Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
   -  Ну что, здоров ли он?
    -  Да как бы вам сказать? Не то что болен, однако  ж
не вовсе здоров, матушка; не худо бы его полечить.
   -  Что с ним такое?
   -  Да так, что-то вовсе одурел. Он был прежде человек
хоть и не больно грамотный, а все-таки брело кое-как:
нашлось бы в нашем уезде два-три дворянина не умней его;
а вот с тех пор, как побывал в Париже, так бог знает что
с  ним  сделалось! Крестьян разорил,  а  толкует  все  о
правах человека; себя называет философом, а нас всех вар
варами  и  кричит в неточный голос: "Ну,  скажите,  бога
ради,  какая разница между мной и мужиком?" Я ему сказал
однажды, что никакой, - так рассердился. Помилуйте,  как
же он не сумасшедший?
    -   Извините! - прервал князь. - Может быть,  я  оши
баюсь,  но мне кажется, что этот господин Хопров прослыл
у  вас в Калуге сумасшедшим по той же самой причине,  по
какой  называли абдериты глупцом своего соотечественника
Демокрита.
    -  То есть, вы изволите думать, что в нашей губернии
дворяне  все  дураки,  а умен один Хопров?  Быть  может,
батюшка.
   -  Я не говорю этого, но скажите мне, что находите вы
смешного  в  этой философической идее вашего  соседа  об
естественных  правах человека? Я сам  дворянин,  и  даже
князь, следовательно, могу рассуждать беспристрастно  об
этом предмете. У нас нет наследственной аристократии;
но  там, где она есть, скажите: за что один класс  людей
наделен исключительными  правами  и справедливо ли,  что
эти  права  переходят от отца к сыну? За  что  я  должен
уважать  и  кланяться каким-нибудь лордам, герцогам  или
испанским  грандам?  Уж не за то  ли,  что  они,  говоря
словами Бомарше, взяли на себя труд родиться?
    -   Оно,  кажется, как будто бы и так, ваше  сиятель
ство,   -    сказал  Лугин,  понюхав  табаку  из   своей
серебряной  табакерки, -  да только вот беда,  что  там,
где  нет аристократии, чинов и званий, так уж, наверное,
есть  аристократия богатства. Посмотрите, батюшка,  хоть
на   Соединенные  Американские  Штаты:  там  не   станут
кланяться  герцогу,  а  также  гнут  шеи  перед  богатым
капиталистом,  то  есть уважают  в  нем  не  доблести  и
великие дела его предков, но миллионы, полученные  им  в
наследство от отца и нажитые, может быть, самым низким и
подлым  образом.  Позвольте спросить, ваше  сиятельство,
неужели это уважение к богатству менее оскорбительно для
нашего  самолюбия, чем уважение к знаменитому имени?  Вы
скажете,  может  быть:  ну, пусть отец  заслужил  звание
князя,  графа,  герцога  и за  свои  труды  или  подвиги
сделался  из простого человека вельможею; да за  что  же
сын  его,  который  ничего еще не сделал  для  общества,
получит   в  наследство  это  звание  и,  следовательно,
некоторую часть почестей, с ним соединенных?
    -  Как за что, батюшка? Где же будет справедливость?
Богач может передать сыну свои миллионы и вместе с  ними
уважение, которое мы все, грешные, имеем к богатству;  и
верный  слуга царский, добросовестный, неутомимый судья.
ученый  муж, гений, просветивший свою родину, и  великий
полководец, которому она обязана своим спасением, не  бу
дут  иметь  права передать с знаменитыми своими  именами
хоть  часть этого невещественного богатства, этой святой
и  не  подлежащей никакому спору собственности? В  таком
случае не должен ли каждый добрый отец из любви к  детям
избрать  лучше  звание ростовщика, чем служить  верой  и
правдой своему государю и отечеству?
    -   Да разве все служат верой и правдой?  -  прервал
князь. -  Разве не было вельмож, которые сделались  вель
можами, поступая всю жизнь вопреки чести и совести?
    -  Правда, сударь, правда! Но ведь и богатство-то не
всегда  наживается честным образом, а все-таки переходит
в  наследство  к детям. Сын богача может промотать  свое
наследие,  сын  знаменитого человека  может  обесчестить
свое   имя,  следовательно,  и  в  этом  отношении   они
подвергаются  равной  участи;  так  позвольте   же   им,
батюшка,  и  пользоваться равными выгодами  или  скажите
решительно, что
здравый  смысл  и  логика  -   вздор,  а  правосудие   -
старый   предрассудок,  потому   что   ваше   мнение   о
справедливости и равных гражданских правах совершенно им
противоречат. Лугин замолчал и преспокойно открыл  опять
свою табакерку.
    -   Здравый смысл! Здравый смысл!  -  шептал  сквозь
зубы  князь, покачиваясь на своем стуле. -  Эти  господа
вечно опираются на здравый смысл.
    -  Да на что же и опираться-то, ваше сиятельство?  -
прервал Лугин. - Опора хорошая - не подломится.
    -   Да что такое здравый смысл? Вещь совершенно  ар-
битрерная...
    -   То  есть условная, хотите вы сказать? Не  думаю.
Хоть и есть русская пословица: "Что голов, то умов", а я
все-таки уверен, что ум один.
    -   И  я то же думаю, - сказал с насмешливой улыбкой
барон, - но, к сожалению, мы часто называем умом и  здра
вым  смыслом то, что вовсе не ум и не здравый  смысл,  а
один  отголосок закоренелого невежества и старых предрас
судков.  Я  уверен, что если бы князь взял на себя  труд
поразвернуть эту идею, которая, по нашему мнению,  совер
шенно  противоречит  здравому смыслу,  то,  может  быть,
большинство голосов осталось бы не на вашей стороне;
если б он сказал...
  Тут  барон  начал  говорить с таким увлекающим  красно
речием,   исполненные  силы  филантропические   выходки,
пересыпанные  остротами фразы так быстро следовали  одни
за  другими,  что  не было никакой возможности  отделить
ложь от истины. Все, что ни говорил барон, казалось,  но
сило  на  себе отпечаток неподдельного чувства справедли
вости  и  душевного убеждения. Он обладал вполне великой
наукою  посредством  звучных слов и  блестящих  софизмов
смешивать  все  понятия, заменять идеи фразами,  употреб
лять кстати слова: человечество, просвещение, европеизм,
требования  века; одних пленять этими модными  словцами,
Других удивлять новостью своих ученых выражений, и  вооб
ще всех если не убеждать, то, по крайней мере, сбивать с
толку.  Говорят, что будто бы эта наука и теперь  еще  в
большом  ходу. Быть может, только пора бы похоронить  ее
вместе с площадными шарлатанами, которые из любви к чело
вечеству лечат за деньги от всех болезней хлебными  пилю
лями и подкрашенной водою.
  Я  не стану повторять вам слова барона. Если вы читали
французских  философов восемнадцатого  столетия,  то  не
скажу вам ничего нового, если же вы их не читали, с  чем
от  всего  сердца  вас поздравляю, то к чему  засариватъ
ваше  воображение, зачем охлаждать душу  софизмами  этих
мудрецов,  которые, не умея создавать ничего,  старались
только  разрушить  и,  отнимая у  человека  все  -  даже
надежду, -  называли себя благодетелями и просветителями
рода  человеческого... Шарлатаны! Если  бы,  по  крайней
мере,   они   продавали  хлебные  пилюли  и   безвредную
подкрашенную воду... Нет! Они торговали ядом.
  Закамский  слушал с приметным неудовольствием  барона,
старик   Лугин  улыбался  и  покачивал  головою,   а   я
совершенно бы увлекся его красноречием, если бы  по  вре
менам какое-то внутреннее чувство не убеждало меня,  что
он   говорит   хотя  и  очень  красно,   но   вовсе   не
добросовестно.  Зато  князь  Двинский  и  дамы  были   в
восторге,  первый потому, что барон взял его сторону,  а
другие  по  чувству,  которое сродно  всем  женщинам,  -
чувству  благородному,  но, к  несчастью,  почти  всегда
безотчетному. Все, что с первого взгляда кажется высоким
и  прекрасным, найдет всегда отголосок в их сердце.  Они
не  станут разбирать, может ли общество существовать без
власти  и  закона,  могут ли быть  все  люди  с  равными
правами   и   равным  богатством,  им  какое   дело   до
расстояния,   которое   существует   и   будет    всегда
существовать  между человеком образованным  и  невеждою,
между умным и глупцом, деятельным и ленивцем, сильным  и
слабым:  им  скажут, что все люди могут быть  счастливы,
что  богатые  и  сильные  не станут  угнетать  бедных  и
слабых,  что все будут равны, что это возможно, что  для
этого   надобно   только  искоренить  все  предрассудки,
усыпить  все  страсти, сравнять все состояния,  изменить
нравы, обычаи, законы, а остальное придет само собою. Им
скажут  это,  и  добрые,  чувствительные  женщины  будут
слушать с восторгом этот философический бред, потому что
он  обещает  блаженство всей вселенной, и,  может  быть,
многим  из  них не придет даже в голову, что этот  новый
порядок  вещей  помешает им ездить в  каретах  и  носить
блондовые платья.
    -   Да!  -  продолжал барон, оканчивая один из своих
красноречивых периодов. -  Жан-Жак Руссо говорит  то  же
самое  в своем бессмертном "Contract social": он  сравни
вает власть...
  Тут  барон  вдруг остановился, робко посмотрел  вокруг
себя и встал.
   -  Что вы, барон?  -  вскричала хозяйка.
    -   Мне что-то дурно... Извините, я не могу долее  у
вас оставаться.
  В самом деле, на побледневшем лице барона заметно было
какое-то  болезненное ощущение; встревоженный  взор  его
выражал испуг. Он схватил торопливо свою шляпу.
   -  Не хотите ли одеколона? Спирта?.. -  сказала забот
ливая Днепровская.
    -  Благодарю вас!  -  прошептал барон, спеша уйти из
комнаты.  -   Это  так!  Прилив  крови  к  голове...   Я
чувствую,  что мне нужен свежий воздух... -   Он  прошел
через  гостиную мимо хозяина так скоро, что тот не успел
даже этого и заметить.
    -   Что  это  с  ним  сделалось?   -   сказал  князь
Двинский.  -   Уж не оттого ли, что он говорил  с  таким
жаром?..
   -  А что вы думаете?  -  прервал Лугин. -  Ведь может
быть.  Я только слушал этого барона, а у меня голова  за
кружилась.
   -  Как он умен!  -  сказала одна из гостей.
   -  Какой прекрасный тон!  -  прибавила другая.
   -  Какая начитанность, какое просвещение!  -  восклик
нул князь.
    -   Да! Он чрезвычайно как мил!  -  присовокупила хо
зяйка.
   -  И, кажется, очень добрый человек, -  сказал Лугин.
-   Как он хлопочет о том, чтоб все люди были счастливы.
Дай бог ему здоровья!
   -  Он истинный космополит!  -  произнес торжественным
голосом князь.
    -   То  есть гражданин вселенной!  -  прервал  Закам
ский.  -   Да  этак  жить-то ему очень легко:  отечество
требует  иногда больших жертв, а вся вселенная может  ли
чего-нибудь требовать от одного человека?
   -  Как, Закамский!  -  вскричал князь. -  Неужели, по-
твоему, космополитизм...
    -   Их два рода, мой друг!  -  прервал Закамский.  -
Один  духовный,  другой земной. Первый  ведет  ко  всему
прекрасному,  но  эта  чистая,  бескорыстная  любовь   к
человечеству   доступна  только  до   сердца   истинного
христианина,  а, кажется, этим поклепать барона  грешно.
Другой, то есть земной, общественный, космополитизм есть
не    что   иное,   как   холодный   эгоизм,   прикрытый
сентиментальными фразами, и, воля твоя, князь, по  моему
мнению,  тот,  кто  говорит не в смысле  религиозном,  а
философском,  что любит не человека, а все человечество,
просто не любит никого.
  Князь  принялся  было спорить с Закамским,  но  гость,
который вошел в диванную, помешал их разговору. Я  очень
обрадовался, когда узнал в нем моего первого московского
знакомца, Якова Сергеевича Луцкого.
   -  Здравствуйте, Надежда Васильевна!  -  сказал он хо
зяйке.  -  Поздравляю вас с приездом! Я сейчас  проходил
мимо  вашего дома, увидел огни и по этому только  узнал,
что   вы   возвратились  из  чужих  краев.  Ну  что   ж,
поправилось ли ваше здоровье?
    -  Да, я чувствую себя лучше, - отвечала вежливо, но
очень холодно Днепровская.
    -  Слава богу! Здравствуй, Александр Михайлович!   -
продолжал Луцкий, взяв меня за руку.  -  Ты совсем  меня
забыл.
  Я извинился недосугом. Князь Двинский кинул любопытный
взор  на  Луцкого и, вероятно, не найдя ничего смешного'
mh  в  его  наружности, ни в платье, весьма простом,  но
очень  чистом  и  опрятном, не удостоил его  дальнейшего
внимания.  Закамский и Лугин оба были знакомы  с  Яковом
Сергеевичем, первый видал его у меня, а второй служил  с
ним некогда в одном полку. Они стали разговаривать, а  я
сел подле хозяйки.
    -   Вы давно знакомы с Луцким?  -  спросила она впол
голоса.
   -  С лишком два года, -  отвечал я.
    -  Он весьма хороший человек, мой муж без памяти его
любит... я и сама очень уважаю Якова Сергеевича,  но  он
так строг в своих суждениях, так неумолим, когда он гово
рит  о  наших страстях и пороках, а пороком он  называет
все,  даже самые извинительные, слабости и, сверх  того,
требует от нас, бедных женщин, такого невозможного совер
шенства, что - признаться ль вам? - я не люблю, я  боюсь
его.
    -   Вы  меня  удивляете! Он самый снисходительный  и
кроткий человек.
    -   Ну  нет,  не всегда. Впрочем, я не обвиняю  его.
Когда  под  старость  человек перестанет  жить  сердцем,
когда все страсти его умирают, весьма натурально, что он
становится строже, если не к себе, то, по крайней  мере,
к   другим.  Он  думает,  что  можно  подчинить   сердце
рассудку,  потому что его собственное сердце  давно  уже
перестало  биться  для любви. Если  б  все  старые  люди
почаще  вспоминали про свою молодость, то были б  к  нам
гораздо  снисходительнее, но эти строгие  моралисты  так
беспамятливы...  А  кстати,  о  памяти!   -    прибавила
Надина,  опустив  книзу  свои длинные  ресницы,  -   Вы,

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг