весьма любопытною, и я попросил позволения взглянуть па нее, что мне и
было позволено. Но когда я, развернув листы, захотел читать, то
библиотекарь побледнел и задрожал всем телом.
"Сделайте милость, не читайте!" - вскричал он прерывающимся голосом.
"Зачем же?"-спросил я его. Старик схватил меня за руку и повел поспешно
а другую комнату, Там он тихо и беспрестанно оглядываясь, начал
рассказывать следующее:
"Я служу при здешней библиотеке более тридцати лет. При вступлении моем
в настоящую должность был я еще очень молол, не верил ничему и смеялся,
когда рассказывали о привидениях и злых духах. Однажды случайно попалась
мне рукопись, которую вы теперь видели. Будучи непривычен к странному
образу письма, я с трудом разобрать мог заглавие; но как скоро удалось мне
прочитать его, то любопытство мое сильно возбудилось.
Я с большим старанием начал разбирать рукопись и наконец достиг до
того, что мог читать оную без затруднения. В одно утро сидел я у стола;
книга раскрытая лежала предо мною; я дошел до того места, где страшными
заклинаниями (от воспоминания которых и теперь еще волосы у меня
становятся дыбом!) злые духи вызываются из глубины ада, и принуждены
предстать чи тателю... Я уже сказал вам, что нимало не верил привидениям,
и потому принялся читать заклинания. Не успел я прочитать одну строчку,
как послышался мне тихий шепот, как будто кто-то говорил за моими плечами.
Я оглянулся... все утихло... Не видя ничего, я продолжал чтение. Вдруг...
опять послышался мне шепот и громче прежнего... Тут мне показалось, что
он происходил от предмета, находившегося предо мною. Я поднял голову, и
что же представилось моим глазам!.. На чернилице, стоявшей на столе,
сидело привидение, ростом не более двух или трех вершков, с яркими
глазами, с длинною бородою, с ногами, похожими на козлиные! Вы легко
представить себе можете, до какой степени я испугался!.. Но, несмотря на
то, - не помня, что делаю, - продолжал я читать далее. Чудовище, по мере
чтения моего, становилось выше, глаза более и более сверкали, ноги
делались кривее... Мне представилось, что маленькие рога начи нали
выходить из лба его, покрытого морщинами... притом рот его протянулся до
ушей, а в глубине рта я заметил язык, похожий на змеиный, и клыки,
подобные кабаньим!.. От ужаса я захлопнул книгу и вскочил со стула. В одно
мгновение призрак исчез, и с того времени я никогда уже не решался
продолжать чтение рукописи".
- На лице старика, - продолжал Двойник, - во время рассказа написан был
страх, произведенный воспо минанием. Ни просьбами, ни обещаниями не мог я
побудить его раскрыть опять книгу. Я твердо уверен, что старик меня не
обманывал и что он сам верил тому, что рассказывал.
- Итак, - спросил я Двойника, - вы не сомневаетесь в справедливости
этого происшествия?
- Напротив того, - отвечал он, - я вижу в нем только доказательство,
что воображение человека, воспаленное напряжением, ему несвойственным,
может представлять ему вещи, которые в самом деле не существуют.
Между такими разговорами протекло довольно времени, и стенные часы
пробили двенадцать. При первом ударе Двойник вскочил со стула.
- Пора теперь спать, почтенный друг, - сказал он мне, - желаю покойной
ночи. Завтра, если позволите, мы опять увидимся.
- Повремените еще немного! - вскричал я. - Но, может быть, полуночный
час и для двойников время роковое?.. В таком случае я не смею вас
задерживать.
- Помилуйте! - возразил он. - Это опять один из самых странных
человеческих предрассудков! Для нас часы все равны. Обыкновение разделять
день на известное число частиц вовсе не нужно для духов. Уверяю вас, что у
нас не знают ни Брегетов, ни Элликотов. Я оставляю вас теперь потому
единственно, что пора нам спать. Прощайте, до свиданья!
- Еще один вопрос, господин Двойник!
Правда ли, что вы вообще боитесь петушиного крика?
- Вы меня смешите, - отвечал с громким хохотом Двойник, - может ли
хриплый голос петуха устрашить когонибудь, не только духа? Но прощайте,
спите покойно!
Новый приятель мой, не договорив речи, исчез... и последние слова его
отозвались в ушах моих как будто из далека. Я последовал его совету и лег
спать.
Вечер второй
На другой день, в обыкновенное время, то есть часу в десятом вечера,
Двойник, по данному обещанию, посетил меня опять. Беседа нового товарища
моего необыкновенно мне нравилась; он час от часу становился мне любезнее,
и я откровенно в том ему признался.
- Если вы действительно меня любите, - отвечал он, - то, конечно, не
откажете в просьбе, исполнение которой нисколько не может затруднить вас.
- Что вам угодно, любезный друг? - вскричал я.- Чем могу служить вам?
говорите.
- Моя просьба, дорогой Антоний, состоит в том, чтоб вы иногда, в
длинные вечера, сообщали мне сочинения свои... мне известно, что вы
сочиняете.
- Ах, почтенный Двойник! признаюсь, что и я не без греха... Но
произведения пера моего недостойны ва шего внимания. Я писал сказки, -
маленькие повести...
- Нужды нет! - прервал меня Двойник.
- Чтоб придать вам бодрости, и я иногда расскажу вам, что знаю. Мои
повести будут не лучше ваших.
- Прекрасно! с этим условием охотно сообщу вам мой запас.
- Итак, начинайте, любезный друг! Я выпрямился, немного покашлял и
начал читать следующее:
Изидор и Анюта
Уже неприятель приближался к Москве.
Длинные ряды телег, нагруженных тяжелоранеными воинами, медленно
тянулись в город с большой Смоленской дороги. Они с трудом пробирались
сквозь толпы жителей, с сокрушенным сердцем оставляющих любезный первопре
стольный град! Разного рода повозки, наполненные рыдающими женщинами и
детьми, тихо подвигались к заставе; к верху и к бокам, под козлами и на
запятках привязаны были большие узлы.
Лошади едва тащили тяжелые повозки; женская заботливость, казалось, пре
дусмотрела все, что нужно в долгую дорогу; но иные второпях забыли ларчик
с бриллиантами, другие оставили в опустелом доме карманную книжку с
деньгами. На всех лицах написана была сердечная горесть, - на многих
жестокое отчаяние. Никто не предвидел грозы, внезапно нагрянувшей на
Москву; никто заблаговременно не принял мер к спасению... Здесь мать,
прижав грудного младенца к трепещущему сердцу и ведя за руку малютку, едва
начинающего ходить, влечется за другими, сама не зная куда... Там дряхлый
старик, опираясь на посох, с трудом передвигает ослабевшие ноги.
Подходя к заставе, он останавливается... еще раз взглядывает на родной
город, где думал спокойно умереть... Стесненная грудь его едва подымается,
и горькие слезы, может быть последние, дрожат в полупотухших очах!.. Купцы
теснятся около лавок - не для спасения своего имущества, нет:
рука их, не дрогнув, уничтожает плоды многолетних трудов, чтоб не
достались они врагу ненавистному. Ужаснее всего положение тех, которые
находятся в невозможности спастись! В безмолвном отчаянии взирают они на
бегущих. Все вооружены старинные копья и бердыши, разнообразные сабли и
кинжалы исторгнуты из оружейных, где обречены были на вечное бездействие.
Все готовы умереть за отечество; но чувствуют, что не в силах ему помочь!
Единственным утешением служит им слабая надежда, что неприятель отражен
будет от Москвы. В самом деле, мысль, что древняя русская столица с
величественными храмами, с святыми иконами достанется неприятелю, - эта
ужасная мысль не может утвердиться в народе. Русское сердце не постигает,
каким образом нечестивый супостат осмелится вступить в священные царские
чертоги!
Был первый час пополудни, когда въезжал в Дорогомиловскую заставу
молодой кирасирский офицер. По всему видно было, что он скакал несколько
верст во всю прыть; вороной под ним конь покрыт был пеною. Солнце в то
время ярко светило с синей высоты, но лучи его нс отражались от золотого
шишака и от серебряных лат, покрытых густою пылью. Молодой офицер ехал по
улицам, кипящим от народа, и взоры его, казалось, кого-то искали между
спасающимися женщинами. Иногда рука его останавливала коня, - он
пристальнее всматривался в едущих, но, заметив ошибку свою, вновь понуждал
ко ня и продолжал путь большою рысью. При переезде чрез Ехалов мост лошадь
его споткнулась.
- Бедный Феникс! - сказал офицер вполголоса, - любезный мой товарищ,
этого за тобою не бывало! Как худо плачу тебе за верную твою службу!
Он погладил Феникса по шее и опять вонзил окровавленные шпоры в
разодранные бока усталого коня.
В Красном селе, в приходе Тихвинской божией матери, стоял небольшой
деревянный дом, который можно б было назвать хижиною, если бы он не
находился внутри города - Молодой офицер поспешно соскочил с лошади и
бросился в отворенную калитку, не дав себе даже времени привязать коня. На
дворе верный страж дома - большая дворная собака - встретила его с
униженными ласками; но он взбежал на крыльцо, не заметив даже доброго
Бостона. В доме все было безмолвно; только звук шпор и стук палаша,
ударяющегося по ступеням, раздавались в тишине. Молодой кирасир вошел в
первую комнату, хотел идти далее...
вдруг отворилась дверь, и прекрасная девушка кинулась в его объятия.
- Это ты, Изидор? - сказала она в радостном восторге, - слава богу!
- Анюта, милая, дорогая Анюта! - вскричал Изидор, прижимая ее к кирасу,
- зачем вы еще в Москве? где матушка?
- Тише, Изидор, тише!.. матушка нездорова... она очень больна.
Изидор вздрогнул.
- Больна! - произнес он дрожащим голосом. - Больна! и в такое время!..
Ты знаешь, Анюта...
- Знаю, мой Изидор, - отвечала Анюта со слезами, - знаю, что неприятель
будет в Москве, и отчаяние овладело было мною... Но ты с нами, и я теперь
спокойна!
Они услышали голос матери, зовущий Анюту. Изидор хотел идти с нею, но
она его остановила.
- Ради бога! - сказала она, - подожди меня здесь, Изидор! Матушка очень
слаба; надобно ее приготовить к свиданию с тобою. - Она ушла и оставила
его одного.
Изидор, сложив руки, стоял среди комнаты, погруженный в тяжкую думу.
Мысли, одна другой печальнее, одна другой ужаснее, теснились в его
голове: неприятель вступит в город, а его мать больна и не может спастись!
Анюта должна остаться с нею!.. Он любил мать со всею горячностию
доброго сына; но Анюта, сирота, воспитанная в их доме, была его невеста!
Он содрогался от ужаса, когда помышлял, что больная его мать будет в руках
неприятеля; но кровь застывала в его жилах, самое мучительное чувство
раздирало его сердце, когда представ лялась ему Анюта, прелестная Анюта,
во власти неистового врага!
Анюта позвала его к матери. Старушка лежала в постели; бледность
покрывала лицо ее. С трудом протянула она к нему руку.
- Сын мой, - сказала она умирающим голосом, - благодарю создателя, что
мне довелось тебя еще раз увидеть!.. Я не ожидала такого счастия. По
крайней мере теперь умру спокойно... Анюта останется не без защитника. Да
благословит вас бог, мои дети!..
Старушка не в силах была говорить более. Изидор орошал слезами ее руку;
Анюта рыдала.
Изидор находился в мучительном положении. И мать и невеста были
успокоены его приездом, между тем как самое жестокое недоумение терзало
его душу. Нельзя было и думать о спасении престарелой матери. Он готов был
вынести ее на себе из города, но малейшее движение причиняло ей
нестерпимую боль и могло погасить едва тлеющую искру жизни. С другой
стороны, как решиться оставить ее в руках неприятеля? и что тогда будет с
Аню тою?.. Время было дорого; он не мог не открыть своей невесте
чувствований, его тревоживших. Старушка после приветствия, сделанного
сыну, казалось, впала в забвение. Изидор с Анютою стояли в той же комнате
у окна И разговаривали между собою вполголоса, полагая, что мать не слышит
их.
- Анюта! - говорил Изидор, - думала ли ты об опасностях, которым
подвергается молодая девушка, оставаясь в Москве? Знаешь ли ты, что при
одной мысли о том холодный пот проступает по мне? Как? моя Анюта в руках
неприятелей!.. Я бы лучше согласился...
- Любезный Изидор! - отвечала Анюта с невинною улыбкою, - я теперь
совершенно спокойна, потому что ты со мною.
Изидор страшился объявить ей, что служба, долг, честь не дозволяют ему
оставаться с ними; он сказал только, тяжело вздохнув:
- Могу ли я защитить тебя против целой армии? Охотно пожертвую жизнию;
но когда меня не станет что будет тогда?..
Старушка услышала их разговор и велела подойти ближе к себе.
- Любезные дети, - сказала она слабым голосом, - о чем вы беспокоитесь?
Я стара, больна и чувствую, что смерть приближается ко мне скорыми шагами.
Оставьте меня здесь и спасайтесь... Я не могу и не должна быть причиною
вашего несчастия.
Поспешайте, любезные дети!
благословение матери вашей и последняя молитва ее будут вам
сопутствовать!..
Изидор и Анюта упали на колени.
- Нет! - вскричали они оба в один голос, - нет, матушка, мы вас не
оставим!
Тщетно старушка их уговаривала; они были непреклонны.
- Если должно нам умереть, - сказала Анюта, обняв Изидора, -то умрем
вместе. Не страшна смерть, когда она не разлучает нас с милыми!
Изидор оставил мать и невесту и вышел в другую комнату. Долго ходил он
взад и вперед большими шагами. Со всех сторон угрожали ему неминуемые
бедст вия, нигде не находил он спасения!
Покинуть умирающую мать. отдать на поругание милую невесту... какой
сын, какой любовник решился бы на то? Но бросить свои знамена и остаться в
Москве, когда присяга, честь и русская кровь зовут его на поле брани...
какая ужасная крайность для русского воина!
В исступлении отчаяния Изидор ломал руки, скрежетал зубами и рвал на
себе волосы... Наконец любовь и ревность одержали верх над долгом и честию:
Изидор решился остаться...
Строгий читатель! прежде, нежели холодное сердце твое станет обвинять
Изидора, вообрази себя на его месте - и ты о нем пожалеешь!
Изидор возвратился к матери.
- Анюта! - сказал он, - я отлучусь в свою комнату на короткое время...
Оставь меня одного; я скоро возвра щусь.
Решившись оставаться в Москве, Изидор должен быт спрятать свой мундир,
чтоб отдалить малейшее подозре ние неприятеля. В глубокой печали вошел он
в комнату. Здесь все напоминало ему о днях счастливой, беззаботной
молодости. Он вздохнул, вспомнив, с какими блистательными надеждами в
последний раз оставил он родительский дом; как разгоралась в нем кровь при
мысли о славных бранях, его ожидавших! А теперь... куда дева лись
очаровательные картины, освещенные восхитительною зарею молодости?.. Пусть
и успеет он спасти умирающую мать от грозящей опасности; пусть удастся
скрыть Анюту от алчных взоров необузданного врага, но что ожидает его в
будущем? Бесчестие и раскаяние!..
Изидор подошел к шкафу, где лежала прежняя его одежда, которую
незадолго пред тем променял он на блестящий кирасирский мундир. Медленно и
дрожащими руками снимал он с себя воинские доспехи. "Увы! - думал он, -
когда все вооружаются для спасения царя и отчества; когда все пылают
нетерпением смешать кровь свою с кровию ненавистного врага... я, как
презрительный трус, должен бежать от сражения!.. Вечное посрамление
покроет мое имя... постигнет меня смерть постыдная, и никто не пожалеет о
мнимом изменнике!..
Изидор держал в руках палаш; медленно вынул он острое железо из
стальных ножен; в последний раз хотел он взглянуть на верного товарища...
Вдруг ужасная мысль, как молния, опалила его душу!.. Он приставил
острый конец меча к бьющемуся сердцу... одно мгновение - и Изидор избегнет
бесчестия, которого страшится более смерти!.. Но он вспомнил о матери,
вспомнил об Анюте - и рука его онемела- Он опять вложил палаш в ножны и
откинул его далеко от себя!
Уложив мундир свой, шишак и кирас в сундук, Изидор понес его в сад.
Там, под высоким кленом, который за несколько лет пред тем был свидетелем
его детских забав, oн глубоко зарыл сундук.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг