стихло; нигде ни свечки; на мое счастье, месяц взошел и был
полон и светел, как щеки соседа Нессельзамме под веселый
час. Я начал одеваться в самое лучшее праздничное свое
платье, взбил волосы тупеем, перевил косу новою черною
лентою и, посмотревшись в зеркало, видел, что могу явиться
на поклон к почтенному моему предку в довольно приличном
виде. Это меня ободрило. Пробил и час. Быстро пробежал у
меня мороз по жилам, но я не лишился бодрости; пошел к замку
и в мыслях приготовлял речь, которую хотел произнести к тени
славного Георга фон Гогенштауфена.
Не знаю, что-то подталкивало меня в спину, когда я вышел
из местечка; месяц светил так, что можно б было искать
булавок по тропинке; тени от деревьев и кустов, казалось,
протягивали ко мне длинные руки и хотели схватить за полу;
совы завывали по рощам и как будто напевали мне на душу все
страшное. Я шел, скрепя сердце, стараясь ничего не видеть и
не слышать и ощупывая наперед бамбуковою своею тростью
каждый шаг по тропинке. Так прибыл я к воротам замка или,
лучше сказать, к тому месту, где они когда-то стояли; там,
на груде камней, увидел я обещанного проводника, черного
латника; он отсалютовал мне черным мечом и пошел передо
мною. Мы вошли в узкие, сырые переходы, освещаемые только
слабою лампою, которую нес мой проводник; ноги мои
подкашивались и невольно прилипали к помосту, но я их
отдергивал и шел далее; мне что-то шептало: "Надейся и
страшися!", - и я с полною доверенностию к знаменитому
предку переступал шаг за шагом. Мы остановились у одной
двери, за которою слышны были многие голоса; черный латник
поставил лампу на пол и ударил трижды мечом своим в дверь:
она отворилась, мы вошли... и здесь-то я увидел, когда, опом
нившись, мог видеть и понимать. . Посередине стоял стол,
покрытый черным сукном; за столом, на старинных,
позолоченных креслах, сидел Гогенштауфен, в собственном
своем виде. Он, по наружности, казался бодр и свеж, даже
дороден; но смертная бледность и что-то могильное, которое
как белая пыль осыпалось с его лица, ясно показывали, что
это не живой человек, а тень или дух. Волосы на нем были
белые и курчавые, как шерсть на шпанском баране; борода
длинная и мягкая, как лен: эта борода закрывала ему всю
грудь и падала на колена. Только серые глаза его бегали и
сверкали как живые. На нем была белая фланелевая мантия
особенного покроя: шлейф от нее лежал далеко по помосту, а
полы закрывали все ноги, так что я не мог видеть, какая была
обувь у моего предка. Перед ним была раскрыта роковая книга,
в черном сафьянном переплете, с золотым обрезом и медными
скобками. По обе стороны его, на помосте, что-то пылало в
двух больших черных вазах и разливало бледный, синеватый
свет и сильный спиртовой запах. Чем далее я всматривался в
лицо старого Георга, тем больше находил в чертах его что-то
знакомое... и, как хочешь спорь, друг Нессельзамме, а я все-
таки не отступлюсь, что между предком моим и тобою есть
какое-то сходство... Не скажу, чтобы большое, потому что вид
его гораздо важнее и благороднее; а есть что-то... Недаром
во мне всегда было к тебе некоторое непонятное,
сверхъестественное влечение
- Полно, полно! - подхватил пивовар, покусывая себе губы с
какою-то принужденною ужимкою, - тебе так показалось...
Ночь, слабое освещение, невольный страх и тревога чувств...
словом, тебе так показалось.
- Ну, как тебе угодно, а я все на том стою. Да полно об
этом: мы вечно будем спорить и вечно не согласимся, и я по
всему вижу, что тебе крайне нелюбо сходство с выходцем из
того света.
Во все то время как я его рассматривал, старый
Гогенштауфен не спускал глаз с своей книги и как будто бы не
замечал меня. Должно думать, что он с намерением давал мне
досуг оправиться от страха и удивления: ему хотелось, чтоб я
с свежею по возможности головою выслушал его слова, мог их
обдумать и отвечать порядком. Наконец он поднял глаза с
книги, оборотил их ко мне и сказал глухим и протяжным
голосом, в котором было что-то нетелесное:
- Иоган Готлиб Корнелиус, потомок заглохшей отрасли рода
Гогенштауфен! Я заботился о тебе. Здесь вызывал я из гробов
тени минувших потомков моих и спрашивал их совета, как
восстановить и прославить твое поколение. Внемли приговор их
и мой: у тебя одна дочь; с нею потомство твое должно перейти
в род посторонний; но род сей должен быть достоин столь
блестящего отличия. Я избрал ей супруга, и все потомки одоб
рили мой выбор. Это - Эрнст Герман. Он, как и ты, отрасль
рода славного, кроющаяся в тени безвестности. Родоначальник
его древнее всех нас, и есть знаменитый Герман, давший имя
свое всем племенам германцев, тот Герман, которого полудикие
завоеватели, римляне, своевольно в летописях переименовали
Арминием. Не стыдись и не презирай бедности Эрнста Германа:
я его усыновил; потомству его, чрез несколько колен,
предопределены судьбы славные. Обилие и слава будут его
уделом, и Золотое Солнце воссияет лучами непомрачаемыми.
Прощай! время мне отправиться в путь далекий и устроить
жребий других моих потомков. Будь счастлив и успокой дух
свой.
Я отдал земной поклон великому моему предку и от полноты
чувств не мог сказать ни слова, даже долго не мог приподнять
головы; когда же встал, то ни его, ни книги уже не было;
пламя в вазах погасло, и надо мною стоял черный латник с
своею лампою. Он подал мне знак идти за ним; мы вышли из-под
сводов; он остановился на том самом месте, где я нашел его
при входе в замок, указал мне дорогу черным мечом своим - и
вдруг мелькнул куда-то, так что я больше его уже не взвидел.
Одинок пошел я по тропинке. Голова у меня кружилась, чувства
волновались; бессонница, произвольный пост, чудное
видение... словом, все это вместе было причиною, что я без
памяти упал на половине дороги...
Когда я очнулся, то увидел, что лежу на постеле, в своей
комнате. Минна сидела у моего изголовья и плакала; Эрнст
Герман стоял передо мною с скляночкой лекарства и ложкою;
старик кистер поддерживал мне голову, а доктор наш, Агриппа
Граберманн, щупал пульс и смотрел мне в лицо с самою
похоронною рожей. Сосед Нессельзамме печально сидел сложа
руки на моих креслах и о чем-то думал; а Казимир, тоже не с
веселым лицом, стоял у дверей, как на часах, и, видно, ждал
приказаний. Я оборотился к Минне, улыбнулся, взял ее за
руку, сделал знак Эрнсту, чтоб и он подал мне свою руку, -
сложил их руки вместе и слабо проговорил: "Соединяю и
благословляю вас, дети!" - "Это все бред!" - подхватил
доктор. - "Сам ты бредишь, г-н приспешник латинской кухни",
- отвечал я ему таким голосом, который всех уверил, что я в
полной памяти. Надобно было видеть общую радость! Минна,
Эрнст, старик кистер, сосед Нессельзамме, Казимир Жартовский
- все бросились ко мне и задушили было своими поцелуями.
Один доктор Граберманн оставался холодным зрителем и упрямо
твердил, что я в бреду и что горячка еще не. миновалась.
Остальное доскажу вам в коротких словах. Сосед
Нессельзамме, вышед рано из дому за каким-то делом, нашел
меня без памяти на тропинке, тотчас позвал Казимира и еще
двоих соседей, и общими силами принесли меня домой. Чтобы не
испугать Минну, они положили меня тихонько в моей комнате,
потому что второпях я не запер ее перед уходом. Позвали
доктора, который заметил во мне признаки горячки и, рад
случаю, начал в меня лить свои лекарства. Когда я опомнился,
то был уже девятый день моей болезни. После Минна мне рас
сказывала, что в бреду я беспрестанно твердил о Георге фон
Гогенштауфене, о черном латнике, о ней самой, об Эрнсте
Германе, и, не знаю по какому странному смешению понятий, о
соседе Нессельзамме и о Казимире Жартов-ском. Я скоро
оправился от болезни и скоро пировал свадьбу Минны с Эрнстом
Германом, которого принял к себе в дом как сына и
наследника. Вот уже восемь месяцев, как мы живем вместе,
счастливы и довольны своим состоянием и благословляем память
и попечения о нас великого Георга фон Гогенштауфена.
Трактирщик кончил свой рассказ. Минна и Эрнст Герман
взглянули на нас такими глазами, в которых можно было
прочесть сомнения их насчет чудной повести и желание знать,
как мы ее растолкуем? Но ни я, ни товарищ мой, по данному от
меня знаку, не показали на лицах своих ничего, кроме
удивления; словом, мы делали вид, что поверили всему сполна.
Я заглянул в лицо лукавому пивовару: он очень пристально
смотрел на свою трубку и как будто бы глазами провожал
вылетавший из нее дым. Гроза утихла, тучи разошлись, луна
взошла в полном сиянии, и мы, взяв себе проводником Казимира
Жартовского, ходили осматривать замок...
- И теперь гроза утихла, - сказал кто-то из гостей,
посмотрев на часы. - Половина одиннадцатого: пора пожелать
доброго вечера почтенным нашим хозяевам.
Гости встали с мест и велели подавать свои экипажи.
- А что ж ваши сны, которые так вас тревожили ночью? -
спросил у путешественника любопытный провинциал.
- Сны мои были, как и все сны, - отвечал он, - смесь
всякой небылицы с тем, что я видел и слышал.
- Что же вам говорил о трактирщиковом видении поляк, когда
провожал вас к замку?
- Он притворился, будто ничего не знает и всему верит.
В это время слуга вошел сказать, что лошади готовы. Мы
простились с хозяевами и разъехались в разные стороны.
Примечание
Нужно ли отдавать отчет читателям в побуждениях или
причинах, заставивших написать какой-либо роман или повесть?
Многие большие и малые романисты, люди, без пощады строгие к
самим себе и своим читателям, полагают, что это необходимо,
и для того пишут длинные предисловия, послесловия и
примечания. Чтобы не отстать от многих, и я хочу здесь в
коротких словах сказать по крайней мере о том, что подало
мне повод написать помещенную здесь повесть, и о том,
сколько в ней правды и неправды.
В 1820 году, проезжая чрез Гельнгаузен, нашел я там в
трактире Золотого Солнца объявление, что за девять гульденов
продается в нем: Замок Фридерика Барбароссы, близь
Гельнгаузена, исторический роман, в коем выводится на сцену
тень Гогенштауфена. Я тогда же записал это, и недавно
отыскал сию записку в путевой моей книжке. Замок стоит точно
на таком местоположении, какое описано мною в повести. Поляк
гаузкнехт, говорящий по-русски и на разных других языках,
есть также лицо невымышленное. Не знаю, так ли точно
честолюбив хозяин трактира Золотого Солнца; но знаю, что
общая страсть всех путешественников - прикрашивать свои
рассказы: и мой не вовсе свободен от этой страсти.
Что касается до тени Гогенштауфена, то я в отношении к ней
не слишком придерживался исторической истины Шписовой, а -
винюсь - выдумал нечто похожее на предание или поверье
народное, будто бы насчет ее существующее. Таким образом,
она не перестает у меня посещать здешний мир, и не в начале
каждого столетия, а через двести лет. Оставляю на выбор,
верить Шпису или моему трактирщику.
_______________________________________________________________
Оригинал этого текста расположен в библиотеке сайта
"Русская Фантастика" по адресам:
http://www.rusf.ru/
http://www.kulichki.rambler.ru/sf/
http://www.sf.convex.ru/
Версия 1.00 от 24 апреля 1999 г.
c OCR & Spellcheck - Александр Усов.
Сверка произведена по изданию:
"Русская фантастическая проза эпохи романтизма",
изд-во Ленинградского Университета, Ленинград, 1991 г.
_______________________________________________________________
c Права на этот электронный текст принадлежат сайту
"Русская Фантастика". Разрешено свободное распространение
при условии сохранения целостности текста (включая данную
информацию). Разрешено свободное использование для
некоммерческих целей при условии ссылки на источник.
_______________________________________________________________
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 13.02.2002 13:51
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг