Чепурный прочитал, что Советская власть предоставляет
буржуазии все бесконечное небо, оборудованное звездами и
светилами на предмет организации там вечного блаженства; что же
касается земли, фундаментальных построек и домашнего инвентаря,
то таковые остаются внизу - в обмен на небо - всецело в руках
пролетариата и трудового крестьянства.
В конце приказа указывался срок второго пришествия, которое
в организованном безболезненном порядке уведет буржуазию в
загробную жизнь.
Часом явки буржуазии на соборную площадь назначалась полночь
на четверг, а основанием приказа считался бюллетень
метеорологического губбюро.
Прокофия давно увлекала внушительная темная сложность
губернских бумаг, и он с улыбкой сладострастия перелагал их
слог для уездного масштаба.
Пиюся ничего не понял в приказе, а Чепурный понюхал табак и
поинтересовался одним, почему Прокофий назначил второе
пришествие на четверг, а не на сегодня - в понедельник.
- В среду пост - они тише приготовятся! - объяснил
Прокофий. - А затем сегодня и завтра ожидается пасмурная
погода, - у меня же сводки о погоде есть!
- Напрасная льгота, - упрекнул Чепурный, но на ускорении
второго пришествия особо не настаивал.
Прокофий же, совместно с Клавдюшей, обошел все дома имущих
граждан и попутно реквизировал у них негромоздкие ручные
предметы: браслеты, шелковые платки, золотые царские медали,
девичью пудру и прочее. Клавдюша складывала вещи в свой
сундучок, а Прокофий устно обещал буржуям дальнейшую просрочку
жизни, лишь бы увеличился доход республики; буржуи стояли
посреди пола и покорно благодарили. Вплоть до ночи на четверг
Прокофий не мог освободиться и жалел, что не назначил второго
пришествия в ночь на субботу.
Чепурный не боялся, что у Прокофия очутилось много добра: к
пролетарию оно не пристанет, потому что платки и пудра
изведутся на голове бесследно для сознания.
В ночь на четверг соборную площадь заняла чевенгурская
буржуазия, пришедшая еще с вечера. Пиюся оцепил район площади
красноармейцами, а внутрь буржуазной публики ввел худых
чекистов. По списку не явилось только трое буржуев - двое из
них были задавлены собственными домами, а третий умер от
старости лет. Пиюся сейчас же послал двух чекистов проверить -
отчего обвалились дома, а сам занялся установкой буржуев в
строгий ряд. Буржуи принесли с собой узелки и сундучки - с
мылом, полотенцами, бельем, белыми пышками и семейной
поминальной книжкой. Пиюся все это просмотрел у каждого,
обратив пристальное внимание на поминальную книжку.
- Прочти, - попросил он одного чекиста.
Тот прочитал:
- "О упокоении рабов божьих: Евдокии, Марфы, Фирса,
Поликарпа, Василия, Константина, Макария и всех сродственников.
О здравии - Агриппины, Марии, Косьмы, Игнатия, Петра,
Иоанна, Анастасии со чадами и всех сродственников и болящего
Андрея".
- Со чадами? - переспросил Пиюся.
- С ними! - подтвердил чекист.
За чертой красноармейцев стояли жены буржуев и рыдали в
ночном воздухе.
- Устрани этих приспешниц! - приказал Пиюся. - Тут
сочады не нужны!
- Их бы тоже надо кончить, товарищ Пиюся! - посоветовал
чекист.
- Зачем, голова? Главный член у них отрублен!
Пришли два чекиста с проверки обвалившихся домов и
объяснили: дома рухнули с потолков, потому что чердаки были
загружены солью и мукой сверх всякого веса; мука же и соль
буржуям требовались в запас - для питания во время прохождения
второго пришествия, дабы благополучно переждать его, а затем
остаться жить.
- Ах, вы так! - сказал Пиюся и выстроил чекистов, не
ожидая часа полуночи. - К/о'цай их, ребята! - И сам выпустил
пулю из нагана в череп ближнего буржуя - Завын-Дувайло. Из
головы буржуя вышел тихий пар, а затем проступило наружу волос
материнское сырое вещество, похожее на свечной воск, но Дувайло
не упал, а сел на свой домашний узел.
- Баба, обмотай мне горло свивальником! - с терпением
произнес Завын-Дувайло. - У меня там вся душа течет! - И
свалился с узла на землю, обняв ее раскинутыми руками и ногами,
как хозяин хозяйку.
Чекисты ударили из нагана по безгласным, причастившимся
вчера буржуям - и буржуи неловко и косо упали, вывертывая
сальные шеи до повреждения позвонков. Каждый из них утратил
силу ног еще раньше чувства раны, чтобы пуля попала в случайное
место и там заросла живым мясом.
Раненый купец Щапов лежал на земле с оскудевшим телом и
просил наклонившегося чекиста:
- Милый человек, дай мне подышать - не мучай меня. Позови
мне женщину проститься! Либо дай поскорее руку - не уходи
далеко, мне жутко одному.
Чекист хотел дать ему свою руку:
- Подержись - ты теперь свое отзвонил!
Щапов не дождался руки и ухватил себе на помощь лопух, чтобы
поручить ему свою недожитую жизнь; он не освободил растения до
самой потери своей тоски по женщине, с которой хотел
проститься, а потом руки его сами упали, больше не нуждаясь в
дружбе. Чекист понял и заволновался: с пулей внутри буржуи, как
и пролетариат, хотели товарищества, а без пули - любили одно
имущество.
Пиюся тронул Завын-Дувайло:
- Где у тебя душа течет - в горле? Я ее сейчас вышибу
оттуда!
Пиюся взял шею Завына левой рукой, поудобней зажал ее и упер
ниже затылка дуло нагана. Но шея у Завына все время чесалась, и
он тер ее о суконный воротник пиджака.
- Да не чешись ты, дурн/о'й: обожди, я сейчас тебя
царапну!
Дувайло еще жил и не боялся:
- А ты возьми-ка голову мою между ног да зажми, чтоб я
криком закричал, а то там моя баба стоит и меня не слышит!
Пиюся дал ему кулаком в щеку, чтоб ощутить тело этого буржуя
в последний раз, и Дувайло прокричал жалующимся голосом:
- Машенька, бьют!
Пиюся подождал, пока Дувайло растянет и полностью произнесет
слова, а затем дважды прострелил его шею и разжал у себя во рту
нагревшиеся сухие десны.
Прокофий выследил издали такое одиночное убийство и упрекнул
Пиюсю:
- Коммунисты сзади не убивают, товарищ Пиюся!
Пиюся от обиды сразу нашел свой ум:
- Коммунистам, товарищ Дванов, нужен коммунизм, а не
офицерское геройство!.. Вот и помалкивай, а то я тебя тоже на
небо пошлю! Всякая б...дь хочет красным знаменем заткнуться -
тогда у ней, дескать, пустое место сразу честью зарастет... Я
тебя пулей сквозь знамя найду!
Явившийся Чепурный остановил этот разговор:
- В чем дело, скажите, пожалуйста? Буржуи на земле еще
дышат, а вы коммунизм в словах ищете!
Чепурный и Пиюся пошли лично обследовать мертвых буржуев;
погибшие лежали кустами - по трое, по пятеро и больше, -
видимо стараясь сблизиться хоть частями тела в последние минуты
взаимного расставания.
Чепурный пробовал тыльной частью руки горло буржуев, как
пробуют механики температуру подшипников, и ему казалось, что
все буржуи еще живы.
- Я в Дувайле добавочно из шеи душу вышиб! - сказал
Пиюся.
- И правильно: душа же в горле! - вспомнил Чепурный. -
Ты думаешь, почему кадеты нас за горло вешают? От того самого,
чтоб душу веревкой сжечь: тогда умираешь, действительно,
полностью! А то все будешь копаться: убить ведь человека
трудно!
Пиюся и Чепурный прощупали всех буржуев и не убедились в их
окончательной смерти: некоторые как будто вздыхали, а другие
имели чуть прикрытыми глаза и притворялись, чтобы ночью уползти
и продолжать жить за счет Пиюси и прочих пролетариев; тогда
Чепурный и Пиюся решили дополнительно застраховать буржуев от
продления жизни: они подзарядили наганы и каждому лежачему
имущему человеку - в последовательном порядке - прострелили
сбоку горло - через желе%зки.
- Теперь наше дело покойнее! - отделавшись, высказался
Чепурный. - Бедней мертвеца нет пролетария на свете.
- Теперь уж прочно, - удовлетворился Пиюся. - Надо пойти
красноармейцев отпустить.
Красноармейцы были отпущены, а чекисты оставлены для
подготовки общей могилы бывшему буржуазному населению
Чевенгура. К утренней заре чекисты отделались и свалили в яму
всех мертвецов с их узелками. Жены убитых не смели подойти
близко и ожидали вдалеке конца земляных работ. Когда чекисты,
во избежание холма, разбросали лишнюю землю на освещенной зарею
пустой площади, а затем воткнули лопаты и закурили, жены
мертвых начали наступать на них изо всех улиц Чевенгура.
- Плачьте! - сказали им чекисты и пошли спать от
утомления.
Жены легли на глиняные комья ровной, бесследной могилы и
хотели тосковать, но за ночь они простыли, горе из них уже
вытерпелось и жены мертвых не могли больше заплакать.
Узнав, как было в Чевенгуре, Копенкин решил пока никого не
карать, а дотерпеться до прибытия Александра Дванова, тем более
что пешеход Луй идет сейчас своей дорогой.
Луй, действительно, прошел в эти дни много земли и
чувствовал себя целым, сытым и счастливым. Когда ему хотелось
есть, он заходил в хату и говорил хозяйке: "Баба, ощипай мне
куренка, я человек уставший". Если баба скупилась на курицу, то
Луй с ней прощался и уходил степью по своему пути, ужиная
купырями, которые выросли от солнца, а не от жалкого дворового
усердия человека. Луй никогда не побирался и не воровал; если
же долго не выходило случая покушать, то он знал, что
когда-нибудь все равно наестся, и не болел от голода.
Нынче Луй ночевал в яме кирпичного сарая; до губернского
города ему осталось всего сорок верст мощеной дороги. Луй
считал это за пустяк и долго прохлаждался после сна. Он лежал и
думал - как ему закурить. Табак был, а бумаги нет; документы
он уже искурил давно - единственной бумагой осталось письмо
Копенкина Дванову. Луй вынул письмо, разгладил его и прочитал
два раза, чтобы запомнить наизусть, а затем сделал из письма
десять пустых цигарок.
- Расскажу ему письмо своим голосом - так же складно
получится! - рассудительно предпочел Луй и подтвердил самому
себе: - Конечно, так же! А то как же?
Закурив, Луй вышел на шоссе и тронулся на город по боковой
мякоти мостовой. В высоте и мутном тумане расстояния - на
водоразделе между двумя чистыми реками - виден был старый
город - с башнями, балконами, храмами и длинными домами
училищ, судов и присутствий; Луй знал, что в том городе давно
жили люди и другим мешали жить. В стороне от города - на его
опушке - дымили четыре трубы завода сельскохозяйственных машин
и орудий, чтобы помогать солнцу производить хлеб. Лую
понравился далекий дым труб и гудок бегущего паровоза - в
глухоте рождающих тихие травы полей.
Луй обогнул бы губернию и не занес бы письма, если б
губернский город не стоял на пути в Петроград и на берег
Балтийского моря: с того берега - от холода пустых равнин
революции - уходили корабли в темноту морей, чтобы завоевать
впоследствии теплые буржуазные страны.
Гопнер в этот час спускался с городской горы к реке Польному
Айдару и видел мощеную дорогу, проложенную сквозь степь в
продовольственные слободы. По этой же дороге шел невидимый
отсюда Луй и воображал балтийский флот в холодном море. Гопнер
перешел мост и сел на другом берегу ловить рыбу. Он нанизал на
крючок живого мучающегося червя, бросил леску и засмотрелся в
тихое пошевеливание утекающей реки; прохлада воды и запах сырых
трав возбуждали в Гопнере дыхание и мысль; он слушал молву реки
и думал о мирной жизни, о счастье за горизонтом земли, куда
плывут реки, а его не берут, и постепенно опускал сухую голову
во влажные травы, переходя из своего мысленного покоя в сон. На
крючок удочки попалась небольшая рыбка - молодой подлещик;
четыре часа рвался подлещик скрыться в глубокие свободные воды,
и кровь его губ, с вонзенным крючком, смешалась с кровяным
соком червя; подлещик устал метаться и для своей силы проглотил
кусочек червя, а затем снова стал дергать за режущее едкое
железо, чтобы вынуть из себя крючок вместе с хрящом губы.
Луй с высоты мощеной дамбы увидел, как спит на берегу худой
усталый человек, а у ног его само собой шевелится удилище. Луй
подошел к человеку и вытащил удочку с подлещиком; подлещик
затих в руке пешехода, открыл жабры и начал кончаться от
испуганного утомления.
- Товарищ, - сказал спящему Луй. - Получай рыбу! Спит на
целом свете!
Гопнер открыл налившиеся питательной кровью глаза и
соображал о появившемся человеке. Пешеход присел закурить и
поглядеть на постройки противоположного города.
- Чего-то я во сне долго рассматривал, так и не докончил,
- заговорил Гопнер. - Проснулся, а ты стоишь, как исполнение
желаний...
Гопнер почесал свое голодное обросшее горло и почувствовал
уныние: во сне погибли его хорошие размышления, и даже река не
могла напомнить о них.
- Эх, будь ты проклят - разбудил, - раздражился Гопнер,
- опять мне будет скучно!
- Река течет, ветер дует, рыба плывет, - протяжно и
спокойно начал Луй, - а ты сидишь и ржавеешь от горя! Ты
двинься куда-нибудь, в тебя ветер надышит думу - и ты узнаешь
что-нибудь.
Гопнер не ответил: чего отвечать каждому прохожему, чт/о' он
понимает в коммунизме, крестьянский отходник?
- Ты не слыхал, в каком дворе товарищ Александр Дванов
живет? - спросил Луй про свое попутное дело.
Гопнер взял у пришедшего рыбу из рук и бросил ее в воду, -
может, отдышится! - объяснил он.
- Теперь не отживеет! - усомнился Луй. - Надо бы мне
того товарища в глаза повидать...
- Чего тебе его видать, когда я увижу! - неопределенно
сказал Гопнер. - Уважаешь, что ль, его?
- За одно прозвание не уважают, а делов его я не знаю!
Наши товарищи говорили, что в Чевенгуре он немедленно
необходим...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг