княжеского сгинула да пропала.
- Как так?
- Да, бабушка, нынче ночью из села Предиславина сбежала первая
красавица; да один детина, которого мы держали взаперти до поры до времени,
дал тягу. А уж как он ушел, ума приложить не можем, словно в щелку пролез,
окаянный! Боярин Вышата сказывал мне, что этот парень был прислан языком от
одного опального молодца, которого теперь везде ищут, что этот-то молодец и
сманил нашу красоточку, что теперь они должны быть вместе и, чай, близко еще
от Киева - да только где? Вот в том-то и дело, бабушка! Ведь время летнее:
им везде приют. Пожалуй, разошли хоть целую рать великокняжескую, а всех
лесов дремучих и дебрей непроходимых не обшаришь. Лиха беда добраться им до
Белой Вежи, а там и поминай как звали. Мало ли у печенегов наших выходцев!
Говорят, в их главном городе, Ателе, целая слобода заселена киевскими
беглецами да переметчиками.
- Вот что! - прошептала сквозь зубы старуха, которая, по-видимому,
слушала с большим вниманием рассказ своего гостя. - Эка притча, подумаешь:
сманить красавицу из села Предиславина! Ну, видно же, этот опальный детина
заливная головушка!
- Он был великокняжеским отроком, - продолжу Садко, - государь его
жаловал, бояре чествовали, ну, словом, житье было ему знатное. Да вот то-то
и есть, Вахрамеевна, недаром говорят: собака с жиру бесится. Этот
сорви-голова накутил столько в три дня, что иному в три года этого и не
пригрезится. Шутка ли: не послушался великокняжеского приказа, убил
десятника дворцовой стражи а пуще-то всего - смертно разобидел боярина
Вышату.
- Смотри, пожалуй!
- Не отгадаешь ли, бабушка, где он теперь с нашею беглянкою?
Старуха призадумалась.
- Послушай, Вахрамеевна, - продолжал Садко, - если ты сослужишь нам эту
службу, то боярин Вышата не постоит ни за что: отсыплет тебе столько
серебра, что ты и считать-то его не станешь, а будешь мерить пригоршнями.
- В самом деле, батюшка? - сказала старуха, устремив жадный взор на
своего гостя.
- Уж я тебе говорю.
- Ну, коли так... Да нет, кормилец, - промолвила колдунья, посматривая
недоверчиво на Садко, - кто чересчур много сулит, тот мало дает. Скажи-ка
лучше делом, что пожалует мне господин Вышата, если я выдам ему руками
беглянку и опального молодца?
- Пять золотых солидов.
- Золотых? А сколько это будет ногат, батюшка?
- Да столько, что ты и в сутки не перечтешь.
- Ой ли?
- А коли этого мало, так он прикинет тебе лисью шубу, да еще какую,
бабушка: всю из отборных огневок!
Глаза старухи засверкали радостью.
- Смотри, же, кормилец, - сказала она, - не давши слова, крепись, а
давши, держись. Непригоже будет, если ты обманешь меня, старуху старую; да и
сам-то после несдобруешь. Хоть я живу сиротинкою, а заступа у меня есть.
- Уж небось, Вахрамеевна: что сказано, то и сделано.
- Ну, ну, добро! А задал ты мне задачу, батюшка! Оно, кажись бы, можно,
да только... Ох, кормилец, тяжко и мне будет! Ведь уж это не на водицу
пошептать, придется старшого потревожить; а не ровен час...
- Какого старшого?
- Не твое дело, батюшка!.. Ох, худо: и ночи-то у нас не лунные, и день
пришелся нечетный... Ну да и то сказать двух смертей не бывает, а одной не
миновать.
- А что?
- Так, ничего. Попытаюсь, батюшка, попытаюсь! А покамест, не
прогневайся, родимый: с другом посоветуюсь и спрошусь моей боярыни.
Сказав эти слова, старуха свистнула: черный кот ощетинился, замурлыкал
и с одного прыжка очутился на столе, сова запрыгала на своей полке и
замахала руками. Старуха свистнула еще - и черный кот вспрыгнул ей на одно
плечо, а сова уселась на другом.
- Послушай, кормилец, - продолжала Вахрамеевна, - я на часок выйду, а
ты останься здесь, да смотри, батюшка, что б тебе ни почудилось, а в сени не
заглядывай; сиди да посиживай, как будто не твое дело, и коли больно страх
разберет, так зачурайся про себя да заткни уши.
Старуха вышла вон. Оставшись один, Садко с невольным замиранием сердца,
но с жадностью и нетерпением прислушивался к каждому шороху. Несколько минут
в сенях все было тихо, и только снаружи бушевал ветер и гудел проливной
дождь. Вдруг что-то, похожее на глухой шепот, потом на болезненный детский
крик, раздалось за дверьми избы. Эти звуки, заглушаемые частыми ударами
грома, превратились вскоре в какой-то судорожный дикий хохот, и в то же
самое время в сенях поднялся такой ужасный стук и возня, что стены избушки
заколебались и затрещала кровля. Несмотря на беспрерывные перекаты грома и
вой ветра, Садко мог легко различать посреди этой стукотни безумный хохот
колдуньи, пронзительное мяуканье кота и зловещий стон совы. Вдруг все
затихло. Бурный вихрь завыл по лесу, и голос, в котором ничего не было
человеческого, - голос, в котором сливались в одно все отвратительные звуки,
существующие в природе, который напоминал и шипенье ядовитого змея, и
карканье ворона, и последний охриплый стон умирающего, - проревел несколько
непонятных слов. Вслед за этим раздирающий, невыносимый для слуха вопль
оглушил Садко, что-то тяжелое упало в сенях на пол, потом снова все затихло.
Садко хотел, но не в силах был зачураться; его оледеневший язык не двигался.
Бледный, как мертвец, сидел он безмолвно на скамье и не мог пошевелиться ни
одним членом.
Прошло около четверти часа. Буря усиливалась, но в сенях избы
царствовала глубокая тишина. Наконец двери растворились, и Вахрамеевна вошла
в избу. Ее исцарапанное лицо было все в крови, волосы растрепаны; как
опьянелая подошла она, шатаясь, к столу и, сняв со стены решето просеяла
сквозь него на столе несколько горстей ячменя перемешанного с черным
куколем.
- Ух, батюшки, - промолвила она, обтирая себе лицо и вешая решето на
прежнее место, - насилу отделалась! Ну, господин Садко, сослужила я тебе
службицу! Чуяло мое сердце, что он сегодня больно гневен будет, да уж на то
пошла. И то сказать - где гнев, там и милость. Жутко мне было, да зато и он
изволил меня пожаловать. Теперь наше дело в шапке. Да что, что ты,
кормилец? - продолжала старуха, взглянув почти насмешливо на своего гостя. -
Ты, никак, так оторопел, что и словечка вымолвить не можешь?
- Ох, бабушка, - сказал, заикаясь, Садко, - напугала ты меня!
- Ой ли? - прервала колдунья с лукавою усмешкою. - То-то же! А еще ты
ничего не видел, а только слышал. Что и говорить: и я не чаяла быть живой;
ну, да теперь бояться нечего - схлынула беда, как с гуся вода.
- Полно, так ли, бабушка?
- Говорят тебе, небось. Я уж старшого выкликать не стану, да и незачем,
а все мелкие-то его слуги под моей рукой - так со мною тебе нечего их
бояться. Ну, батюшка, дело твое мы спроворим, только и ты смотри не забудь
своего посула. А что бишь, кормилец, боярин Вышата обещал мне твоим словом
за труды пожаловать?
- Пять золотых солидов.
- И две лисьи шубы?
- Нет, бабушка, кажись, одну.
- Что ты, что ты, родимый!.. Али страх-то у тебя вовсе память отшиб!
Эй, господин Садко, не пяться, а то как прогневишь моего господина, так не
было бы худо и твоему.
- Хорошо, хорошо, бабушка, и за две шубы боярин не постоит, только
скажи нам, где теперь наши беглецы.
- А вот посмотрим, - шепнула старуха, начав выводить пальцем по
рассыпанному ячменю какие-то чудные узоры. - Эге, - продолжала она после
короткого молчания, - вижу, вижу!
- Кого, бабушка?
- Нишни, кормилец, нишни! Ай да молодец! Экий детина ражий!.. Ну,
жаль!.. Да делать-то нечего: к одному на двор сваха, а к другому плаха.
Видно, уж так ему на роду написано!
- Да кого ты видишь?
- А вот погоди, дай разглядеть хорошенько. Парень молодой высокий,
плечистый... волосы русые, ус только что пробивается...
- А беглянка-то наша с ним, что ль? - прервал Садко.
- Постой, не торопи!.. О, о! Да вот они оба идут рядышком... рука об
руку... Ну, правду же ты говорил! Подлинно что наилучшая жемчужина из вашего
дорогого ожерелья! А уж бела-то как, бела! Словно пушистый снег в
первозимье! Шелковые кудри так и вьются по плечам... глаза голубые с черными
ресницами... на левой щеке ямочка...
- Неужли-то в самом деле! - вскричал с радостью Садко. - Да где же они?
- Не так чтоб очень далеко отсюда, а в таком захолустье, что зги не
видно... Вот стали говорить... Тс, тише, тише, батюшка, дай послушаю! -
шепнула старуха, наклонясь одним ухом к столу. - Вот что! - продолжала она,
помолчав несколько времени. - Так они не к печенегам норовят, а пробираются
в Византию. Постой-ка, постой!.. Никак, они называют друг друга по именам...
Да, да, она зовет его Всеславом, а он ее - Надеждою.
- Так точно, это они! - вскричал Садко, вскочив со скамьи. - Ну,
Вахрамеевна, не чаял я от тебя такой удали!
- Да это что за диво, - прервала старуха. - Не велико дело, что я их
вижу и слышу их речи: ведь они еще до реки Буга не добрались и водицы из
него не хлебнули*. Хвали мое досужество тогда, как я поставлю их перед
тобой, как лист перед травой. Послушай, батюшка, откладывать нечего: ступай
за ратными людьми да приведи их скорей сюда, а уж отвести беглецам глаза и
обморочить их - мое дело. Поплутают, поплутают, да сами придут ко мне в
гости.
______________
* Древние русские думали, что воды Буга уничтожают всякое чародейство.
- Как, бабушка, сюда к тебе?
- Да, дитятко.
- Как же ты это сделаешь?
- Не твое дело, кормилец. Отправляйся скорей за ратными людьми... Да
вот, никак, и дождь унялся? Ступай же батюшка, ступай! А мне пора за дело
приниматься: немало еще возни-то будет.
- Смотри же, Вахрамеевна, - сказал Садко, выходя и избы, - и ты
торопись; я мигом сбегаю в Берестово. Там теперь с мечником Фрелатом человек
двадцать варягов. Мы как раз нагрянем к тебе в гости.
IX
Старуха, выпроводив из избы Садко, остановилась у дверей. Казалось,
гроза вовсе миновала, дождь уже не шел; облака редели; но вдали, на западе,
клубились черные тучи и сверкала молния. Когда Садко, спустясь прежнею
дорогою с утеса, исчез за деревьями, старуха вошла опять в сени и, пройдя
задними дверями на узенький дворик, остановилась подле забора: он отделял от
двора небольшой огород, разведенный на уступе горы, описанном нами в начале
этой главы. Около часу простояла она на одном месте в глубоком раздумье, и
по временам на отвратительном лице ее изображалось что-то похожее на страх и
беспокойство, она покачивала головою и бормотала про себя:
- Ну, если он проведает?.. Ахти мне!.. Худо будет!.. Он барин большой:
легко ль, стремянный великокняжеский... А две лисьи шубы?.. Да ведь и он -
беда!.. Размечет он по чистому полю мои косточки... Праху моего не
останется!.. А деньги-то, деньги-то!.. Э, так и быть: авось не узнает, а
узнает, так авось отбожусь... Да уж не оставить ли мне их там?.. Нет, нет,
пожалуй, оттуда и тягу дадут. Запру их в светелку - так это будет вернее.
Старуха отворила калитку и вошла в огород. В одном углу его стоял
шалаш, коего вход был завален хворостом.
- Выходите, детушки! - сказала ласковым голосом Вахрамеевна, оттаскивая
к стороне хворост. - Мой гость ушел, ступайте опять в вашу светелку.
Всеслав и Надежда вышли из шалаша.
- Кто у тебя был, бабушка? - спросил юноша.
- Так, батюшка, один старичок с ближнего пчельника приходил, кой о чем
посоветоваться.
- Один?.. Кто ж у тебя так шумел в избушке?
- Никто, родимый. Вишь на дворе какая погода!.. Гром постукивал, да
ветер гудел, а тебе и невесть что показалось. Э, да не на долго же
приутихло, - продолжала старуха, поглядывая кверху. - Смотри-ка, от Киева
какие тучи напирают... Ах ты, пташечка моя белокрылая, сердечная моя эк тебя
в шалаше-то промочило! Да и тебе, кормилец, досталось... Ступайте же скорей
в светелку да обсушитесь.
- Ах, мой милый друг, - шепнула Надежда, - какое страшное лицо у этой
старухи! Речи ее приветливы, но взгляд... О, если б мы могли уйти скорей
отсюда к батюшке!.. Как сердце мое замирает!..
- Боярин, боярин, где ты? - раздалось близ избушки.
- Это голос Торопа! - вскричал Всеслав.
И старинный наш знакомый, Торопка Голован, вбежал на огород.
- Насилу-то я вас отыскал! - сказал он, запыхавшись. - Скорей, скорей:
за вами погоня, сюда идут!
Надежда побледнела, а рука Всеслава опустилась невольно на рукоятку его
меча.
- От двадцати один не отобьешься, - сказал Тороп, заметив это
движение. - Благо еще время есть, побежим скорей к Аскольдовой могиле, там,
на Днепре, мой боярин дожидается вас в лодке. А, ты здесь, хозяюшка?..
Постой, куда, моя лебедка? - продолжал Тороп, схватив старуху одною рукой и
развязывая другою свой пояс. - Чего доброго - ты, пожалуй, выйдешь навстречу
к своим званым гостям, так лучше... Да полно, полно, моя красавица, не прячь
свои руки белые, не загорят.
- Что ты делаешь? - вскричал Всеслав.
- А вот свяжу только ей руки, да ноги, заткну рот и впихну в этот
шалаш.
- Зачем?
- Вестимо, лучше бы было ее повесить, да нам некогда; а жаль: осин-то
здесь вдоволь. Да полно рваться, ведьма проклятая! - прибавил Голован,
ударив кулаком старуху.
- Но что она тебе сделала?
- Эх, не мешай, молодец! - прервал Тороп, завязывая платком рот
старухи. - Иль не видишь: ведьма-ведьма, а небось словечка не вымолвит.
То-то же: знает кошка, чье мясо съела! Она хотела вас выдать руками.
- Возможно ли?
- Знаешь ли, кто у нее был в гостях? Садко, любимый слуга ключника
Вышаты... Да вот дорогою я все вам расскажу. Помоги-ка мне втолкнуть ее в
шалаш да закидать хворостом... Вот так!.. Пока ее станут искать, а мы будем
уж далеко. Ну, теперь в дорогу! Да только смотрите не отставайте от меня.
Тороп и Всеслав с Надеждою, спустясь в овраг, пошли скорыми шагами к
Днепру. Меж тем небеса снова помрачились; густые слои черных туч, застилая
друг друга, расширялись медленно по небосклону. Мало-помалу исчезал дневной
свет, и вдруг грозные, зловещие сумерки спустились на крутые берега Днепра.
Дождь еще не шел, ветер молчал, но волны на реке вздымались все выше и выше,
с воем катились одна за другою, выплескивались на берег и, шипя как змеи,
рассыпались пеною по гладкому песку.
- Вот уж близехонько! - сказал Тороп, прервав свое долгое молчание. -
Ну, жутко нам на Днепре будет, да делать нечего! Пойдем потише, боярин:
вишь, как твоя невеста-то уморилась! Дай ей вздохнуть, а я меж тем расскажу
тебе, как проведал об измене этой старой ведьмы... Я шел к вам от моего
боярина; вот, как я поравнялся с пчельником, послышалось мне, что за
плетнем, под навесом, кто-то крупно разговаривает. Я ближе, а говор все
громче. "Кому бы, - подумал я, - в пчельнике живет один старик? Дай
погляжу". Подошел. Смотрю в щель - ахти: человек двадцать варягов, мечник
Фрелаф, челядинец княжеский Садко и задушевный твой друг Стемид! Я прилег
наземь, приложил ухо к плетню. Слышу: спорят так, что хоть врукопашную.
Стемид говорит: "Переждем грозу под навесом", а Фрелаф ревет: "Чего
дожидаться, иль не слышите, - Садко божится, что мы неотменно их
захватим". - "Да что вы верите этому сычу одноглазому! - закричал Стемид. -
Ну статочное ли дело, чтоб они стали держаться близ Киева?" Вот уродина
Садко и захрюкал как боров: "Эй, молодцы, не зевайте! Уж я вам говорю -
попались зверьки в ловушку. Вахрамеевна на ветер словечка не вымолвит, и
давеча, как я у нее был, так нагляделся и наслушался таких страстей, что у
меня и теперь еще волосы порядком не прилягут; она обещала мне выдать их
руками". Вот Стемид заговорил что-то еще, а я вскочил да бегом; прибежал в
избушку - пустехонька! Один черный кот мяучит в сенях, да сова попрыгивает
на насести. "Уж не она ли это, проклятая, обернулась совою? - подумал я. -
Чего доброго!.." Глядь в светелку - вас нет; так меня варом и обдало! Я на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг