тащили сквозь каменную стену, на которой, как рассказы
вают старики, долго еще после этого видны были кровавые
пятна.
- Собаке собачья и смерть,-сказал я,- да что ж общего
между вашим домом и этим проклятым колдуном?
- А вот что, Люсь пане добродзею, мой дом построен на
самом том месте, где некогда стоял замок Твардовского.
- Неужели? - вскричал я, поглядев невольно вокруг
себя.
- Дали бук, так! - продолжал хозяин.- А что всего
хуже, так это то, что весь нижний этаж моего дома
построен из развалин старого замка.
- Вот что, - прошептал я сквозь зубы, - да ведь, впро
чем,- прибавил я,- это было уже давно?
- Конечно, давно, пан капитан, да от этого мне не лег
че. Каждую пятницу около полуночи в нижнем этаже моего
домика подымается такая возня, что стены трясутся...
- Каждую пятницу?
- Да. Говорят, что в этот самый день черти продернули
пана Твардовского сквозь стену и утащили к себе в преис
поднюю. Эта стукотня продолжается иногда целую ночь. Все
окна осветятся, начнется ужасный вой, потом сделается
опять темно, а там снова разольется по всему нижнему
этажу такой свет, что можно снаружи видеть все, что де
лается внутри.
- А что ж там делается? - спросил я, стараясь казаться
равнодушным.
- Однажды только, - отвечал хозяин, - мой прежний
эконом решился заглянуть туда с надворья, да, видно, уви
дел такие страсти, что у него язык отнялся, а когда он
стал опять говорить, так ничего нельзя было понять из его
слов.
- Отчего же?
- Оттого что он был в жестокой горячке.
- Ну, а когда выздоровел?
- Да он не выздоровел, а на третий день умер.
- Вот что! - повторил я опять сквозь зубы, и что-то
похожее на лихорадочную дрожь пробежало по моим членам.-
Но ведь вы говорите, - промолвил я, промолчав несколько
времени,-что это бывает только по пятницам.
- Так, мось пане добродзею! Да ведь сегодня пятница!
- В самом деле!.. И у вас в верхнем этаже нет ни одной
свободной комнаты!
- Дали бук, нет! Кроме спальни моей жены, этой гости
ной, где живут ее резидентки, и столовой, где сплю я, нет
ни одного жилого покоя. Но если, - прибавил с насмешливой
улыбкой поляк, - пан капитан не боится...
Если я боюсь?.. Боюсь!.. И это говорит польский пан
русскому офицеру!.. Ух, батюшки! Так меня варом и обдало!
Мне, капитану Астраханского гренадерского полка, испу
гаться колдуна, и добро бы еще русского!.. Ах, черт
возьми! Да если б сам сатана в польском кунтуше явился
передо мною, так я и тогда бы скорее умер, чем на вершок
от него попятился.
- Извините, пан Дубицкий,- сказал я, вставая,- я не
боюсь ни пана Твардовского, ни пана черта, ни живых, ни
мертвых и ночую сегодня в вашем нижнем этаже.
- Как угодно! По крайней мере, я вас предупредил, и
если что-нибудь случится...
- Не беспокойтесь! И у меня, и у моего казака есть по
паре пистолетов и по сабле, так живых мертвецов мы не
боимся, а с нечистой силой справиться нетрудно. Не
погневайтесь! Ведь мы не по-латыни читаем наши молитвы!
Прикажите мне показать мою комнату.
- Зараз, пан! Да не угодно ли вам чего покушать?
- Благодарю! Я не ужинаю, а, если позволите, возьму с
собою эту бутылку венгерского и разопью ее за упокой души
вашего Твардовского, только не советую ему мешать мне
спать: мы, русские, незваных гостей не любим.
Хозяин проводил меня до передней, в которой, к удивле
нию моему, я нашел казака в большом ладу с людьми
Дубицкого: он потягивал с ними предружески горелку и,
судя по двум полуштофам, из которых один уж был пуст, а в
другом осталось вино только на донышке, нетрудно было
догадаться, что они порядком угостили Ермилова; я еще
более уверился в этом, когда он, вскочив со скамьи, начал
хвататься за стену, чтоб не повалиться мне в ноги. "Ну,
плохой же будет у меня товарищ!"-подумал я, но делать
было нечего. Один слуга пошел вперед со свечой, а двое
повели с лестницы казака, который, несмотря на мое при
сутствие, беспрестанно лобызался с своими провожатыми,
благодаря их за дружбу и угощение.
Когда мы спустились с лестницы, слуга, который шел
впереди, отпер огромным ключом толстые двери, и мы вошли
в большую комнату со сводами. Я нехотя заметил, что
провожатые мои робко посматривали во все стороны и с
приметным беспокойством прислушивались к шелесту соб
ственных шагов своих; он раздавался под сводами обширных
комнат, сырых и мрачных, как церковные подземные склепы;
недоставало только одних гробов, чтоб довершить это
сходство. Мы вошли наконец в одну угольную комнату,
которая более других походила на жилой покой. Множество
фамильных портретов по стенам, дюжины две стульев, обитых
черной кожею, канапе, кровать с шелковым пологом, большие
стенные часы и дубовый стол, на который слуга поставил
свечу, а я - бутылку венгерского, составляли все
убранство моей опочивальни. Слуги, пожелав мне спокойной
ночи, вышли вон.
- Не стыдно ли тебе, Ермилов, - сказал я казаку, кото
рый, прислонясь к стене, старался как можно бодрее стоять
передо мною,- ну, выпил бы стакан-другой, а то посмотри,
как натянулся!
- Никак нет, ваше благородие! - пробормотал казак.-
Прикажите, по одной дощечке пройду.
- Молчи, скотина!
- Слушаю, ваше благородие!
- Где мои пистолеты?
- В чушках, ваше благородие.
- И ты оставил их там, на конюшне?
- Ничего, ваше благородие! Народ здесь честный, все
будет цело.
- Подай мне свои!
Казак вынул из-за пояса свои пистолеты и, подавая мне,
сказал:
- Да извольте осторожнее, они заряжены пулями. Знатные
пистолеты! Уж здешние люди ими любовались, любовались!..
- Хороши! Пошел, ложись вон на это канапе! Да по
старайся выспаться проворнее, пьяница!
Казак, пробираясь вдоль стены, дотащился до канапе,
прилег и в ту же минуту захрапел, а я взял свечу и прежде
всего осмотрел двери моей комнаты: они запирались снару
жи, а внутри не было ни крючка, ни задвижки. Это обстоя
тельство мне очень не понравилось, но делать было нечего.
Притворив как можно плотнее двери, я взглянул мимоходом
на почерневшие от времени портреты, которыми увешаны были
все стены. Во всю жизнь мою я не видывал такого подбора
зверских и отвратительных лиц. Бритые головы с хохлами,
отвислые подбородки, нахмуренные брови, усы, как у
сибирских котов,- ну, словом, что портрет, то рожа, и
одна другой отвратительнее. "Ай да красавцы,-подумал я.-
Ну, если домовые, которые изволят здесь пошаливать, не
красивее их, так признаюсь!.." Более всех поразил меня
портрет какого-то святочного пугала с золотой цепью на
шее, в черном балахоне и в высокой четырехсторонней
шапке. Его сухое и бледное лицо, зачесанные книзу усы и
выглядывающие из-под навислых бровей косые глаза были так
безобразны, что я в жизнь мою ничего гаже не видывал.
Внизу на золоченой раме было написано имя пана Твардов
ского. "Так вот он! - вскричал я невольно.- Ну, хорош,
голубчик! И он же приходит с того света живых людей
пугать! Ах ты, чертова чучела! - примолвил я, плюнув на
портрет.- Да небойсь, меня не испугаешь, еретик прокля
тый!" Не знаю почему, но я не чувствовал в себе никакой
робости, мне казалось, что в Польше и черти должны
бояться русского офицера. А притом рассказ моего хозяина
хотя и произвел на меня некоторое впечатление, но я знал,
что поляки любят при случае отпустить красное словцо и
сделать из мухи слона. "Впрочем,- подумал я, принимаясь
за бутылку венгерского,- если и в самом деле нечистая
сила проказит в этом доме, так что ж? Пошумят, пошумят,
да тем дело и кончится. Хорошо демону шутить с еретиком,
а ведь я православный!" Рассуждая таким образом, я скинул
верхнее платье, положил подле себя саблю и пистолеты,
сотворил молитву, перекрестился и, хлебнув еще
токайского, улегся на постель. Свет от воскового огарка,
который я не погасил, падал прямо на противоположную
стену и хотя слабо, но вполне освещал вполне достаточно.
Несмотря на то что я вовсе не трусил, ожидание
чего-то необыкновенного не давало мне сомкнуть глаз. По
временам мне казалось, что все эти портреты как будто бы
одушевлялись, что один моргал глазами, у другого
шевелился ус, третий кивал мне головою; и хотя я понимал,
что это происходило оттого, что у меня начало уже рябить
в глазах, а, несмотря на это, заснуть не мог. На дворе
бушевала погода, выл ветер, дождь лил как из ведра, но
подле меня и по комнатам все было тихо и спокойно. "Уж не
подшутил ли надо мною хозяин,- подумал я.- Чего доброго!
Эти поляки любят позабавиться над нашим братом, русским
офицером. Вестимо дело! Когда сила не берет, так хоть чем-
нибудь душу отвести. Чай, теперь думает: "Как не поспит
всю ночь проклятый москаль, так мое венгерское-то выйдет
ему соком!" Ан нет, брешешь, мось пане добродзею,-
засну!" Я опустил закинутый полог и принялся думать о
старине, о матушке Москве белокаменной, о Пресненских
прудах, о красном домике с зелеными ставнями, о моей
Авдотье Михаиловне, с которою я был тогда помолвлен, о
том о сем - и вот мало-помалу меня стало затуманивать,
одолела дремота, и я заснул. В то самое время, как мне
снилось, что я прогуливаюсь с моей невестою по Девичьему
полю, как будто бы толкнули меня под бок - я проснулся.
Ба, ба, ба! Что такое? Кажется, в соседнем покое светло?
Отдернул полог, гляжу - точно!.. Не размышляя долго, я
вскочил с постели, взял в руку пистолет и, подойдя на
цыпочках к дверям, порастворил одну половинку. Ну, это
еще не очень страшно: посреди комнаты стоит большой стол,
на столе огромное блюдо, накрытое чем-то белым, а кругом
тридцать стульев. "Посмотрим, - подумал я,- кто это здесь
собрался ужинать?" Не прошло пяти минут, как вдруг вдали,
как будто бы за версту, послышалось заунывное пение. Вот
ближе, ближе - эге! Да это, никак, поют за упокой: напев
точно погребальный, только слов не слышно. Чу! Все
замолкло - и вот опять, да уж близехонько, как заревут!..
Господи боже мой! Кто в лес, кто по дрова! И вопят как
над могилою, и насвистывают плясовые песни - а содом-то
какой! Шум, гам!.. Вдруг двери в комнату, в которой стоял
накрытый стол, как будто бы от сильного вихря
распахнулись настежь, и полезли в них... да все-то в
саванах и в белых колпаках с наличниками,' ну ни дать ни
взять как висельники! Они входили попарно, а позади всех
четверо таких же пугал несли на носилках мертвеца; и лишь
только эти последние перешагнули через порог, как вдруг
все опять завыли, а мертвец приподнялся и сбросил с себя
белую пелену, которой был покрыт. Глядь! - точь-в-точь
как этот портрет в черном платье: в такой же
четырехсторонней шапке, на шее золотая цепь, лицо блед
ное, усы по две четверти. Ахти! Так и есть!.. Это колдун
- пан Твардовский!.. Ну, господа, что греха таить! -
дрогнуло во мне ретивое! Меж тем вся эта сволочь
разместилась по комнате: одни стали рядышком вдоль стены,
другие уселись за столом, сам мертвец расположился на
первом месте, только против него один стул остался
порожний; и вот, гляжу, колдун манит меня пальцем. "Что
делать? - подумал я.- Идти - худо, не идти-стыдно,
неравно еще эти польские черти подумают, что я их трушу!
Так и быть! смелым бог владеет - пойду!"
Не выпуская из рук пистолета, я подошел к столу: колдун
указал мне молча на порожний стул. "Вот что! Так, видно,
я был в счету! Добро, добро! Посмотрим, что будет". Я
сел. Хотя от времени до времени меня подирал мороз по
коже, но я все еще не терял духа; к тому ж все эти святоч
ные пугала сидели и стояли очень смирно; можно было
услышать, как муха пролетит, и даже сам колдун, выпучив
свои оловянные глаза, сидел так чинно и неподвижно, как
набитая чучела. Прошло минут десять, все тихо: черти мол
чат, колдун таращит глаза, а я посматриваю на всю честную
компанию и жду, чем дело кончится. Вот стенные часы в
моей спальне зашипели, с треском завертелись колеса, и
колокольчик зазвенел: раз, два, три... Чу! Полночь. Еще
двенадцатый звонок не отгудел, как вдруг колдун зашевелил
усами и кивнул головой; один из его собеседников встал,
протянул длинную костяную руку, скорчил свои крючковатые
пальцы и, ухватив за самую середину белую ширинку,
которою покрыто было блюдо, поднял ее кверху... Ух, ба
тюшки! - и теперь не могу без страха вспомнить. Гляжу: на
блюде лежит человеческая голова - да еще какая!.. Ах ты
господи боже мой!.. Раздутые щеки, нос-два мои кулака,
рот до ушей, глаза по ложке... Ну!!! Екнуло во мне сер
дечко. Эко блюдо изготовили! "Ешь!"-заревел охриплым
голосом колдун. "Ешь!"-повторила хором вся нечистая сила.
Ой, ой, ой! Плохо дело! Хочу встать - ноги подгибаются;
хочу творить молитву - язык не шевелится. А черти и
колдун вот так и пялят на меня глазами! Наконец я кое-как
промолвил: "Чур меня, чур! Да воскреснет бог!" И что ж!
Голова зашевелилась, начала дразнить меня языком и
защелкала зубами. Ахти! И молитва не берет! Худо! Не
помню сам, как мне пришло в голову, от страху, что ль,
только я поднял руку с пистолетом, почти упер в эту черто
ву башку, взвел курок... бац!.. Не тут-то было!.. Все
черти захохотали, а голова раскрыла огромную пасть и,
словно из бочки, как грянет басом польскую мазурку. Ну!..
Руки у меня опустились, в глазах запестрело, все вокруг
пошло ходуном, в углах поднялся звон, стол запрыгал,
черти завертелись как волчки, и я упал без памяти на пол.
Не знаю, долго ли я пролежал без чувств, но как очнул
ся, так еще было темно. На дворе ревела гроза, но в комна
тах опять все затихло. Стола нет, свечей также, только в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг