Все спи мысли с быстротою молнии пронеслись в моей
голове одна за другою, скорее, нежели я 'пересказал
их вам теперь. Как будто тяжелая гиря свалилась с
моего сердца. Я отдохнул, довольный своим
заключением; долго потом размышлял я о причинах,
доведших меня до оного, и совсем позабыл настоящее
свое положение, совсем потерял из виду те
препятствия, которые встретились мне тотчас, когда
дело дошло до исполнения моих новых желаний.
В таких размышлениях я не мог, разумеется,
заниматься своим делом: часто за простую бахрому
запрашивал я столько, сколько надо взять за лучшее
кружево, бархат продавал одною ценою с ситцем,
обсчитывался, сдавал лишние деньги; и если бы
товарищи, любившие меня от всего сердца, не старались
накрывать моих проказ от батюшки, то я беспрестанно
подвергался бы великим опасностям. Впрочем, они
считали меня помешанным, пред моими глазами в таких
случаях пожимали плечами, перешептывались между собою
и вслух почти изъявляли свое сожаление. Я не обращал
внимания на их суждения и продолжал думать свою
крепкую думу.
Все утверждало меня в прежней догадке. От общей мыс
ли я обратился именно к себе: как за прилавком могу я
возделывать свои способности? здесь чувствуют
удовольствие только от барышей, думают о барышах,
действуют для барышей. Здесь притупеют мои
способности, точно как притупели они во всех моих
товарищах, которые прежде, верно, думали по-моему.
Стало быть, торговля мешает человеку достигать
своей цели!
Не может быть: если бы она не была необходима, то
не могла бы и возникнуть между людьми, а необходимое
не мешает. Лучше ли ее другие знания? Нет: разве
судья не употребляет своего времени на решение чужих
споров? Разве крестьянин не орошает кровавым потом
земли для нашего прокормления? Разве солдат не учится
и не дерется для защиты отечества? Разве ученый,
забывая себя, не учит других? Всякое звание,
очевидно, необходимо в обществе, и между тем у
всякого есть забота, которая мешает ему посвятить
себя исключительно на усовершенствование своих
способностей...
Нет, нет, я ошибаюсь. Ничто не может мешать
человеку. Сии заботы, сии препятствия должны, верно,
служить только к возбуждению его деятельности, к
укреплению его силы, к возвышению его духа; должны
служить ему лестницею на небо. Может быть, без них,
избалованный и вялый, он обленился бы на долгом пути
своем и заглох, как стоячая вода. С богом боролся
Иаков, и спаслась душа его.
...Я весь трепетал среди сих размышлений, кровь моя
с удивительною быстротою во мне обращалась, лицо
горело...
Так - человек должен исполнять житейские обязан
ности, радеть о своем теле, но вместе и помнить свою
отчизну, небо и радеть о своей душе. Он должен нести
терпеливо египетскую работу и стремиться в землю
обетованную!..
- Когда же ты даруешь ее узреть нам, господи, - во
просил я в умилении, - когда свернем мы с себя сип
тяжелые оковы нужды, и целые, насладимся
употреблением всех великих способностей, нам тобою
дарованных, когда вкусим полное счастие и внидем в
твое царствие? Чего ты от нас для этого требуешь?
Будите убо вы совершении, якоже отец ваш небесный
совершен есть, послышался мне внутренний голос, - и я
и восторге упал на колени пред благодатным внушением.
Так, так, человек должен усовершенствоваться,
повторял я себе почти без памяти. Это было в лавке.
Сидельцы захохотали и, увидев меня в таком положении,
называли сумасшедшим, но я не внимал их диким воплям.
Я был вне себя, в каком-то высоком самозабвении. Я не
слыхал на себе этих вериг, этой тяжелой плоти. Душа
моя парила в горних пространствах. Нет, батюшко, не
могу, не могу вам выразить, что со мною творилося.
Сколько я чувствовал! Как будто бы от моего сердца
протянулись жилы по всей природе, как будто кровь моя
разлилася повсюду, и я все услышал, все увидел,
осязал, узнал, слился с общею жизнию... я ничего не
имел, но все содержал. - О, зачем я не умер тогда!
Не помню, как я воротился домой. Вскоре занемог я
сильною горячкою, которая в шесть недель в самом деле
привела было меня к гробу.
Начав оправляться, пришедши в себя, я тотчас
обратился к благодатной мысли об усовершенствовании,
озарившей мою душу в ту незабвенную, вечную минуту, в
субботу 19 января 18...го года.
Тогда-то с ужасом увидел я ясно, в каком несчастном
положении нахожуся, сколько имею особенных неудобств.
Отец мой, выросший в нужде, навсегда остался с нею,
при миллионах был нищим и беспрестанно боялся, что
умрет с голоду. Выше денег нет для него ничего. Меня
любит он наиболее потому, может быть, что, по его
мнению, я могу сохранить и увеличить его капитал. Как
осмелюсь я заикнуться пред ним, что хочу учиться, -
как стану просить его, чтоб он отдал меня в училище,
когда при мне часто он называл все училища распутными
домами, которые непременно навлекут на землю
содомское наказание, когда настрого запрещал мне
читать даже Евангелие. Притом с самого младенчества я
его боюся как огня. Один взгляд его часто каменит
меня. Мать любит меня от всего сердца, но, покорная
во всем мужу, - не имея на него никакого влияния, не
может подать мне помощи. Посоветоваться, поговорить
мне было не с кем, да и, не уверенный ни в себе, ни в
людях, я боялся, чтоб не стали насмехаться над моими
странными мыслями. - Что мне делать?
Я решился обратиться к книгам. В них, думал я, долж
на заключаться вся премудрость, в них разумные люди
продали своим собратиям благие истины, ими
обретенные, о всех предметах, достойных человеческого
внимания. Там найду я средства к моему
усовершенствованию.
На все деньги, сколько их у меня случилось, купил я
себе потихоньку книг, попросив купца отобрать самые
лучшие. В глухую полночь, когда все вокруг меня
засыпало, я высекал огонь, вынимал из-под полу мое
сокровище и принимался читать вплоть до утра. Ах,
батюшко, как обманулся я в своем ожидании! Как много
мелкого, обыкновенного, пустого нашел я в одних
книгах, как много непонятного, бесполезного в других!
Стоило ли труда писать их, думал я часто и сожалел,
что некому было указать мне на достойные и
любопытные: батюшка не спускал с меня глаз и, заметив
прежде, что я любил говорить о Библии с одним старым
нашим приказщиком, всячески старался держать меня в
удалении от всякого сообщения. Редко попадались даже
и такие книги, которые хоть бы скуки не наводили на
меня, очень немногие вознаграждали за потерю времени.
Между прочими случилось мне прочесть стихотворения
какого-то господина Жуковского. В них нашел я все
знакомое, но так сладко, так приятно было мне читать
их, что неприметно выучил их наизусть, - и часто,
когда грусть стесняет мое сердце, когда моя
будущность закрывается темными тучами, я нашептываю
себе в утешение его складную речь:
Здесь радости - не наше обладанье!
Пролетные пленители земли
Лишь по пути заносят к нам преданье
О благах, нам обещанных вдали!
Земли жилец безвыходный страданье,
Ему на часть судьбы нас обрекли!
Блаженство нам по слуху лишь знакомец!
Земная жизнь - страдания питомец.
И сколь душа велика сим страданьем!
Сколь радости при нем помрачены!
Когда простясь свободно с упованьем,
В величии покорной тишины,
Она молчит пред грозным испытаньем,
Тогда... тогда с сей светлой вышины
Вся Промысла ей видима дорога!
Она полна понятного ей бога!
Между тем мысли мои следовали по полученному на
правлению. Я не переставал думать, смотрел в бездну,
- и голова моя наконец закружилась. Все прежние
вопросы, казалось, решенные, возобновились опять с
новою силою. К ним беспрерывно присоединялись другие,
или лучше: все Сделалось для меня вопросом
безответным. Я недоумевал, сомневался. Часто смотря
на небесные миры, я спрашивал себя: есть ли им
пределы? Я не мог представить себе сих пределов, -
ибо, если есть они, то какая же непонятная пустота за
ними находится? - и вместе не постигал беспре
дельности. - Усовершенствование! - К чему оно? Что
такое это ничто, из которого бог сотворил мир? Где
превитает душа человеческая по смерти? Падение!
искупление! Верую, господи, восклицал я, обливаясь
горькими слезами, помози моему неверию. Я чувствовал,
что диавол искушал меня, - мысль моя мешалася, в душе
открылася какая-то пропасть, которая всем своим
вместилищем алкала содержания и осуждена была на
пустоту. Жизнь моя преисполнилась муки. Но это не
все, - оставалась еще мысль, которая могла произвести
на меня ужаснейшее действие, и я зародил ее: что,
если я служу мечте -и, грешный, своими рассуждениями
собираю казнь на преступную главу свою в день
страшного суда божия!
Я предавался отчаянию. Часто в бешенстве бил я себя
в грудь, рвал волосы, готов был разрушить все и,
изнуренный, падал на землю. Вы слышали, батюшко, как
я был счастлив в ту минуту. Столько же, нет - еще
более, стал я несчастлив после.
Одно было у меня утешение - ходить по воскресеньям
к обедне в Шереметевскую больницу. Там, стоя в
преддверии, обливался я горькими слезами и молился.
Отдаленный алтарь, представлявшийся мне в каком-то
таинственном сумраке, растворенные царские двери,
священник, воздымавший длани к милосердному за грехи
всего мира, согласное пение ликов, все наполняло душу
мою благоговением. С каким умилением смотрел я на
запрестольный образ спасителя, возлетавшего из гроба
в горняя! Моя душа рвалась за ним.
Другое утешение обретал я, слушая по всенощным Еван
гелие, читаемое вами. Каждое слово, произнесенное
вашим важным и вместе усладительным голосом
отзывалось в моем сердце: "Приидите ко мне вси
труждающиеся и обремененнии, и аз упокою вы. Возмите
иго мое на себе, и научитеся от мене, яко кроток есмь
и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим. Иго
бо мое благо и бремя мое легко есть".
- Господи, - вопрошал я, повергшись во прах, -
скажи, твое ли иго на мне?
Месяца два тому назад я прочитал книгу об
естественной истории и физике. В ней узнал я много
любопытного о разных примечательных явлениях в
природе, на которые прежде смотрел глазами невежи.
Круг моего зрения распространился, хоть, к сожалению,
многого не понял я в сих драгоценных книгах. Особенно
заняла меня статья о бабочках: как сии насекомые
личинками укрываются в темноте и ищут себе пищи, -
как в куколках образуются все их части, - как наконец
вылетают они из своих темниц и красуются по лугам и
полям в великолепном убранстве. Во мне поселилась
мысль о смерти. Я люблю думать о ней и признаюсь, во
bpel сих-то размышлений бываю наиболее спокоен,
какое-то тихое уныние, в которое ныне погружается
иногда утомленная душа моя, служит мне залогом, что
предчувствие мое сбудется и я скоро достигну тихого
пристанища, идеже несть болезни, ни печали, ни
воздыхания.
... Мне ужасов могила не являет,
И сердце с горестным желаньем ожидает,
Чтоб Промысла рука обратно то взяла,
Чем я без радости в сем мире бременился,
Ту жизнь, в которой я столь мало насладился,
Которую давно надежда не злагит.
Вот, батюшко, вся история моей жизни. Сам я никогда
не видал ее так ясно, как показал вам теперь, и
удивляюсь, откуда взялись у меня слова на то, чтоб
выговорить в порядке все мысли, рассеянно пронесшиеся
в голове моей в столь продолжительное время. Верно,
мое желание дало мне силу, и, косноязычный, я обрел
язык пред вами. Рассудите и научите меня.
Единственное мое желание: смерть или свет.
- Сын мой, - сказал важным голосом священник, за
долго до окончания речи вставший невольно с своего
места пред молодым человеком, - благо тебе, что
святая вера никогда не покидала тебя среди опасных
сетей, раскинутых для твоего уловления
человеконенавистником. Молись, молись богу; и он,
даровавший тебе душу пылкую и разум острый,
проницательный, укажет и путь, воньже пойдеши, по
может одолеть соблазны и ниспошлет душе твоей
желанный мир и упокоение. Я посещу твоих родителей
послезавтра и буду просить их, чтобы они отпускали
тебя чаще беседовать со мною. Здесь будем мы молиться
вместе, здесь в Евангелии, писаниях святых отцов и
мудрых мужей будем мы почерпать святые уроки истины,
и, может быть, духовный глад души твоей утолится, и
ты спокойно, но яко Моисей, по яко Навин, узришь
землю обетованную.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг