Наконец все утихло, но Маша во всю ночь уже не могла сомкнуть глаз.
На другой день решилась она объявить матери, что откроет все отцу
своему и отдаст ему ключ, полученный от бабушки. Ивановна во время
вечернего страха и сама бы рада была отказаться от всех сокровищ; но когда
поутру взошло красное солнышко и яркими лучами осветило комнату, то и
страх исчез, как будто его никогда не бывало. Наместо того веселые картины
будущей счастливой жизни опять заняли ее воображение. "Не вечно же будет
пугать меня покойница, - думала она, - выйдет Маша замуж, и старуха
успокоится. Да и чего теперь она хочет? Уж не за толи она гневается, что я
никакие намерена сберегать ее сокровища? Нет, тетушка! гневайся сколько
угодно; а мы протрем глаза твоим рублевикам!"
Тщетно Маша упрашивала мать, чтоб она позволила ей открыть отцу их
тайну.
- Ты насильно отталкиваешь от себя счастие, - отвечала Ивановна. -
Погоди еще хотя дня два, - верно, скоро явится жених твой, и все пойдет на
лад.
- Два дня! - повторила Маша, - я не переживу и одной такой ночи, какова
была прошедшая.
- Пустое, - сказала ей мать, - может быть, и сегодня все дело придет к
концу.
Маша не знала, что делать. С одной стороны, она чувствовала
необходимость рассказать все отцу; с другой - боялась рассердить мать,
которая никогда бы ей этого не простила.
Будучи в крайнем недоумении, - на что решиться, вышла она со двора и в
задумчивости бродила долго по самым уединенным улицам Лафертовской части.
Наконец, не придумав ничего, воротилась домой. Ивановна встретила ее в
сенях.
- Маша! - сказала она ей, - скорей поди вверх и приоденься: уж более
часу сидит с отцом жених твой и тебя ожидает.
У Маши сильно забилось сердце, и она пошла к себе. Тут слезы ручьем
полились из глаз ее. Улиян предста вился ее воображению в том печальном
виде, в котором она видела его в последний раз. Она забыла наряжаться.
Наконец строгий голос матери прервал ее размышления.
- Маша! долго ли тебе прихорашиваться? - кричала Ивановна снизу. -
Сойди сюда!
Маша поспешила вниз в том же платье, в котором вошла в свою светлицу.
Она отворила дверь и оцепенела!.. На скамье, подле Онуфрича, сидел мужчина
небольшого росту, в зеленом мундирном сюртуке; то самое лицо устремило на
нее взор, которое некогда видела она у черного кота. Она остановилась в
дверях и не могла идти далее.
- Подойди поближе, - сказал Онуфрич, - что с тобою сделалось?
- Батюшка! это бабушкин черный кот, - отвечала Маша, забывшись и
указывая на гостя, который странным образом повертывал головою и умильно
на нее по глядывал, почти совсем зажмурив глаза.
- С ума ты сошла! - вскричал Онуфрич с досадою, - Какой кот? Это
господин титулярный советник Аристарх Фалелеич Мурлыкин, который делает
тебе честь и просит твоей руки.
При сих словах Аристарх Фалелеич встал, плавно выступая, приблизился к
ней и хотел поцеловать у нее руку. Маша громко закричала и подалась назад.
Онуф рич с сердцем вскочил с скамейки.
- Что это значит? - закричал он. - Эдакая ты неучтивая, точно
деревенская девка! Однако ж Маша его не слушала.
- Батюшка! - сказала она ему вне себя, - воля ваша! это бабушкин черный
кот! Велите ему скинуть перчатки; вы увидите, что у него есть когти. - С
сими словами она вышла .из комнаты и убежала в светлицу.
Аристарх Фалелеич тихо что-то ворчал себе под нос. Онуфрич и Ивановна
были в крайнем замешательстве, но Мурлыкин подошел к ним, все так же
улыбаясь.
- Это ничего, сударь, - сказал он, сильно картавя, - ничего, сударыня,
прошу не прогневаться! Завтра я опять приду, завтра дорогая невеста лучше
меня примет.
После того он несколько раз им поклонился, с приятностию выгибая
круглую свою спину, и вышел вон. Маша смотрела из окна и видела, как
Аристарх Фалелеич сошел с лестницы и, тихо передвигая ноги, удалился; но,
дошед до конца дома, он вдруг повернул за угол и пустился бежать, как
стрела. Большая соседская собака с громким лаем во всю прыть кинулась за
ним, однако не могла его догнать.
Ударило двенадцать часов; настало время обедать. В глубоком молчании
все трое сели за стол, и никому не хотелось кушать. Ивановна от времени до
времени сердито взглядывала на Машу, которая сидела с потупленными
глазами. Онуфрич тоже был задумчив. В конце обеда принесли Онуфричу
письмо; он распечатал - и на лице его изобразилась радость.
Потом он встал из-за стола, поспешно надел новый сюртук, взял в руки
шляпу и трость и готовился идти со двора.
- Куда ты идешь, Онуфрич? - спросила Ивановна.
- Я скоро ворочусь, - отвечал он и вышел. Лишь только он затворил за
собою дверь, как Ивановна начала бранить Машу.
- Негодная! - сказала она ей, - такто любишь и почитаешь ты мать свою?
Такто повинуешься ты родителям? Но я тебе говорю, что приму тебя в руки!
Только смей опять подурачиться, когда пожалует к нам завтра Аристарх
Фалелеич!
- Матушка! - отвечала Маша со слезами, - я во всем рада слушаться,
только не выдавайте меня за бабушкина кота!
- Какую дичь ты опять запорола? - сказала Ивановна. - Стыдись,
сударыня; все знают, что он титулярный советник.
- Может быть, и так, матушка, - отвечала бедная Маша, горько рыдая, -
но он кот, право кот!
Сколько ни бранила ее Ивановна, сколько ее ни уговаривала, но она все
твердила, что никак не согласится выйти замуж за бабушкина кота; и наконец
Ивановна в сердцах выгнала ее из комнаты. Маша пошла в свою светлицу и
опять принялась горько плакать.
Спустя несколько времени она услышала, что отец ее воротился домой, и
немного погодя ее кликнули. Она со шла вниз; Онуфрич взял ее за руку и
обнял с нежностию.
- Маша! - сказал он ей, - ты всегда была добрая девушка и послушная
дочь!
Маша заплакала и поцеловала у него руку.
- Теперь ты можешь доказать нам, что ты нас любишь! Слушай меня со
вниманием. Ты, я думаю, помнишь о маркитанте, о котором я часто вам
рассказывал и с которым свел я такую дружбу во время Турецкой войны: он
тогда был человек бедный, и я имел случай оказать ему важные услуги. Мы
принуждены были расстаться и поклялись вечно помнить друг друга. С того
времени прошло более тридцати лет, и я совершенно потерял его из виду.
Сегодня за обедом получил я от него письмо; он недавно приехал в Москву и
узнал, где я живу. Я поспешил к нему; ты можешь себе представить, как мы
обрадовались друг другу. Приятель мой имел случай вступить в подряды,
разбогател и теперь приехал сюда жить на покое. Узнав, что у меня есть
дочь, он обрадовался; мы ударили по рукам, и я просватал тебя за его
единственного сына. Старики не любят терять времени - и сегодня ввечеру
они оба у нас будут.
Маша еще горче заплакала; она вспомнила об Улияне.
- Послушай, Маша! - сказал Онуфрич, - сегодня поутру сватался за тебя
Мурлыкин; он человек богатый, которого знают все в здешнем околотке. Ты за
него выйти не захотела; и признаюсь, - хотя я очень знаю, что титулярный
советник не может быть котом или кот титулярным советником, - однако мне
самому он показался подозрительным. Но сын приятеля моего - человек
молодой, хороший и ты не имеешь никакой причины ему отказать. Итак, вот
тебе мое последнее слово: если не хочешь отдать руку свою тому, которого я
выбрал, то готовься завтра поутру согласиться на предложение Аристарха
Фалелеича... Поди и одумайся.
Маша в сильном огорчении возвратилась в свою светлицу. Она давно
решилась ни для чего в свете не выходить за Мурлыкина; но принадлежать
другому, а не Улияну, - вот что показалось ей жестоким! Немного погодя
вошла к ней Ивановна.
- Милая Маша! - сказала она ей, - послушайся моего совета. Все равно,
выходить тебе за Мурлыкина или за маркитанта: откажи последнему и ступай
за первого. Отец, хотя и говорил, что маркитант богат, но ведь я отца
твоего знаю! У него всякой богат, у кого сотня рублей за пазухой. Маша!
подумай, сколько у нас будет денег...
а Мурлыкин, право, не противен. Хотя он уже не совсем молод, но зато
как вежлив, как ласков! Он будет тебя носить на руках.
Маша плакала, не отвечая ни слова; а Ивановна, думая, что она
согласилась, вышла вон, дабы муж не заметил, что она ее уговаривала. Между
тем Маша, скрепя сердце, решилась принесть отцу на жертву любовь свою к
Улияну.
"Постараюсь его забыть, - сказала она сама себе, - пускай батюшка будет
счастлив моим послушанием. Я и так перед ним виновата, что против его воли
связалась с бабушкой!"
Лишь только смерклось, Маша тихонько сошла с лестницы и направила шаги
прямо к колодезю. Едва вступила она на двор, как вдруг вихрь поднялся
вокруг нее, и казалось, будто земля колеблется под ее ногами... Толстая
жаба с отвратительным криком бросилась к ней прямо навстречу, но Маша
перекрестилась и с твердостию пошла вперед. Подходя к колодезю, послышался
ей жалостный вопль, как будто выходящий с самого дна. Черный кот печально
сидел на срубе и мяукал унылым голосом. Маша отворотилась и подошла ближе;
твердою рукою сняла она с шеи снурок и с ним ключ, полученный от бабушки.
- Возьми назад свой подарок! - сказала она. - Не надо мне ни жениха
твоего, ни денег твоих; возьми и оставь нас в покое.
Она бросила ключ прямо в колодезь; черный кот завизжал и кинулся туда
же; вода в колодезе сильно закипела...
Маша пошла домой. С груди ее свалился тяжелый камень.
Подходя к дому, Маша услышала незнакомый голос, разговаривающий с ее
отцом. Онуфрич встретил ее у дверей и взял за руку.
- Вот дочь моя! - сказал он, подводя ее к почтенному старику с седою
бородою, который сидел на лавке. Маша поклонилась ему в пояс.
- Онуфрич! - сказал старик, - познакомь же ее с женихом.
Маша робко оглянулась - подле нее стоял Улиян! Она закричала и упала в
его объятия...
Я не в силах описать восхищения обоих любовников. Онуфрич и старик
узнали, что они уже давно познакоми лись, - и радость их удвоилась.
Ивановна утешилась, узнав, что у будущего свата несколько сот тысяч
чистых денег в ломбарде. Улиян тоже удивился этому известию, ибо он
никогда не думал, чтоб отец его был так богат. Недели чрез две после того
их обвенчали.
В день свадьбы, ввечеру, когда за ужином в доме Улияна веселые гости
пили за здоровье молодых, вошел в комнату известный будочник и объявил
Онуфричу, что в самое то время, когда венчали Машу, потолок в лафертовском
доме провалился и весь дом разрушился.
- Я и так не намерен был долее в нем жить, - сказал Онуфрич. - Садись с
нами, мой прежний товарищ, налей стакан цимлянского и пожелай молодым
счастия и - многие лета!
- Эта повесть, - сказал Двойник, - более мне нравится, чем Изидор и
Анюта; напрасно, однако ж, вы не прибавили развязки. Иной и в самом деле
подумает, что Машина бабушка была колдунья.
- Для суеверных людей развязок не напасешься ,- отвечал я. - Впрочем,
кто непременно желает знать развязку моей повести, тот пускай прочитает
"Литературные новости" 1825 года. Там найдет он развязку, сочиненную
почтенным издателем "Инвалида", которую я для того не пересказал вам, что
не хочу присвоивать чужого добра. Да неужто вы не верите гаданию на картах
и на кофейной гуще?
- Виноват, дражайший Антоний; нимало не верю. Из любопытства я нарочно
знакомился со всеми ворожеями и ворожейками, которых только отыскать мог,
и каждое новое такого рода знакомство более и более меня утверждало в моем
неверии.
- Согласитесь, однако, что иногда отгадывают будущее по картам!
- Соглашаюсь, любезный друг, но это ничего не доказывает. Что
мудреного, если, часто гадая, что-нибудь и отгадаешь? Самому записному
вралю иногда случается сказать правду; но за то не перестает он быть
вралем.
- Но, - прервал я Двойника, - вам, верно, не случалось встречать
настоящих ворожеек, а потому вы и не верите гаданию. Что, например,
скажете вы о госпоже le Normand, которая, говорят, предсказала судьбу
первой супруге Наполеона, императрице Иозефине, тогда, когда Наполеон и не
помышлял еще о разводе?
- Я имел честь лично познакомиться с госпожою le Normand в бытность мою
в Париже. Иозефина была еще в свежей памяти у парижан, и я точно помню,
что носились слухи, будто бы le Normand ей предсказывала, что она умрет на
соломе.
Вы знаете, что пророчество это не сбылось. Между тем ворожея лет десять
после того воспользовалась давно забытыми слухами и напечатала, что она
когда-то предсказывала Иозефине участь, ее постигшую... В то время новые и
важнейшие происшествия занимали французов и изгладили из памяти их бедную
Иозефинус мнимым предсказанием le Normand; и никто не счел за нужное
противоречить ее хвастовству. Что ка сается до меня, то, познакомившись с
нею, я удостоверился в том, в чем и прежде не сомневался, а именно что она
не что иное, как обыкновенная шарлатанка. Я опишу вам в подробности наше
знакомство.
В одно утро я на площади Лудовика XV взял фиакр и приказал ему ехать к
le Normand. Жилище ее известно всем извозчикам в Париже, и потому фиакр
мой, не требуя дальнейших объяснений, привез меня прямо к ее квартире. При
входе в переднюю горничная встретила меня с таинственным видом и спросила,
что мне угодно? Я отвечал, что желаю посоветоваться с знаменитою ее
госпожою.
- Покорнейше прошу подождать немного, - сказала она, отворяя дверь в
гостиную, - барыня теперь занята.
Я вошел в гостиную и, подходя к окну, увидел, что горничная уже успела
выбежать на улицу и весьма прилежно разговаривает с моим кучером, который,
вероятно, не мог доставить ей никаких обо мне сведений.
Меня заставили довольно долго дожидаться, и я от скуки принялся
рассматривать комнату, в которой нахо дился. Она была убрана в новейшем
вкусе: на камельке и столах бронзы, на стенах картины, а на окнах
фарфоровые горшки с цветами. Прохаживаяся вдоль и поперек по комнате, я
заметил, что зеленая занавесь, которая закрывала стеклянную дверь, ведущую
во внутренние покои, от времени до времени шевелилась, и один раз мне
удалось на одно мгновение увидеть два большие чер ные глаза, которые, как
я после удостоверился, принадлежали самой волшебнице. Наконец, та же
горничная пришла мне объявить, что госпожа le Normand меня ожидает.
Отворили стеклянную дверь, и я вступил в храм Пифии, которая присела
передо мною новейшим манером. Я увидел женщину лет за сорок, среднего
роста, довольно дородную, с большими черными глазами и такими же бровями.
Горничная подала мне стул и вышла вон.
На столе, среди комнаты, стояли небесные глобусы и лежали разные
математические инструменты, а между ними набитые чучелы: небольшой
крокодил, ящерица и змея. По стенам развешаны были картины, представляющие
разные магические фигуры. В одном углу стоял человеческий скелет,
завешенный черным флером; в другом заметил я на полке три или четыре
стеклянные банки с уродами в спирте. На просьбу мою открыть мне будущую
судьбу, она отвечала вопросом: на каких картах я хочу, чтоб она загадала,
на больших или на маленьких?
- Какая между ними разница? - спросил я.
- Гадание на маленьких картах стоит пять франков, а на больших десять.
- В таком случае прошу загадать на больших.
Волшебница взяла колоду карт, которые действительно были весьма
большого размера, с странными изоб ражениями и магическими знаками,
помешала их, пошептала над ними, так же как и у нас в России это делается,
и потом разложила их на столе. Тут начала она рассказывать мне многое, о
котором могу объявить вам только, что ничего из сказанного со мною не
сбылось; Окончив гадание, волшебница встала, опять присела передо мною и
весьма милостиво приняла от меня десять франков. Потом спросила: не хочу
ли я, чтоб она написала мой гороскоп, в котором означено будет все, что со
мною должно случиться в течение жизни?
- Очень хорошо, - отвечал я.
- Какой гороскоп прикажете, большой или маленький?
- А какая между ними разница?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг