушил Дубов неловкое
молчание.
- Это я и есть, - откликнулась дама неожиданно приятным мелодичным
голоском и пропустила гостя через полутемную прихожую в некое подобие
гостиной, стены которой и вправду были увешаны образами в медных окладах.
Кое-где перед иконостасом тускло коптили свечки и лампадки. - Вы ко мне по
какому-то делу? - оторвала хозяйка Василия от созерцания обстановки.
- Да-да, разумеется! - невпопад ответил Василий и подумал: "А кстати,
по какому делу?".
- В таком случае не угодно ли присесть? - Миликтриса Никодимовна
указала на обширный стол посреди гостиной. - С кем имею удовольствие
говорить?
- Меня зовут Савватей Пахомыч, - представился Дубов, скромно
присаживаясь на краешек стула. - По роду занятий я виршеплет и скоморох. И
вот, будучи немало наслышан о ваших высоких достоинствах, явился лично
засвидетельствовать почтение и восхищение. - С этими словами Василий
торжественно вручил хозяйке букет.
- Очинно вами благодарна, - жеманно пропищала Миликтриса Никодимовна.
- Но, если это не тайна, от кого вы обо мне столь лестно наслышаны?
- От кого? - задумался Дубов. - Ах да, от некоего Евлампия из
Каменки. - Детектив украдкой глянул на хозяйку. Та при имени Евлампия чуть
потемнела лицом, но тут же понимающе закивала. - Но даже все его
восторженные речи - ничто перед тем, что я вижу воочию! - горячо продолжал
Дубов. - И вот глядя на вас, в моем сознании родились эти скромные строки.
- Василий порывисто выскочил из-за стола, театрально опустился на одно
колено и с выражением, хотя и слегка путая слова, прочел стихотворение "Я
помню чудное мгновенье".
- Очень мило, благодарю вас, - томно отвечала хозяйка, выслушав
поэтическое послание. - Не хотите ли чаю? У меня самый лучший, из индийской
лавки.
- Одну минуточку! - вскочил Дубов с колена. - Дорогая Миликтриса
Никодимовна, в знак вашего признания моего скромного таланта прошу вас
принять вот это! - Детектив извлек из кармана коробочку и вынул из нее
золотой браслет, отделанный бриллиантами - это ювелирное изделие обошлось
ему в десяток монет из "лягушачьей" шкатулки.
- Ах, ну что вы, Савватей Пахомыч, - сладко замурлыкала Миликтриса
Никодимовна, - я никак не могу принять от вас столь дорогую вещь! - Дубов,
однако, заметил, как сладострастно заблестели при этом ее масляные глазки.
- Умоляю вас! - с непритворным жаром начал уговаривать Василий, и
Миликтриса Никодимовна сдалась:
- Ну хорошо-хорошо, так и быть, но только чтобы вас не обижать! - И
браслет стремительно исчез в складках ее платья. - Прошу! - Хозяйка
открыла еще одну дверь и провела гостя к себе в будуар, как окрестил для
себя Василий вторую комнату, значительную часть коей занимала обширная
кровать. Естественно, здесь никаких икон на стенах не было.
- Прошу! - повторила Миликтриса Никодимовна, недвусмысленно указывая
на кровать, и сама первая принялась неспешно разоблачаться.
Василий медлил. "А как же Надя? - проносилось у него в голове. -
Смогу ли я теперь честно глядеть ей в глаза? И потом, я прибыл в Новую
Мангазею, чтобы вести важное расследование, а не крутить шуры-муры с
местными гулящими девицами. Хотя, с другой стороны, именно эта жрица
рыночной любви может меня вывести на отгадку тайны, ради которой я здесь
нахожусь..."
- Ну что же вы, Савватей Пахомыч? - оторвал Василия от раздумий голос
хозяйки. - Или вам помочь раздеться?
- Нет-нет, я сейчас! - С этими словами детектив решительно принялся
стягивать сапоги.
x x x
С некоторым трепетом Серапионыч вошел в царские покои. Каким бы
прожженным циником он ни слыл, но все-таки питал некоторое уважение к
царствующим особам. Тем более, что ни одной такой особы живьем не видывал.
До нынешнего дня, разумеется.
А посреди роскошного зала в большом кресле восседал пожилой мужчина с
грузной фигурой, немного обрюзгшим лицом и печальными глазами. Это и был
царь Дормидонт, хотя, честно говоря, кроме золотого посоха, ничто не
указывало на его царственность. А на столе перед царем стоял витой графин,
две чарки и надкушенное яблоко. Рядом в позе почтенного смирения склонился
коренастый лысый вельможа небольшого роста.
- Что ж ты, князь, - ледяным тоном говорил Дормидонт, - против меня
заговор, понимаешь, замышляешь?
- Да я, царь-батюшка, за тебя в огонь и в воду, - оправдывался князь.
- Это все твои недруги, супостаты - они на меня напраслину возводят...
- Да? - с недоверием глянул царь на вельможу. - А с чего это бояре в
Думе тебя на царство хотели заместо меня посадить?
- Да это все боярин Илюхин да боярин Андрей воду мутят, а я ни сном,
ни духом...
- Ох, Длиннорукий, не верю я тебе, - устало покачал головой Дормидонт
Петрович. - Ступай с глаз моих...
Серапионыч посторонился в дверях, и мимо него пронесся весь красный,
как рак, князь Длиннорукий.
Убедившись, что грозный монарх ничем не отличается от простого
смертного, Серапионыч негромко кашлянул. Дормидонт поднял взор от графина.
- А, эскулап! Проходи, присаживайся, - усмехнулся царь, - Садись,
садись, я не кусаюсь. - С этими словами он разлил водку по рюмкам: - Тебя
как бишь зовут?
- Владлен, - вежливо отвечал Серапионыч.
- Ну тогда за знакомство! - провозгласил царь и опрокинул рюмку в
рот.
Серапионыч, стараясь не ударить лицом в грязь, так же лихо проглотил
содержимое. И с удовольствием отметил про себя, что водка пошла, как
говорится, мягко. Не то что химия всякая, из ацетона сварганенная.
- Мне ужо говорили, - неспеша начал царь, - что лекарь придет. Зачем
мне лекарь, я что, при смерти, что ли? - И он пожал плечами. - Танюшка
сильно просила, а я ей отказать ни в чем не могу. Хотя и болезни в себе
никоей не чую. Может, раньше я и болен был, а теперь, в таком случае,
значится, уже помер. А зачем мертвецу, понимаешь, лекарь? - Царь спокойно
посмотрел на Серапионыча, а Серапионыч молчал, ожидая продолжения. - Я,
когда молод был, вот тогда в хорошем лекаре и нуждался. Чтобы он мне мозги
вправил. - Тут царь захохотал так, что у Серапионыча по спине мурашки
поползли. - Я же, дурень, верил, что можно добро делать безнаказанно. И
даже более того, я думал, что и люди-то зло творят по глупости, по
неразумению. Это уж гораздо позже я понял, что это и есть природная сущность
человека: зависть да глупость. А зло - уж как урожай с этих семян. А ну-ка
налей, эскулап, а то в горле чевой-то пересохло. Ну, будь! Так о чем это я
бишь. Ах да, о заблуждениях своих. Верил я тогда, боярин Владлен, в то, что
ежели править людьми по-доброму, так и они добрей станут. Ан нет, и воровать
пошли пуще прежнего, а потом и вовсе в глаза мне смеяться стали: мол, дурак
ты, царь, и размазня. Осерчал я тогда, да и повесил нескольких говорунов на
городских вратах. И что ж ты думаешь? Взбунтовались? Ан нет, возрадовались!
Вот, мол, какой наш Государь хороший, и строгий, и мудрый, ну совсем как его
грозный пращур, царь Степан. - Дормидонт тяжело вздохнул. - Веришь, не
веришь, эскулап, а я тогда заперся ото всех в своих покоях и напился впервые
до чертиков и плакал пьяными слезами и клял свою участь. И противны они мне
были с их рабской угодливостью, с их трусостью и мелочной завистью. И больше
всего я сам себе противен был - ведь строить власть свою на крови я не
хотел. Видит Бог, не хотел. Но выбора мне не оставили. Не оставили. Да. А
ну-ка налей, эскулап, еще по чарке.
Серапионыч налил, и они с царем молча выпили. Царь долго пристально
смотрел в глаза Серапионычу. Потом отвернулся, закашлялся.
- Знаешь, боярин Владлен, сколько я книжек в молодости прочел? -
глухо продолжил царь. - Умных книжек, добрых. О достоинстве человека. О
любви к Богу и ближнему. Об уважении к мудрости. О почитании прекрасного. -
На минуту царь умолк и внезапно так грохнул об пол своим посохом, что графин
на столе подпрыгнул. - Ложь это все! Ложь! Люди в сущности своей подлы и
завистливы!
- Нет, - спокойно ответил Серапионыч, и царь с удивлением поднял на
него налитые злостью глаза. Серапионыч же поправил пенсне на носу. - Нет, я
так не думаю.
Царь поиграл с минуту желваками и грозно повелел:
- Наливай!
Серапионыч снова налил водки. Снова выпили. И царь уставился в доктора
своим буравящим взглядом. Но Серапионыч, кажется, даже не обращал на это
внимания.
- Люди разные, очень разные, - неспеша заговорил он, - но не злы они
от природы своей. Я, по крайней мере, так думаю. А трусость и зависть
процветают там, где их насаждают законами писаными и неписаными.
- Так я ж и хотел сии законы исправить, - вскричал Дормидонт, -
чтобы жить по совести и взаимному уважению! А из этого только свинство одно
вышло!
- Так для этого же, батенька, время надо, - терпеливо отвечал
Серапионыч.
- Сколько? - грозно выкрикнул царь и снова грохнул в пол посохом. -
Год? Два? Десять?
- Я думаю, столетия, - спокойно отвечал доктор.
Царь вяло махнул рукой и в одночасье весь как-то ссутулился:
- Налей, эскулап, по последней, да пойду я в опочивальню.
Серапионыч налил. Выпили.
- Все это слова, слова, - вздохнул царь. Он медленно поднялся с
кресла и, тяжело опираясь на посох, пошел к дверям. Возле дверей он
остановился: - А ты, боярин Владлен, понимаешь, еще заходи. - Дормидонт
покинул залу, не закрыв за собою дверей. По коридору разносилось шарканье
ног, покашливание и бормотание:
- Слова... Слова...
Серапионыч продолжал сидеть в кресле. Он грустно глядел на надкушенное
яблоко. Вот и познакомился с царствующей особой, уныло усмехнулся доктор.
x x x
Василий Дубов неспеша прогуливался по улицам Новой Мангазеи и мысленно
прокручивал свое первое свидание с Миликтрисой Никодимовной, стараясь
отделить бурные любовные впечатления от той реальной информации, что удалось
у нее выведать. Чтобы не вызывать подозрений, Василий для первого раза не
слишком приставал к своей новой "возлюбленной" с расспросами и потому узнал
немногое: что с Евлампием ее познакомил некий влиятельный господин и что
вообще среди ее знакомых немало влиятельных и, что немаловажно, щедрых
господ.
Из невразумительной болтовни Миликтрисы Никодимовны Дубов понял, от
чего может зависеть степень ее откровенности, и прикидывал, во сколько
"лягушек" ему выйдет расколоть "набожную даму" на дачу чистосердечных
показаний.
Новая Мангазея была похожа на портовой город - вроде Одессы, где
Василию однажды довелось побывать, или Марселя, известного ему по "Клубу
путешественников". C той только разницей, что причалами для ее ежедневно
прибывающих караванов служили огромные склады, или лабазы, расположенные
неподалеку от рынка. Именно эти хмурые массивные здания с огромными воротами
и крохотными окнами были сердцем города. Мерно и деловито пульсирующим. Весь
остальной город, несмотря на свою яркую и пеструю пышность, был лишь
приложением к ним.
На складах постоянно сгружали тюки с товарами, и после коротких торгов
их забирал уже другой купец и грузил либо на телеги, либо на ладьи, или даже
на верблюдов. И товар двигался дальше. Меха на запад, пищали на восток.
Янтарь на юг, гарпуны на север. Все крутилось, все вертелось, как шестеренки
в часовом механизме. Хотя постороннему человеку вся эта круговерть могла
показаться хаосом, бедламом. Но на самом деле здесь царил прямо-таки
идеальный порядок, которому могли бы позавидовать государственные мужи. Если
бы, конечно, могли углядеть в этом муравейнике четкую работу как торговых
групп, так и отдельных работников: приказчиков, грузчиков, оценщиков.
Здесь, на этих мрачных складах, можно было изучать весь мир - жаль, у
Василия не было для этого времени. Ведь по товарам можно было сказать если
не все, то многое о культуре тех стран, из которых они прибыли. Всяческие
горючие жидкости для светильников и ароматические вещества, которые можно
было иногда и перепутать по незнанию, прибывали с Ближнего Востока. Именно
монополией на "земляное масло" Восток и удерживал Европу от военных
экспансий. Европа же постоянно бряцала оружием, избытки которого в большом
количестве продавались на мировых рынках. Да еще тяжелые яркие ткани: парча,
бархат. В противовес легкому восточному шелку и грубым льняным тканям из
восточно-славянских земель. Изворотливые умом азиаты уже изобрели
электричество и торговали примитивными аккумуляторами: глиняными сосудами,
наполненными кислотой, с медными электродами. Применялись они обычно
ювелирами для гальваники, то есть хромирования, оцинковки или позолоты. Хотя
на склады уже начали поступать и небольшие партии электрических лампочек -
стеклянных колб с бамбуковым угольком между электродами. Товар был дорогой и
неходкий. Пока, конечно. Теперь оставалось лишь появиться на сцене новому
идеологу из грабителей, вроде известного нам Соловья Петровича, и
провозгласить электрификацию плюс узаконенный грабеж, и история завертится,
как белка в колесе. А может, чаша сия минет сей тихий уютный мир? Или им
тоже придется наступить на те же грабли и испытать все прелести правления
"идейных вождей"? Одного с челкой, другого с трубкой. Ну, тогда держитесь,
купцы, ваша аполитичность и космополитичность станет вашей же погибелью.
Этот молодой, зеленый мир еще не удобрен костями миллионов невинных и не
опылен радиоактивным пеплом. И князь Григорий, по сравнению с тиранами
нашего мира - просто шалун. На него достаточно Василия Дубова. А остальное
- дело времени. Оно всегда работает не на Зло...
x x x
Баба Яга сидела насупившись за столом, подперев голову руками. А на
сундуке, по-барски развалясь, ее поучал здоровенный черный кот.
- Это же так просто, - говорил он. - Вот смотри, щелкаешь пальцами
- и все. - При этом кот щелкнул когтями, и на столе рядом с Бабой Ягой
загорелась свеча. - Ну давай, попробуй сама.
Баба Яга старательно сложила пальцы в жменю и приготовилась ими
щелкнуть.
- Не в мою сторону! Не в мою сторону! - истошно завопил кот и очень
даже резво нырнул с сундука под лавку. И вовремя. Раздался оглушительный
грохот, крышку с сундука сорвало взрывной волной, и она отлетела к печи. А в
сундуке загорелись какие-то тряпки. Кот схватил ушат с водой и опрокинул его
в сундук. Оттуда раздалось шипение и повалил вонючий дым. Кот скорчил
недовольную мину.
- Мягче надо. Мягче, - сказал он Яге, так и сидевшей с тоскливым
выражением лица за столом. - Ты баба горячая, слишком много чуйства в это
дело вкладываешь. Надо научиться подавать его поманеньку и в нужном
направлении. Давай еще разок попробуем.
- А может, хватит на сегодня? - жалобно спросила Баба Яга.
- Нет, - отрезал кот. - Давай. Направляй руку на подсвечник. Так,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг