все, что делается в городе, и, сверх того, была большая
мастерица раскладывать гранпасьянс и считать года всех невест,
которые позасиделись в девках.
Алексей Андреевич Двинский встретил нас в гостиной, эта
комната поразила меня своим роскошным убранством. Огромная
хрустальная люстра, под зеркалами на подстольниках жирандоли,
убранные также граненым хрусталем, по стенам масляные картины
в золоченых рамах, наклейные столы, кресла и канапе, обитые
полосатым штофом, - все это показалось мне чрезвычайно
великолепным. Хозяин обнял с искреннею радостью моего опекуна
и потрепал меня ласково по щеке, а супруга его расцеловалась с
Авдотьей Михайловной и Машенькой. На канапе сидел какой-то
гость с большим носом, в широком сюртуке с звездою. Он также
встретил ласковым словом Ивана Степановича, который поклонился
ему весьма почтительно и стал величать превосходительством, по
всем этим приметам мне нетрудно было узнать в нем губернатора.
Признаюсь, я очень оробел сначала, но как поосмотрелся и
заметил, что он точно такой же человек, как и все другие, то
стал посмелее, придвинулся поближе к хозяину, который о
чем-то с ним спорил, и стал вслушиваться в их разговор.
- Да полно, братец, из пустого в порожнее переливать, -
говорил губернатор, набивая свой огромный нос табаком, - Знал
бы я наказ нашей матушки Екатерины Алексеевны, регламент Петра
Первого, отчасти уложенье царя Алексея Михайловича да правил
бы губернею честно, добросовестно и со всяким опасением -
так вот тебе и вся наука! На что мне ваши финты-фанты да
всякие ученые премудрости! Я, брат, за них и гроша не дам.
- И не давай, любезный! - сказал с усмешкою Двинский. -
Ведь наука не что другое, она не всякому впрок идет, и
премудрый Сократ говорил однажды своему ученику Платону...
- Уж как ты мне надоел с этим Сократом, - прервал
губернатор. - Наладил одно: Сократ да Сократ! И что он был за
человек такой?
- Афинский гражданин, любезный!
- Только-то? Гражданин - то есть, по-нашему, мещанин?
Невелика птица! Посмотрели бы мы его премудрости, если б он
был гражданским губернатором! Тут, брат, и не мещанин затылок
у себя зачешет. Эка важность: "премудрый Сократ!.." Видали мы
этих Сократов!
- Едва ли, любезный! Ты книг не читаешь, так вряд ли когда-
нибудь с ним встретишься - хе, хе, хе!
- Да что в книгах-то проку? Вот ты третьего дня втер
насильно мне в руки эту - как бишь, ее зовут?.. Прах ее
возьми!..
- "Грациан - придворный человек".
- Да, да! Ну, уж книга! Черт знает что в ней напечатано! В
толк не возьмешь!
- Хе, хе, хе! Что любезный, не про нас, видно, писано? А
не худо бы тебе прочесть со вниманием регулу шестьдесят первую
о том, как мы должны преуспевать в изрядствах.
- Читай, брат, сам по субботам.
- Ну, а прочел ли ты мою книгу о семи мирах?
- Черт ее возьми! И какое мне до них дело?
- Какое? Эх, ваше превосходительство! Плох тот человек,
говорит Марк Аврелий, который не знает, по чему он ходит и что
его покрывает.
- Да кто же этого не знает? Известное дело: мы все ходим
по земле, а над нами небо.
- Да на небе-то что?
- Мало ли что: солнце, месяц, звезды.
- А звезды-то что такое?
- Как что такое?.. Ну, звезды, да и все тут.
- Нет не все! Не знаешь, так я тебе скажу. Звезды небесные
такие же миры, как и наш.
- Смотри, пожалуй! Ах ты, мудрец, мудрец! Видишь, что
выдумал! Полно, брат, рассказывай другим!
- Я тебе говорю.
- Да что ты, там был, что ль?
- Не был, да знаю.
- Миры! Хороши миры по маковому зернышку!
- Так нам отсюда кажется, а в самом деле они более нашей
земли и, вероятно, служат жилищем для разумных тварей. Статься
может, там есть такие же умные губернаторы, как ты, и такие же
глупые коллежские советники, как я, - хе, хе, хе!
- Эку дичь порет! Да разве тебе не случалось видеть, что
звезды-то с неба падают?
- Случалось, любезный!
- Так отчего же до сих пор ни одного губернатора или
коллежского советника оттуда не свалилось и ни одна звезда
никаких бед не наделала? Да если б они были не только с нашу
землю, а вот хоть с наш губернский город, так уж, верно б,
много народу передавили.
- То-то и есть, любезный! Ученье - свет, а неученье -
тьма. Ты, сердечный, и этого не знаешь, что звезды, которые
падают на землю, не те, которых мы видим на тверди небесной.
- Так что ж это за звезды такие?
Этот вопрос, и в наше время не вовсе еще решенный, казалось,
очень затруднил Двинского. Он наморщил лоб, понюхал медленно
табаку и сказал:
- Ты хочешь знать, что это за звезды такие?
- Ну да!
- Вот изволишь видеть, любезный! Эти падающие звезды не
то, что звезды неподвижные.
- А какие же?
- Какие! Ну, разумеется, особые, отличные, то есть -
пойми меня хорошенько - они, сиречь эти звезды, не то что
звезды, а так сказать, подобие звезд.
- Да что ж они такое?
- Экий ты, братец, какой! Ведь я тебе толком говорю, те
звезды сами по себе, а эти сами по себе. Звезда звезде не
указ, любезный!
- Да не о том речь! Ты мне скажи, что это за звезды,
которые падают?.. А?.. Что?.. Видно, ученость-то твоя в тупик
стала?
- Да что с тобой говорить! - сказал с приметной досадой
Двинский. - Ведь это для тебя халдейская грамота, любезный!
Недаром сказано: не рассыпайте бисера...
- Спасибо, друг сердечный! Вот к кому применил!
- Не погневайтесь! Так к слову пришлось. Я не мог
дослушать этот ученый диспут, потому что меня отвели во
флигель, где я скинул дорожное платье и нарядился в свой
коричневый фрак. Потом, часу в шестом после обеда, заложили
опять нашу линею, и мы все вместе отправились на сборное место
целого города, то есть в лубочные ряды на ярмарку.
III
ЯРМАРКА
Верно, вам случалось не раз слушать с досадою, по-видимому,
совершенно несправедливые жалобы стариков на все то, что мы
называем улучшением; не смейтесь над ними, не осуждайте их!
Неужели в самом деле вы думаете, что старик - если он не
совсем еще выжил из ума - не понимает, что каменный, удобный
и красивый дом лучше каких-нибудь деревянных неуклюжих хором,
что хорошо вымощенная и опрятная площадь несравненно приличнее
для всякого города, чем грязный луг, по которому и весной и
осенью вовсе нет проезда, что ехать в почтовой спокойной
карете по гладкому шоссе во сто раз приятнее, чем скакать в
тряской кибитке по бревенчатой мостовой или изрытой колеями
дороге, поверьте, он это все и видит, и чувствует, и понимает,
- почему же он почти всегда предпочитает дурное старое
хорошему новому? Почему? На это отвечать нетрудно -
послушайте!
Один из моих столичных знакомых, который был с ребячества
искренним приятелем и воспитывался вместе с деревенским моим
соседом Волгиным, прошлого года приехал из Петербурга нарочно
для того, чтоб с ним повидаться. Он заехал по дороге ко мне,
на ту пору был у меня в гостях сын Волгина, молодец лет
двадцати, писаный красавец. Я тотчас их познакомил, и, когда
этот молодой человек объявил приезжему, что он месяц тому
назад похоронил своего отца, мой столичный приятель залился
слезами.
- Вот был человек! - говорил он, всхлипывая. - Пере
велись такие люди! А молодец-то был какой!
- Полно, так ли, любезный? - сказал я, когда молодой
Волгин вышел из комнаты. - Покойник был некрасив собою -
вот сын его, так нечего сказать...
- Да, да! Конечно, сын хорош, а отец был еще лучше.
- Что ты, помилуй! У него все лицо было изрыто оспою.
- Да, это правда: мы с ним занемогли в одно время, меня
бог помиловал, а его, бедняжку, больно злодейка изуродовала.
Боже мой! Как мы с ним обрадовались, когда, продержав нас
месяца два взаперти, выпустили в первый раз из комнаты. Уже то-
то мы набегались досыта! С ног сбили нашего дядьку Прохора, а
пуще Волгин - куда легок был на ногу!
- Неужели? Да ведь он всю жизнь свою хромал!
- Да, да, прихрамывал! Ему не было еще и шести лет, как он
переломил себе ногу, мы лезли с ним через забор, он как-то
сорвался, упал неловко, и с тех пор... Ах ты господи боже мой!
Как вспомню: какие мы были проказники! Бывало, я на любое
дерево взбегу как по лестнице, няня меня ищет, а я-то сижу
себе на суку да кричу кукушкою. Преживой был ребенок!
- Мне помнится также, - продолжал я, - у покойника был
нос на сторону?
- Правда, правда! Да ведь это к нему очень шло! Бывало, он
станет нам корчить гримасы: рот на одну сторону, нос на
другую, так мы все и помрем со смеху! Линский начнет его
передразнивать, Мурашкин также... Бог мой!.. Все померли! А
люди-то какие были - люди!
- Не спорю, любезный! Только как же твой друг Волгин, с
рябым лицом, хромой ногой и кривым носом был лучше своего
сына, первого молодца и красавца во всей нашей губернии?
Приятель мой задумался, покачал печально головою и, пожав
мне крепко руку, сказал:
- Да, мой друг! Волгин, на мои глаза, был лучше всех
нынешних красавцев, его лицо напоминало бы мне самые блаженные
годы моей жизни. Ты - дело другое: ты не вырос с ним вместе,
при встрече с ним не оживились бы в твоей памяти все детские
радости, все счастье юношеских лет, когда свет нам кажется
прекрасным, надежда верным, неизменным другом, а все люди
братьями. Если бы я его увидел, то помолодел бы тридцатью
годами, пустился бы бежать с тобою взапуски! Вместо его я
увидел сына, и меня опять пригнуло к земле, все прошедшее как
будто бы не бывало, а без него худо нашему брату старику.
Настоящее хоть брось, а будущее... Ах, мой друг, мой друг! Ты
еще не стар, а мне скоро восемьдесят стукнет. Нет! воля твоя,
хорош сын, а отец был гораздо лучше!
Я думал почти то же самое, когда спустя лет тридцать попал
нечаянно на эту годовую ярмарку нашего губернского города. С
какою детскою радостью торопился я воскресить в душе своей все
прежние впечатления, как встрепенулось мое сердце от
удовольствия, когда лакей, притворив дверцы кареты, закричал:
"Пошел на ярмарку!" Подъезжаю - и что же?.. Боже мой! Какое
превращение! Вместо лубочных балаганов и лавок, удрапированных
рогожками, у которых была такая праздничная, веселая
наружность, - пречопорный гостиный двор, раскрашенный, обитый
тесом, и даже - о господи! ожидал ли я такого несчастия! -
выстроенный по плану и с наблюдением всех правил изящной
архитектуры! Куда девался этот упоительный запах сырых лубков
и свежих циновок? Где эти дождевые лужи, около которых так
осторожно и подбирая свои платьица обходили наши городские
барыни? На каждом шагу такие улучшения, везде такая чистота и
опрятность, такое благочинье! Нет ни суматохи, ни тесноты, ну,
словом, все так чинно, так прекрасно и так скучно, что я чуть-
чуть не заплакал с горя! "Хорошо, - думал я, прохаживаясь по
широким рядам. -
Что и говорить - хорошо! Да эти щеголеватые ряды мне
ничего не напоминают. Это уж не та ярмарка, на которой я так
веселился, та сгибла и пропала вместе с моею молодостью! Та
была просто годовой праздник, на котором в лубочных временных
балаганах веселились без причуд, нараспашку, а теперь - боже
мой! изящное здание с колоннами! Ну что тут будешь делать?
Хочешь - не хочешь, а надевай вместо полевого кафтана фрак
или модный сюртук! Нет, прежняя ярмарка была гораздо лучше!"
Попытаюсь описать ее.
Я уж сказал моим читателям, что мы, отобедав у Алексея
Андреевича Двинского, отправились всей семьей на ярмарку. И
теперь еще не могу вспомнить без восторга и радостного
замирания сердца о том, как мы подъехали к рядам, как вышли из
нашей линей, как глазам моим представилась эта бесконечная
перспектива слабо освещенных лавок, которые, вместе с
многолюдной толпой народа, терялись вдали в каком-то
заманчивом сумраке. Когда мы вошли в одну из главных улиц этих
ярмарочных биваков, голова моя закружилась и стало рябить в
глазах. Я не знал, на что смотреть: тут лавочки наполнены
серебряною посудою и образами в золоченых окладах, там
тульский магазин с блестящими стальными изделиями, подле целые
горы граненого хрусталя, вот люстра огромнее и лучше той, ко
торая поразила меня в доме Алексея Андреевича Двинского. "Боже
мой, боже мой! - шептал я, протирая глаза. - Нет! Такого
богатства и роскоши я в жизни своей не видывал!.. Да это все
стоит миллионов! Боже мой, боже мой!" Пройдя шагов сто, мы
остановились подле одной угольной лавки с дамскими товарами.
Авдотья Михайловна и Машенька стали торговать разные шелковые
материи, Иван Степанович отправился покупать себе енотовую
шубу, а я, оправясь немного от первого изумления, начал
расхаживать взад и вперед по рядам, чтоб людей посмотреть и
себя показать. На мне была пуховая круглая шляпа, которую с
месяц тому назад брат моего опекуна, проезжая из Москвы в
Саратов, подарил мне на память. Эта шляпа с высокой тульей и
тремя ленточками, из которых каждая застегивалась особой
серебряной пряжкою, была, по словам его, самой последней моды.
Я обновил ее для ярмарки и, признаюсь, думал, что народ будет
останавливаться и смотреть на эту щегольскую шляпу, что, может
быть, многие станут говорить: "По смотрите, какая шляпа!
Сколько пряжек!.. Кто этот молодой человек в такой модной
шляпе?" Вот я себе хожу да посматриваю: не взглянет ли кто-
нибудь? Никто! Как я ни старался выказать свою шляпу: то
надевал ее набекрень, то закидывал назад - все напрасно!
никто не удостоил ее ни одним взглядом, и когда я встретил
человек десять точно в таких же шляпах и даже одного, у
которого вся тулья снизу доверху была опутана ленточками и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг