повторяю вам от слова до слова, то я не мог удержаться от
смеха - так показалось мне забавным это детское простоду
шие милой Жозефины.
- Ого, княгиня! - сказал я. - Да вы знаете приказный
порядок и взяли все законные предосторожности; теперь,
если одна из вас выполнит свое обещание, так это будет
даже не чудно, потому что свершится в пределах возмож
ного.
- Смейтесь, смейтесь! - прервала Жозефина.- А я уве
рена, что если одна из нас кончит жизнь не на руках у дру
гой, то или мы умрем в одно время, то есть в один час, в
одну минуту, или непременно повидаемся друг с другом
перед нашей земной разлукою.
Муж княгини Казимиры страдал уже несколько лет от
одной хронической болезни, которая, несмотря на старание
лучших медиков тамошнего края, очевидно усиливалась и
могла превратиться в неизлечимый недуг. По общему совету
докторов ему оставалось испытать последнее средство, то
есть ехать за границу и полечиться у иностранных врачей,
а в особенности у знаменитого доктора Франка, который в
то время был в Париже. Как ни тяжело было для княгини
расставаться на долгое время, но необходимость требовала
этой жертвы. На прощанье они еще раз повторили свою
клятву и обещались, не пропуская ни одной почты, писать
друг другу обо всем.
Прошло месяца два; вот в одном из своих писем Казимира
уведомила свою невестку, что она отправляется с больным
своим мужем в Париж. Это известие очень обеспокоило
Жозефину: французская революция становилась час от часу
грознее, и хотя кровь не лилась еще реками, но все застав
ляло думать, что предсказания и догадки европейских жур
налистов, как крики зловещих птиц, не предвещают ничего
доброго. Напрасно Казимира успокаивала своего друга. "Ты
не должна за нас бояться, - писала она. - Мы, иностранцы,
будем жить тихо, не станем мешаться в политические дела,
так нас и не заметят в Париже". Все это казалось Жозефине
недостаточной порукою за их безопасность. Меж тем время
шло да шло. Робеспьер, Марат, Лаптой .и сотни других
тигров, представлявших в лице своем великую нацию,
начинали понемногу приучать ветреных французов к кровавым
пиршествам, на которых деспотизм палачей величали
свободою; судом называли человеческую бойню, а народом
французским - шайку разбойников и убийц; и чтоб равен
ство, это слово, не имеющее никакого морального смысла,
сделать хотя физически возможным, предлагали для урав
нения всей нации подрубливать головы тем, которые имели
несчастие родиться повыше других. Но в то же время как
истинные отцы отечества извещали своих сограждан, что они
с родительским сердоболием приискивали все средства, как
бы облегчить страдания умирающих на эшафоте; и посему,
дабы рубить головы и скорее и опрятнее, изобрели
филантропическую машину, которую называли гильотиною.
Жозефина все это читала в журналах, следовательно, не
могла оставаться спокойною. Замечая тоску своей жены,
князь Лю...кий давал беспрестанно праздники, балы, кон
церты - одним словом, употреблял все средства, чтоб рас
сеять ее горесть. На одном из этих балов, на который
съехались к ним человек двести гостей, я заметил, что
Жозефина была скучнее обыкновенного.
- Здоровы ли вы? - спросил я, садясь подле нее в
танцевальной зале.
- А что? - шепнула княгиня.- Разве я кажусь больною?
- А если вы здоровы, так позвольте вам сказать, что вы
вовсе не походите на хозяйку, которая дает такой блес
тящий бал. Взгляните, как все оживлено в этой зале: три
мазурки в одно время!.. Даже старики поднялись, а вы не
танцуете! Да будьте повеселее; ведь этак подумают, что вы
не рады вашим гостям.
- Так что ж? Пускай себе думают что хотят, а мне,
право, не до танцев.
- Вы меня пугаете, княгиня! Уж не имеете ли вы какого-
нибудь неприятного известия из Парижа или давно не
получали оттуда писем?
- Напротив. Я получила сегодня письмо от Казимиры, и
весьма приятное. Она пишет, что в Париже очень весело,
что журналисты все увеличивают, что, несмотря на угрозы
республиканской партии, король любим и если б захотел
только унять этих крикунов, так все пошло бы по-прежнему,
но он слишком бодр и не хочет прибегать к силе, тем более
что это волнение умов не может долго продолжаться: такое
постоянство было бы не в характере французской нации. А
сверх того, королева французская, которая очень милостива
к Казимире и приглашает ее на все свои маленькие вечера,
открыла ей по секрету, что глава, или, лучше сказать,
душа революции, этот граф Мирабо, перешел на сторону
правительства. Что ж касается до прочих зачинщиков, то
они не только ничтожны, но даже отвратительны и гадки в
глазах целого Парижа. Все это должно бы, кажется, меня
успокоить, а, напротив, я никогда еще не была так растре
вожена, как сегодня.
- Да что ж вы чувствуете?
- И сама не знаю. Вот тут на сердце у меня так тяже
ло!.. Мне так грустно!.. Вы скажете, что это малодушие,
ребячество,- быть может! Да что же делать, когда в нас
есть что-то такое, что несравненно сильнее всякого
рассудка. Конечно, и я могу притворяться веселою, но это
будет одно притворство.
- А вы его ненавидите, княгиня. Однако ж так и быть,
притворитесь! Я слыхал, что иногда актеры увлекаются
своими ролями; почему знать, может быть, и вы забудете
ваше горе; протанцуйте первую мазурку нехотя, а вторая
будет забавлять. Пойдемте!
Княгиня молча подала мне руку, и мы, составив четвер
тую мазурку, пустились танцевать наперерыв с другими. В
самом деле, Жозефина поразвеселилась, и к концу бала на
прекрасном лице ее не оставалось даже и следов прежнего
беспокойства и горести.
Вот после ужина гости стали расходиться; ближайшие
соседи разъехались по своим деревням, а те, которые жили
подалее, остались ночевать в замке; в числе последних
было несколько молодых барынь. Хозяйка, уложив их спать в
одной большой горнице, расположилась и сама ночевать
вместе с ними. Я отправился также в свою комнату и верно
бы проспал крепким сном до самого обеда, когда бы рано
поутру не разбудила меня какая-то необычайная тревога в
целом доме: везде хлопали дверьми и по всем коридорам
поднялась такая беготня, что если б хотя немного пахло
дымом, так я подумал бы, что мы горим. Я вскочил с
постели, оделся на скорую руку и побежал узнать причину
этой суматохи. Любимица панны Жозефины, черноглазая Юлия,
на которую я давно уже засматривался, первая по
встречалась со мною в коридоре и сказала мне мимоходом,
что княгиня занемогла, что ей сделалось ночью очень
дурно, что она во сне или наяву, наверное не знают, но
только видела что-то страшное и лежит теперь без памяти.
Не прошло и двух часов, как все остальные гости
разъехались, и этак часу в десятом пришли мне сказать,
что княгиня просит меня к себе. Я нашел ее в совершенной
больной; она сидела совсем одетая на канапе и на вопрос
мой о внезапной ее болезни отвечала, что чувствует себя
совершенно здоровою. В самом деле, кроме необычайной
бледности, на лице ее не заметно было никаких признаков
болезни, но с первого взгляда на ее мутные и распухшие
глаза не трудно было догадаться, что она очень много
плакала.
- Садитесь вот здесь, подле меня! - шепнула Жозефина
тихим голосом.
- Что с вами сделалось, княгиня? -сказал я, садясь на
канапе.
- Ничего. Я знала это наперед. О! Сердце мое пред
чувствовало, оно меня никогда не обманывает.
- Да что такое?
- Я ее видела.
- Видели?.. Кого?
- Ее. Она приходила со мною проститься.
- Да о ком вы говорите?
- О моем друге.
- О вашей невестке?
- Да.
- Что вы, княгиня, помилуйте! Это так - расстроенное
воображение. Вы много танцевали, кровь ваша была в вол
нении, и какой-нибудь сон...
- Сон! - повторила Жозефина с грустной улыбкою. -
Сон! Нет, я не спала... Послушайте, я расскажу вам все.
В продолжение сего чудного рассказа я беспрестанно
смотрел на нее, надеясь подглядеть в глазах ее признаки
бреда или горячки, но, кроме тихой и спокойной грусти, я
не мог заметить ничего на ее бледном и усталом лице. То,
что она мне рассказала, было так странно и в то же время
носило на себе такой отпечаток истины, что все слова ее
врезались в мою память, и я могу вам повторить ее рас
сказ без всякой ошибки и перемены, точно так, как будто
бы слышал его вчера.
Жозефина, уложив спать своих гостей, заснула сама
крепким сном часу во втором утра. Засыпая, она даже,
сверх обыкновения, ни разу не подумала о Казимире. По ее
догадкам, она спала уже более часу, как вдруг ей послы
шался тихий шелест, и на нее повеяло какою-то приятной
весенней прохладою. Она проснулась. У самого ее
изголовья стояла женщина в белом платье с остриженными
волосами; на ней не было никаких украшений, кроме
красного ожерелья на шее и черного пояса с стальной
пряжкою. Несмотря на то что в комнате горела одна ночная
лампада, Жозефина рассмотрела все это с первого взгляда.
Лицо этой женщины было покрыто, или, лучше сказать, на
него было наброшено короткое белое покрывало; она стояла
неподвижно и держала руки, сложив крестом на груди. В
первую минуту испуга Жозефина не могла выговорить ни сло
ва, а потом, когда хотела позвать своих девушек и
разбудить гостей белая женщина подняла покрывало и
сказала тихим голосом:
- Не пугайся, мой друг, это я!
- Боже мой! - вскрикнула Жозефина.- Это ты, Кази
мира?.. Возможно ли? Когда же ты приехала? - Она при
поднялась, чтоб обнять свою невестку, но Казимира отсту
пила шаг назад и прошептала едва слышным голосом:
- Не прикасайся ко мне, Жозефина! Еще не пришло время,
когда тебе можно будет обнять меня и чувствовать, что ты
меня обнимаешь. Я пришла проститься с тобою.
- Проститься?
- Да! Разве ты забыла нашу клятву? Тут Жозефина вспомнила
все, и как вы думаете: испугалась или, по крайней мере,
пришла в отчаяние? Залилась слезами?.. Нет! Она не
чувствовала ни страху, ни горести; и то и другое овладело
ее душою после, но в эту минуту она была совершенно
спокойна.
- Итак, мой друг, ты умерла? - спросила она Казимиру.
- Да, я умерла в Париже. Мне отрубили голову.
- За что?
- За мою привязанность к французской королеве.
- Злодеи!..
- Не кляни, а благословляй их, Жозефина! Они отперли
двери моей темницы.
- Твоей темницы?.. Какой темницы? Привидение кротко
улыбнулось и не отвечало ничего.
- Скажи мне, мой друг, - продолжала Жозефина, -
страшно ли умирать?
- Да, точно так же, как страшно слепому от рождения
взглянуть в первый раз на светлое солнце и ясные небеса.
- Ах! Последняя минута должна быть ужасна!
- Да, мой друг! Последняя минута ужасна; но зато
первая!..
Неподвижные взоры привидения одушевились.
- И что я прочла в них! - говорила Жозефина, рыдая.-
О! Как ничтожно это чувство, которое мы все, минутные
гости земли, называем нашей радостью и блаженством!
- Но мы должны расстаться, - сказало привидение. -
Прощай, Жозефина! До свиданья... там - в нашей родине!..
- Постой, мой друг! - вскричала Жозефина.- Скажи,
уверена ли ты, что мы опять увидимся?
- О, я не сомневаюсь в этом! Я вижу твою душу: она
рвется из оков своих; она не любит своей неволи. Послу
шай...
Тут тень Казимиры наклонилась и прошептала несколько
слов на ухо своему другу.
- Потом,- продолжала Жозефина,- глаза мои сомкнулись,
мне послышалось, что в вышине надо мною раздаются какие-
то неизъяснимо приятные звуки, и я или заснула опять,
или лишилась чувств - не знаю сама; но только все
исчезло.
- А что такое шепнула она вам на ухо? - спросил я с
любопытством.
- Не спрашивайте меня об этом, - прервала Жозефина, -
эти слова умрут - да!.. Они должны умереть вместе со
мною.
Как я ни убеждал ее открыть мне эту тайну, все было
напрасно. Я заметил только одно, что всякий раз, когда
говорил с ней об этом, она начинала плакать; но эти
слезы не были слезами горести.
Через три недели мы прочли в парижском журнале "Друг
народа", что вскоре после убийства графини Ламбаль
казнена была одна иностранка, и как, по обыкновению
французских писателей, ни исковеркано было имя этой не
счастной, но, к сожалению, нам нетрудно было отгадать в
нем фамильное прозвание князей Лю....ких.
--------------
Исправник замолчал. Я слушал с большим вниманием его
рассказ, но это не помешало мне заметить, что Заруцкий и
Черемухин толковали о чем-то меж собою вполголоса, этот
последний поглядел на свои часы, и в то самое время, как
внимание наше было обращено на рассказчика, вышел
потихоньку из кабинета.
- Ну, племянник, - промолвил, улыбаясь, хозяин,- что
ты скажешь на это?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг