М. Н. Погодин
ЧЕРНАЯ НЕМОЧЬ
У себя ли Федор Петрович, Афанасьевна? - спра
шивала, выходя на монастырь из церковных ворот,
толстая купчиха низенькую, приземистую женщину,
которая, сложа руки, стояла у калитки священникова
дома и разговаривала с своею знакомою.
- О каком Федоре Петровиче вы изволите спрашивать,
сударыня?
- Да о священнике.
- Тьфу пропасть! Я ведь и забыла его имя; навыкла
все звать батюшкою. Добро пожаловать, сударыня,
милости просим. Он изволил лечь отдохнуть после
обеда, да скоро встанет: пономарь приходил уж
спрашиваться, не пора ли благовестить к вечерне; но
матушка велела обождать маленько.
- Так матушка дома?
- На погребу, Марья Петровна. Вчера мы капусту ру
били, так она с батраком кладет гнеты на кадки и моет
кружки, - а я вот выбежала переговорить с соседкой.
Да что она прячется, чего испугалася?
- Проводи меня к матушке, Афанасьевна, - сказала го
стья и всунула в руку будущей проводницы
двугривенный, за который сия последняя насильно
поцеловала у пей пухлую руку, вырвав из-под черного
атласного салопа.
- Грязно вам будет пройти, сударыня: у нас на дворе
нечисто, да и матушка разгневается на меня. Сем-ка я
позову ее самое.
- Нужды нет, милая, зачем ее отрывать от дела.
- Как изволите, сударыня. - Ты, сестрица, подожди
меня здесь минуту, - закричала Афанасьевна знакомке,
давно уже спрятавшейся за колокольнею, и повела свою
благодетельницу через грязный двор по насланным
доскам к погребу, из коего доносились уже к ним
глухие звуки протопопицыной брани, обращенной к
батраку, который ворочал каменья в подземелье под ее
руководством.
- Бог в помочь, матушка! захлопотались вы. На вас и
праздника нету.
- Кто там? Ах, свет мой, Марья Петровна, куда вы по
жаловали и как меня застали! Вот уж проказница,
нечего сказать, - отвечала смутившаяся протопопица,
вылезая из ямщика по изломанной лестнице. - Извините
великодушно... - и началось троекратное целование.
- Что ты, дура, не вызвала меня! - проворчала она
тут же, в мгновенных промежутках, оборачиваясь к
Афанасьевне.
- Я хотела было, да Марья Петровна сама не
изволила.
- И - матушка, не гневайтесь! Дело хозяйское. И с
нами то ж случается; домок вести не шуточка; свой
глаз везде хорош: где недосмотришь, там ведь мошной
заплатишь.
- Умная речь, Марья Петровна! Милости же просим в
покои. Степка! убери здесь все, да навесь петлю в
двери на творило, а ты, Афанасьевна, запри после
погреб, и ключ ко мне. Милости просим.
- Почем покупали капусту нынче, матушка? - спросила
дорогою гостья.
- Нынче дорога была, Марья Петровна, не уродилася,
видно, оттого, что дождей было много. Да у Федора
Петровича есть сын духовный - огородник, в Красном
селе, так он и уступил мне девять гряд по три рубля.
- Не больно чтобы дешево. А сколько кочней на гряде
вышло?
- Кочней по сороку. Но зато и капуста! кочни тугие,
белые. Одной серой для рабов нарубили ушатов семь.
Правду сказать: и дорого, да мило; и дешево, да
гнило.
Между тем вошли они в покои с заднего крыльца, и го
стья, вынув из-под полы кулечек, тихонько, как бы
мимоходом, вручила его хозяйке, которой сначала,
разумеется, было очень совестно принять его; но после
она должна была уступить настоятельному требованию
доброхотной дательницы.
- Чем же мне дорогую гостью подчивать? - сказала
протопопица, спрятав кулечек под кровать, и тотчас
посадила Марью Петровну под образа; забренчала
ключами, которые тряслись у ней на поясе, вынула из
шкапа рюмку и бутылку столового вина и, налив по
края, поднесла со многими поклонами к усевшейся чинно
гостье.
- Всем довольна, благодарим покорно, матушка.
- Пожалуйте хоть откушать.
Купчиха, отведав, или лучше, омочив только губы в
вине, поставила рюмку на поднос и после многократных
повторений возгласу пожалуйте и объяснений со стороны
протопопицы, что в тот день было разрешение вина и
елея, выпив полрюмки, объявила решительно, что больше
пить не может. "И так уж, матушка, я вас уважила, а
то ведь я горячего, изволите знать, не употребляю. А
батюшка почивать изволит?"
- Лег отдохнуть. Нынче было много именинников, так
он устал за молебнами и поздно вышел из церкви, а
вчера просидел долго у каретника Третьяго. Пора уж и
будить его; в соборе давно заблаговестили к вечерне.
А, да вот он и сам идет: ему не спится, когда время
служить.
- Ба, ба, ба, Марья Петровна, - воскликнул отец
Федор, протирая себе заспанные глаза и снимая с
головы шерстяной колпак. - Как это вы вспомнили об
нас?
- Нуждица, батюшко, - пришла к вам посоветоваться,
- отвечала Марья Петровна, подходя под благословение
своего духовника, коего супруга между тем, продрав
кое-как дырочку на крепко увязанном кульке, с
удовольствием увидела, что там кроме пяти фунтов чаю
находилось еще несколько свертков с пастилою и
прочими закусками.
- Рад служить, чем льзя. Да не изволите ли пождать
здесь полчаса-места, я только что вечерню отслужу.
Али не терпит время?
- Время терпит, сударь; покамест мы с матушкой пе
реговорим.
- Ладно. Так слушай же, Фенюша, угощай дорогую
гостью, а я к вам ворочусь разом.
Знакомки занялись разговорами о возрастающей
дороговизне съестных припасов и будущей дешевизне
ситцев, которые позволено было по новому тарифу
выписывать из-за границы; и хотя любопытная
протопопица беспрестанно обращалась на предмет
неожиданного посещения гостьи, однако скромная гостья
всякий раз отделывалась от нее односложными ответами
и продолжала прежнюю речь о домашнем быту, пока
наконец хозяин не возвратился к ожидающей.
- Самовар скорее, Феня, да просила ли ты Марью
Петровну монастырским или полынным?
- Всем потчивала, да изволит спесивиться.
- Подавай, подавай. Нет, Марья Петровна, в чужой
монастырь со своим уставом не ходят. К тому же вы у
нас редкая гостья: вы кушали чай на Святой в
воскресенье после вечерни, а после того, кажись, и
глаз не показывали.
- Помилуйте, батюшко, да в Духов день мы гостили у
вас долго и с сожителем.
- Виноват, помню, помню.
Между тем Марья Петровна говорила очень отрывисто,
поглядывала изподлобья на свою хозяйку, - и сметливый
хозяин тотчас догадался, что ей хочется открыться
перед ним наедине, и повел ее за руку в другую
комнату.
Любопытной протопопице было это очень неприятно, да
же обидно, и если кулек, разложенный теперь пред нею
во всех приятных подробностях, не задабривал ее
несколько, то ее неудовольствие излилось бы в
язвительной речи перед Афанасьевною, которая принесла
ей ключи от погреба и не менее ее горела желанием
узнать причину посещения купчихи.
Забежав перед тем к своей знакомке, оставленной
нами под колокольнею, получила она от нее
настоятельное поручение разведать, зачем Авакумиха
пришла в такое необыкновенное время к отцу протопопу.
Сия знакомка, - надобно предуведомить читателей, -
принадлежала к числу тех тучных щепетильнв1х
торговок, которые высовывают свои головы из
подземельных лавок близ Сухаревой башни, около церкви
Троицы на Листах и вместе с нитками, шерстью, шелком
и прочими вещами такого рода производят обширную
меновую торговлю всеми семейственными новостями в той
части города.
Читатели могут судить, с каким сердцем отвечала про
топопица маме, - между тем как в противном случае, то
есть знавши, о чем речь, она почла бы за особенное
удовольствие удовлетворить ее любопытству и показать
свое уменье решать всякие запутанные дела.
- Не твое дело, - отвечала она ей отрывисто, и Афа
насьевна, с которой обыкновенно обращались
запанибрата, но иногда держали в страхе, принуждена
была замолчать, прикусив губы, и выжидать
благоприятной минуты.
Между тем обе они, занимаясь приготовлениями к чаю,
поглядывали на затворенную дверь, из-за которой
слышан был невнятный шепот и за которую я должен
теперь переселить моих читателей.
-----------------
- Бог посетил нас, батюшко, ума приложить не могу.
Сынку нашему Ганюшке так тоскуется, что на свет божий
подчас не смотрит, все молчит, как к смерти
приговоренный, иногда плачет. Я уж и тем и сем его
тешу: и шубу енотовую купила в семьсот рублей, и
шапку бобровую, и сукна тонкого на сюртук: ничто не в
помогу - такая-то черная немочь нашла на него.
- А каково ведет он себя?
- Как красная девушка. Грешить нельзя на бога. Ни
пьет, ни играет...
- Не слюбился ли с кем?
- Бог весть, сударь. Сама было я подумала на это,
да нет: ворожейка вечор мне гадала и на воде, и на
кофее, и на картах: полюбовницы нигде не выходит.
Грусть есть, да сама не знает, какая. Не испортил ли
его, моего голубчика, спросила я, - ведь от
лихого человека не убережешься, батюшко, - и того
нет. Ходила еще я намедни в навирситет: там один
солдат всякую судьбу рассказывает, вертя какие-то два
большие шара, все исписанные мелко-намелко и
раскрашенные, в медных обручах, - один шар - небо, а
другой - земля. Так вертел он их для меня, что ажно в
глазах зарябело, а после стал все открывать, да что-
то мудрено, - я, признаться, ничего и не поняла.
- Напрасно, Марья Петровна, вы прибегаете к таким
мерам. Они достойны всякого порицания, и только
великим раскаянием изгладить их можно пред богом. Это
диавол, пакостник нашея плоти, смущает.
- Ох, батюшка, знаю сама, что грех смертный - это
чернокнижье: да ведь уж с горя. Помолитесь хоть вы
обо мне недостойной!
- Скажите мне теперь - давно ли с ним случилось
это?
- Давно уж, батюшко, он ходит, как темная туча, -
года с два, - а растужился-то больно третий месяц;
беда да и только. Судите, сударь, он у нас один,
словно порох в глазе. Да еще что: боюсь я пуще
сожителя: ведь он у меня, сами знаете, такой, бог с
ним, суровой да строгой; молчит, молчит - да как
рассердится на Ганю, как пришибет его за что-нибудь,
так неравен час, долго ли до греха, - а у Семена
Авдеевича рука такая тяжелая, такая тяжелая, что...
(тут остановилась Марья Петровна, спохватившись, что
уже и так сказала лишнее).
-- Спрашивали ли вы его, отчего в нем такая печаль?
- Я всякий день почти спрашиваю. Наладил себе в от
вет: ничего да и только, больше не добьешься. Я
обещалась уже, батюшко, сходить пешком к Троице-
Сергию, да по пути хочу побывать у одного старичка,
налево от большой дороги за Братовщиною. Говорят, что
он тоже всю подноготную ведает; как вы приговорите,
батюшко? Вы нас до короткости знаете. Я всякого
понятия лишилась. Правду сказать по пословице: чужую
беду на воде разведу, а к своей так и ума не приложу.
- Я ничего не могу сказать вам наскоро, любезная
моя Марья Петровна. Сына вашего я знаю, вижу, как он
и в церкви божией ведет себя, и ничего дурного за ним
не примечал досель. Пришлите-ка вы его лучше ко мне:
я постараюсь, опираясь на божие слово, преклонить его
к откровенности и, может быть, при помощи свыше,
успею в том. Никто таков, как бог. Тогда уж легко
будет подумать и о средствах, как пресечь зло.
- Ах, батюшко, вы мне жизнь даете. Ганюшка вас ведь
много любит и уважает. Вот я бессчетная! Ну что бы
давно этому придти мне в голову, ну что бы давно мне
покучиться вам об этом - теперь все дело, может быть,
было бы уж улажено. Так, так - лучше и придумывать
нечего. Когда же, батюшко, прислать мне его к вам?
- Да хоть завтра, около поздних обеден!
- Очень хорошо, сударь, тем и лучше. Завтра большой
праздник, в кругу крест, и в рядах не сидят.
- Самовар кипит, - закричала нетерпеливая протопопи
ца, которая наконец стала уже и просто подслушивать у
двери, выслав Афанасьевну кипятить сливки, - милости
просим сюда, все ли переговорили?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг