желание не быть, а казаться только просвещенным, глу
пость и невежество - вот основные причины этой явной
несправедливости, не всех - боже сохрани от этого! -
но, к сожалению, весьма многих, ко всему тому, что
принадлежит нам - нам одним - без всякого раздела с
другими народами.
- Послушайте, Александр Михайлович, - сказал барон.
- Вы человек умный, образованный, так с вами говорить
можно. Ну, будьте справедливы, скажите, что ж такое
принадлежит вам одним?.. Старые предрассудки, ненависть
к просвещению, фанатизм, суеверие...
Эти слова возмутили мою русскую душу: в ней пробу
дились чувства справедливости и негодования, усыпленные
сладкими речами барона.
- Вы ошибаетесь, - сказал я, - мы ненавидим не про
свещение, а то, что вы называете просвещением, мы не вос
станем против законной власти, не превращаем публичных
танцовщиц в богинь разума, церквей в конюшни и театры,
не хвастаемся своим безверием, не стараемся закидать
грязью небеса - нет, барон! Благодаря бога, народ
русский верует, народ русский любит царей своих! Он
верит, что всякая власть от господа, потому что верит
словам Спасителя.
Лицо моего гостя вытянулось на целый аршин. Я про
должал.
- Да, барон! Мы не покинули еще старой привычки, в
радости благодарить бога, в горе прибегать к нему с мо
литвою, мы думаем, что без религии нет просвещения, и,
несмотря на пример вашей просвещенной Франции, уверены,
что не палачи, а одно время и общее мнение могут иско
ренять предрассудки. Если все это, барон, по-вашему,
невежество, так дай бог, чтоб мы его никогда не
променяли на ваше просвещение.
В жару разговора я не замечал, что барон совсем изме
нился в лице: глаза его сверкали, но щеки были так
бледны, и все черты выражали такое тревожное,
болезненное состояние, что я испугался.
- Вы, кажется, нездоровы? - вскричал я. - Что с
вами?
- Ничего! - прошептал барон, закрывая платком ли
цо. - Пройдет!.. Я вижу, мне должно непременно пустить
кровь... Вот и прошло!.. Знаете что, Александр Михайло
вич? Будемте вперед говорить о чем-нибудь другом: от
этих философических диспутов у меня всегда кровь
бросается в голову. Да и к чему нам спорить? У каждого
свой взгляд:
вы видите вещи одним образом, я другим. Ну что? Скажите
мне: вы решительно не едете со мною к Днепровской?
- Право, не могу.
- Так приезжайте сегодня вечером ко мне. Я встретил
здесь много карлсбадских знакомых, они почти все ино
странцы, и я хочу дать им послушать ваших московских
цыган. Мы поужинаем, выпьем шампанского, не станем
говорить о политике и, право, проведем время очень ве
село.
Я дал слово барону. Он пробыл со мною около часа, рас
сказывал мне о своих путешествиях, и, между прочим, весь
ма много об Испании, в которой, по его словам, он прожил
более двух лет. Говоря об окрестностях Гранады, он
пленил меня своим пиитическим воображением. И подлинно,
нельзя было не дивиться жизни, с которою барон описывал
этот земной рай, эти вечно голубые небеса счастливой
Андалузии. Слушая его, мне казалось, что я гуляю вместе
с ним по очаровательным садам Хенералифа и любуюсь ве
ликолепными остатками роскошный Альгамбры. Барон про
стился со мною, заставил меня повторить снова обещание
приехать к нему вечером.
Я отправился к нему часу в восьмом. В прежних комнатах
барона дожидался меня жокей, с которым я был уже знаком.
Он попросил меня на дурном французском языке идти вслед
за ним и сказал мне дорогою, что его господин переменил
квартиру и занимает теперь почти весь бельэтаж
венецианского дома. В передней встретили меня двое слуг
в богатых ливреях, а в зале и у дверей всех гостиных
стояли официанты... Меня поразило великолепное убранство
комнат. Бронзы, зеркала, картины, мраморные статуи, все
было очаровательно. Я не мог также не заметить, что
сюжеты картин и мраморных групп были все без исключения
более чем анакреонтические. Барон ожидал меня в угольной
комнате, он сидел на турецком оттомане, обитом какой-то
восточной тканью, подле него, на малахитовом столике из
серебряной жаровни, клубился благовонный дым, а в
широком зеркале, которое занимало почти всю стену над
диваном, отражался тусклый хрустальный шар, который,
опускаясь с потолка, отделанного палаткою, освещал всю
комнату.
- Что это, барон! - сказал я. - Какое
великолепие! Какая роскошь!
- Да, эти комнаты довольно опрятны, - отвечал барон,
пожимая мою руку. - Садитесь, Александр Михайлович, вот
здесь, подле меня.
- Неужели они были всегда так убраны? - спросил я.
- О нет! Я отделал их на мой счет.
- Да когда же? Помилуйте?.. Когда вы успели?.. Ну,
право, это волшебство!
- А что вы думаете? - прервал с улыбкою барон. -
Быть может.
- Откуда взялись эти картины, мраморы?..
- Из ваших меняльных лавок, а остальное из магази
нов. Я не знал прежде, долго ли проживу в Москве, и для
того не хотел заводиться домом, но теперь это дело решен
ное: я остаюсь у вас, по крайней мере, на год. Сегодня
назвались ко мне гости, а в том числе и дамы...
- Как дамы? - вскричал я. - Что ж вы не сказали?
Я в сюртуке.
- Ничего! Ведь это не ваши чопорные русские барыни.
Я не хотел принять их в старой моей квартире и вот, как
видите, в два дня довольно порядочно отделал эти
комнаты. Надобно сказать правду, у вас в Москве можно
найти все, конечно вчетверо дороже, чем где-нибудь, но я
не слишком хлопочу о деньгах. Меня гораздо более пугала
мысль, что в России мне не на что будет их тратить.
Нашему разговору помешал приезд гостей. Через четверть
часа, когда их собралось человек десять, мы перешли в
гостиную. Сначала хозяин знакомил меня с своими прия
телями, но под конец он едва успевал сам сказать по не
сколько слов с каждым вновь приезжающим гостем. В числе
их было пять итальянцев, почти столько же англичан, два
или три немца и, кажется, двое русских, а остальные все
французы. Все они, казалось, принадлежали к хорошему
обществу, все, даже англичане, говорили самым чистым
французским языком, но из всех этих различных физиономий
не было ни одной, которая пришлась бы мне по сердцу.
Многие из гостей были весьма замечательной наружности,
некоторые могли даже назваться красавцами, и у всех
глаза блистали умом, но что-то лукавое и предательское
проглядывало почти на всех лицах. Меня особенно поразила
физиономия одного молодого человека: вдохновенный и
вместе мрачный взгляд, исполненная презрения улыбка и
спокойствие, похожее на ту минутную тишину, которая так
страшна для мореходца, которая, как предтеча бури,
возвещает гибель и смерть, - все это выражалось с такою
силою на его бледно-мраморном челе, в его мощных
огненных взорах, что я не мог скрыть своего любопытства
и спросил о нем у хозяина.
- Ага! - сказал барон. - Вы заметили необычайную
физиономию этого поэта?
- Так он стихотворец?
- Да, стихотворец, но только не приторный Расин, не
щеголеватый Вольтер, не жеманный Попе, не правоверный
Клопшток, и, конечно, не ваш физик-поэт или поэт-физик
Ломоносов, вдохновенный певец, грозный как бурное море,
неумолимый враг всех предрассудков и детских надежд
человека, певец неукротимых страстей и буйного отчаяния,
готовый на развалинах мира пропеть последнее проклятие
тому, что мы называем жизнью. О, если бы вы знали, сколь
ко энергии в этой необычайной душе, с какой силою сры
вает он покров с горькой истины, как убивает все
счастье, всю надежду в сердце человека...
- Что вы, что вы, барон? - прервал я почти с ужа
сом. - Да вы описали мне падшего ангела, Мильтонова Са
тану...
- И, полноте! Сатана Мильтона почти набожная ста
рушка перед этим гигантом. Я вам предсказываю: он
создаст новый мир поэзии, и когда мощный голос его раз
дастся по всей Европе...
- А он еще не раздавался?
- О нет еще! Никто, кроме меня, не знает его стихов,
этот секрет между им и мною. Ему торопиться нечего. Те
перь, быть может, его поймут в одной Франции, а для его
гения нужен простор.
- Дай бог, чтоб ему не было никогда просторно. А как
зовут его?
- Его зовут, - сказал барон вполголоса, - или,
лучше сказать, его будут звать... Но, извините!.. Я
вижу, приехали дамы...
VI
МОСКОВСКИЕ ЦЫГАНЕ
Барон побежал навстречу к двум молодым женщинам. Одна
из них была видного роста, другая целой головою ниже,
одна высока и стройна, как пальма, другая воздушна и
легка, как бабочка. Правильные и даже несколько резкие
черты лица первой, черные как смоль локоны, которые
падали на ее атласные плечи, глаза томные и как будто бы
усталые, но которые при встрече с вашими готовы были
вспыхнуть и прожечь ваше сердце, - все изобличало в ней
пламенную итальянку, можно было побиться об заклад, что
в порыве страсти она не остановится и умереть за своего
любовника, и зарезать его собственной рукою. Вторая -
прелестная блондинка с голубыми глазами, которые блиста
ли веселостию и умом, она была так грациозна, так плени
тельно улыбалась и так ловко показывала свою ножку, обу
тую почти в детский башмачок, что не было никакой воз
можности ошибиться и не узнать в этой милой шалунье
очаровательную парижанку. Обе они одеты были по послед
ней тогдашней моде, то есть раздеты немного поболее ны
нешних балетных танцовщиц. Когда эти дамы вошли в гос
тиную, почти все мужчины окружили их, каждый торопился
сказать им что-нибудь приятное, кроме поэта и одного
рослого итальянца, который, сидя за огромным круглым
столом, строил пирамиды из империалов. Не прошло пяти
минут, как вся эта толпа любезников отхлынула от краса
виц и поместилась вокруг стола: итальянец начал метать
банк. Хозяин подвел меня к дамам, которые вдруг осиро
тели, как оставленные Дидоны.
- Рекомендую вам моего приятеля, - сказал барон, -
он не играет в карты и будет вашим кавалером. Синьора
Карини! - продолжал он, обращаясь к итальянке. - Мой
приятель не любит или, лучше сказать, не понимает
итальянской музыки: обратите его на путь истинный, а вы,
мамзель Виржини, постарайтесь ему вскружить голову,
только я вам говорю вперед, это нелегко: он помолвлен и
влюблен до безумия в спою невесту.
Синьора Карини взглянула на меня так быстро, что,
казалось, хотела опалить своим взглядом, а мамзель
Виржини захохотала как резвое дитя, и, указывая на
канапе, сказала:
- Садитесь здесь! Вот так - между нами.
- Как вы хорошо делаете, что не играете в карты, -
шепнула итальянка. - Посмотрите на этих игроков:
походят ли они на людей? С какою жадностью смотрят они
на эти кучи золота! Это их божество, их идол!
- Не правда ли, - прервала с улыбкою Виржини, -
есть идолы, которым поклоняться гораздо приятнее?
- Не поклоняться, а любить, как любят в Италии, -
сказала синьора Карини.
- Да! По-вашему, - подхватила француженка, - с кин
жалом в руках? Фи! Я ненавижу эту африканскую любовь.
Французы боготворят женщин, а мы делаем их счастливыми и
всегда расстаемся друзьями. Будет с нас и того, что мы
твердили беспрестанно: "Свобода или смерть", если б
вместо этого стали говорить: "Вечная любовь или смерть",
то я ушла б на край света, в Америку, в Сибирь!.. Да,
да, в Сибирь, и хоть это снежное царство должно быть
настоящим адом...
- Оно превратится в рай, когда вы будете в нем жить.
- Эта пошлая вежливость невольно сорвалась у меня с
языка.
- Вы очень любезны! Но что я говорю? Я совсем за
была, что вы любите свою невесту и, верно, хотите любить
ее вечно?
Не знаю почему, но мне вовсе не хотелось говорить о
Машеньке с этими бойкими красавицами, вместо ответа я
уклонилась.
- О, я вижу, барон хотел пошутить над нами! - про
должала француженка.
- Я была в этом уверена, - прервала синьора Карини.
- Невеста почти жена, а жена и любовь, как я ее
понимаю, могут ли иметь что-нибудь общего между собою?
Любить более своей жизни, любить на краю могилы и до
последнего вздоха не признавать ничего, кроме любви,
можно только тогда, когда и нас точно так же любят. А
что такое женитьба? Какую жертву приносит девушка,
выходя за вас замуж? Вы прекрасный мужчина и будете
вечно принадлежать ей, она отнимает вас у всех женщин и
пристроит себя к месту - прекрасное доказательство
любви! Да почему вы знаете, быть может, и малейшая
жертва показалась бы ей непреодолимым препятствием, быть
может, она отдает вам свою руку потому только, что вы
прежде других за нее посватались? Она будет вам верна -
да это ее обязанность, она станет любить вас - да за
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг