Этот второй вопрос, который также довольно плохо
клеился к первому, заставил покраснеть Надежду Васильев
ну. Я повторил его.
- Третьего года я очень часто ездила верхом, - про
шептала она тихим голосом.
- Итак, это были вы!
Днепровская не отвечала, но покраснела еще более, том
ные глаза ее заблистали радостью, и если бы я был хотя
несколько неопытнее, то прочел бы в них: как я счастлива
- он узнал меня!
- Machere amie! (Moй дорогой друг! (Фр.)) -
закричал Днепровский. - Графиня Марья Сергеевна!
Надежда Васильевна вскочила с своего места и побежала
навстречу к даме лет сорока, которая входила в гостиную.
Эта барыня была видного роста, но так желта и худа, так
пряма, плоска и опутана золотыми цепочками, что, глядя
на нее, я невольно вспомнил эти прянишные, размалеванные
сусальным золотом человеческие фигурки, до которых был в
старину большой охотник. Я узнал после, что графиня
великая музыкантша, то есть она говорила с восторгом об
итальянской музыке, знала все технические музыкальные
названия и сама, как рассказывали ее приятели, пела бы
прекрасно, если б у нее был голос.
- Поздравь меня, Надина! - вскричала она,
расцеловав хозяйку. - Я слышала сегодня Манжолети и на
этой неделе буду петь с нею тот самый дуэт, который пела
в начале года с Марою... Ах, мой друг! Какой голос!
Какая метода!.. В жизнь мою я не слыхала ничего
подобного!.. Она пела... ты знаешь эту арию Чимарозы...
эту прелесть... Ах, вспомнить не могу!..
Я объявил уже моим читателям, со всем простодушием
музыкального невежды, что не люблю итальянской музыки;
следовательно, неохотно слушаю, когда о ней говорят, а
особливо с этим беспредельным восторгом, который до
пускает одни только восклицания, мне все кажется, что
передо мною играют комедию и сговорились меня дурачить
(Вот уже второй раз сочинитель этой книги говорит с
неуважением об итальянской музыке. Я не хочу отвечать за
чужие грехи: у меня и своих довольно. Александр
Михаилович может думать и говорить все, что ему угодно,
что ж касается до меня, то я объявляю здесь
торжественно, что вовсе не разделяю его мнения и слушаю
всегда с восторгом итальянскую музыку даже и тогда,
когда ее ноют аматеры.). Чтоб не слышать возгласов этой
музыкальной графини, я подошел к барону.
- Сегодня поутру, - сказал он вполголоса, - я
говорил вам, что, может быть, вы тот счастливец, на
груди которого бедное сердце Надины забьется новой
жизнью, это было одно предположение, а теперь!.. О! Да
вы человек ужасный!.. При первом свидании, с первого
взгляда... Ну!!!
- Что вы, барон!.. Перестаньте!
- Виноват! Я стоял позади вас и слышал все: это не
первое, а второе свидание. Теперь я не скажу: "Ну, Дне
провский, держись!" - а подумаю про себя: "Бедный Дне
провский - терпи!"
- Да полноте! Как вам не стыдно!
- Впрочем, оно так и быть должно: мужья прекрасных
жен созданы для этого.
- Вы, верно, забыли, барон... - сказал я шутя.
- Что вы помолвлены?.. О, нет! Но прежде, чем вы сде
лаетесь похожим на Днепровского, ваша будущая супруга
успеет постареть, а это совсем дурное дело. Конечно, и
тут есть монополия, - прибавил барон с улыбкою, - по
всей справедливости, все прекрасное, - а что может быть
прекраснее милой женщины? - не должно принадлежать
исключительно одному, но, по крайней мере, тут будут
счастливы двое, так это еще сносно, а здесь, посмотрите:
ну, не грустно ли видеть такое уродливое сочетание весны
с глубокой осенью? Через десять лет Надина все еще будет
прекрасна, а этот Днепровский... Представьте себе, что
он будет через десять лет? Старый изношенный колпак, не
стерпимый брюзга, храпотун, в подагре, в хирагре и в раз
ных других лихих болестях!.. Когда в супружестве тысячи
молодых людей пьют горькую чашу, вы думаете, что этот
старый вампир, который заел век прекрасной девушки,
останется без наказания?.. Не бойтесь!.. Найдется
утешитель - не вы, так другой... А право, будет
жаль!.. Посмотрите, как она мила!
С Днепровской говорили в эту минуту приятели мои,
князь Двинский и Закамский, они только что вошли в ком
нату. Надежда Васильевна очень холодно отвечала на веж
ливые фразы князя, но, казалось, весьма обрадовалась,
уви-дя Закамского.
- Я сейчас от моей кузины, - сказал князь. - Знаете
ли что, Надежда Васильевна, ведь я уговорил ее будущей
весною ехать на воды. Она никак не хотела послушаться
своего доктора; но я уверил ее, что Карлсбадские воды де
лают чудеса, и в доказательство привел вас.
- Меня? Да какое чудо сделали со мною Карлсбадские
воды?
- Вы приехали с них еще прекраснее, чем были прежде,
ведь это не чудо...
Надежда Васильевна улыбнулась.
Знаете ли вы эту женскую улыбку, которая страшнее
всякой злой эпиграммы, эту улыбку, за которую мы стали
бы стреляться на двух шагах с мужчиною и которая на ро
зовых губках красавицы в тысячу раз еще обиднее? Вызвать
эту улыбку на уста любимой женщины - такое несчастье,
с которым ничего в свете сравниться не может. Если она
предпочитает другого, не обращает на вас никакого вни
мания и даже ненавидит вас, вы все еще можете надеяться,
но когда, говоря с вами, она улыбнется, как улыбнулась
Надежда Васильевна в ответ на пошлую вежливость бедного
Двинского, то вы решительно человек погибший: вы должны
непременно или зачахнуть с горя, или перестать любить
ее.
- Клянусь честью, - продолжал Двинский, - это со
вершенная правда! Вы сделались еще прекраснее, и если вы
мне не верите...
- Как не верить, князь, - прервала Днепровская, -
вот уже третий раз, как вы мне это говорите.
- II у a des choses qu'on ne pent assez repeter, ma-
dame! (Есть вещи, которые по нужно повторять, мадам!
(Фр.)) - пробормотал Двинский, не зная, как скрыть
свое смущение. К счастию, ему попался на глаза барон: он
узнал в нем своего парижского знакомца и с радостным
восклицанием бросился к нему навстречу.
- Вы ли это, Брокен? - вскричал он. - Возможно
ли?..
- Да, князь, это я.
- Представьте себе: меня уверил приятель мой,
Вольский, который вовсе не лгун, что вы умерли в Пари
же...
- На эшафоте? - прервал барон с улыбкою.
- Да, да! Он божился, что видел сам своими
глазами...
- Как мне отрубили голову?
- Да! Он рассказывал, что вас казнили в один день с
Сент-Жюстом и Робеспьером.
- Скажите пожалуйста!
- И что, взойдя на эшафот, вы очень долго разговари
вали с народом.
- Вот уж этого я не помню.
- Ну, можно ли так сочинять?
- Почему ж сочинять? Это правда.
- Как правда?
- Да, мне точно отрубили голову, но, к счастью, я по
пал на руки к хорошему доктору: он меня вылечил.
- Что за вздор!
- Право, так.
- Вы вовсе не переменились, барон.
- Да, князь, я люблю по-прежнему быть вежливым и
скорее солгу сам, чем скажу о другом, что он лжет, а
особливо если говорю с его приятелем.
- Какой оригинал этот барон, - сказал хозяин. - Не
угодно ли вам в бостон с дамами? - продолжал он,
подавая мне карту.
Я отказался. Через полчаса в гостиной стало тесно; но
скоро все пришло в надлежащий порядок: партии состави
лись, по всем углам гостиной начали козырять, и сам
хозяин сел играть в пикет с одним напудренным
эмигрантом, у которого в петличке висел орден святого
Людовика. Надежда Васильевна пригласила в диванную
остальных гостей, то есть меня, Закамского, барона,
князя и двух молодых дам, из которых одна была мне
знакома. Я хотел сесть подле нее на диване, но хозяйка
обогнала меня.
- Садитесь здесь, против нас, - сказала она,
показывая на большие вольтеровские кресла.
Барон расположился подле меня, а князь и Закамский на
другом конце дивана.
- Я надеюсь, Александр Михайлович, - сказала Дне
провская, - мы часто будем вас видеть. Я почти всегда
дома, мое здоровье так расстроено, и если вас не пугает
общество больной женщины...
- Которая одним взглядом может дать жизнь и отнять
ее, - прервал князь.
- Ox! - шепнул Закамский.
Обе гостьи взглянули друг на друга и улыбнулись.
- Скажите мне, Александр Михайлович, - продолжала
хозяйка, не обращая никакого внимания на Двинского, -
вы постоянный здешний житель?
- Я был им до сих пор, Надежда Васильевна, но, мо
жет быть, скоро мне должно будет ехать в деревню, на
свою родину...
- Так вы нас покидаете?..
- Что ж делать! У меня есть обязанности.
- Обязанности?..
- Не верьте ему! - прервал барон. - Это
совершенно зависит от него.
- Вы ошибаетесь, барон, - подхватил князь, - это
могло зависеть от него прежде: он еще не был знаком с
Надеждою Васильевною, но теперь...
Днепровская взглянула так ласково на князя, что,
верно, он подумал про себя: что это как женщины
капризны! Ну, чем этот комплимент лучше прежних?
- Ах, здравствуйте, Андрей Семенович! - сказала
хозяйка, привставая. - Давно ли приехали в Москву,
надолго ли?
Этот вопрос был сделан худощавому старику, который
вошел в диванную. Несмотря на большой красный нос, черты
лица его были довольно приятны, а в веселой и даже
несколько насмешливой улыбке, заметен был ум и природная
острота. Он был в немецком кафтане старого покроя, в
шелковых чулках, в башмаках с пряжками, в рыжеватом
парике с длинным пучком и держал в руке толстую камы
шовую трость с золотым набалдашником.
- Здравствуйте, матушка Надежда Васильевна! - ска
зал этот гость, целуя руку хозяйки. - Вчера только
приехал из Калуги и за первый долг поставил явиться к
вам. Здравствуйте, сударь, Василий Дмитриевич! -
продолжал он, кланяясь Закамскому. - Сердечно радуюсь,
что вижу вас в добром здоровье.
Хозяйка села подло нового гостя и стала с ним
разговаривать, а князь, наклоняясь к Закамскому, спросил
его вполголоса:
- Из какой кунсткамеры вырвался этот антик с красным
носом и длинным пучком?
- Это деревенский сосед мой, Лугин, - отвечал
Закамский, - весьма хороший и, не прогневайся, очень
умный и просвещенный человек.
- Уж и просвещенный!
- Может быть, не по-твоему, князь, но ведь это еще
вопрос нерешенный: в том ли состоит просвещение, чтоб
беспрестанно кричать о нем или молча любить его. Знать
наизусть имена всех хороших и дурных французских писате
лей, уметь при случае говорить обо всем и носить костюм
своего времени - конечно, все это самые верные
признаки просвещения, однако ж поверь, мой друг, можно и
донашивая платье своего отца и не зная, что Дорат писал
дурные стихи, а Прудон дурные трагедии, быть очень
почтенным дворянином, хорошим помещиком и даже, как я
имел уже честь докладывать вашему сиятельству, весьма
просвещенным человеком.
- Что, Василий Дмитрич, - сказал Лугин, обращаясь к
Закамскому, - вы совсем сделались москвичом, вовсе нас
забыли и заглянуть в Калугу не хотите.
- Все не сберусь, Андрей Семенович.
- Скажите лучше, охоты нет. Видно, Москва-то вам
больно приглянулась.
- Поживите с нами годик-другой, Андрей Семеныч, так
она, может быть, и вам полюбится. Право, Москва старушка
добрая, немножко сплетница, любит иногда красное словцо
отпустить, прикинуться француженкой, позлословить -
все так! Но где найдете вы более гостеприимства, ласки,
радушия?..
- Да, батюшка, что правда, то правда - гостеприим
ный городок. Да вот хоть сегодня, заехал я поутру к Брян
ским - господи, какой поднялся крик! И матушка, и
дочка. и отец... "Андрей Семеныч, вы ли это?.. Сколько
зим, сколько лет!.. Какое для нас удовольствие!.. Как мы
рады!.. Ах боже мой!.." Я и слов не нашел, как
благодарить за такой прием, думаю только про себя: "Фу,
батюшки, как они меня любят!.. А за что бы, кажется?..
Ну, дай бог им доброго здоровья!" Не прошло пяти минут,
вдруг поднялся радостный крик громче прежнего, гляжу:
что такое?.. Пришел тиролец с коврижками.
- Андрей Семенович! - сказала с улыбкою хозяйка. -
Вы вечно нападаете на Москву.
- Помилуйте, сударыня! Я только что рассказываю.
- Расскажите-ка нам что-нибудь, - продолжала Дне
провская, - об Алексее Ивановиче Хопрове, мы познакоми
лись с ним в Париже. Я слышала, он живет теперь в вашей
губернии.
- В пяти верстах от меня, Надежда Васильевна.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг