и сказал:
- Ишь ты гусь какой! Сун-ду-ук! Да аль он был у тебя? Ты
вчерась порожний прибыл: я не зажмуривши сидел. А теперь
сундука захотел!..
- Да дай ты ему, Степан, хоть раз: у тебя лапа посытей
моего! - попросил человек в шапке. - Уважь, пожалуйста: всех
граждан перебудил, сучий зверь! Теперь сиди наяву до завтра.
Дванов потерянно стоял среди всех и ожидал помощи.
Из другой комнаты, от русской печки, раздался чей-то
устоявшийся голос:
- Выкиньте сейчас же этого ходока на двор! А то я встану,
тогда всех перебрякаю. Дайте покой хоть в ночное время
советскому человеку.
- А, да чего тут с ним разговаривать! - крикнул лобастый
парень у двери и вскочил на ноги. Он схватил Дванова поперек,
как павший ствол, и выволок его наружу.
- Остынь тут! - сказал парень и ушел в теплоту хаты,
прихлопнув дверь.
Дванов пошел по улице. Строй звезд нес свой стерегущий труд
над ним. Небо от них чуть светлело по ту сторону мира, а внизу
стояла прохладная чистота.
Выбравшись из поселка, Дванов хотел побежать, но упал. Он
забыл про свою рану на ноге, а оттуда все время сочилась кровь
и густая влага; в отверстие раны уходила сила тела и сознания,
и Дванову хотелось дремать. Теперь он понял свою слабость,
освежил рану водой из лужи, перевернул повязку навзничь и
бережно пошел дальше. Впереди его наставал новый, лучший день;
свет с востока сегодня походил на вспугнутую стаю белых птиц,
мчавшихся по небу с кипящей скоростью в смутную высоту.
Направо от дороги Дванова, на размытом оползшем кургане,
лежал деревенский погост. Верно стояли бедные кресты,
обветшалые от действия ветра и вод. Они напоминали живым,
бредущим мимо крестов, что мертвые прожили зря и хотят
воскреснуть. Дванов поднял крестам свою руку, чтобы они
передали его сочувствие мертвым в могилы.
Никита сидел в кухне Волошинской школы и ел тело курицы, а
Копенкин и другие боевые люди спали на полу. Раньше всех
проснулась Соня; она подошла к двери и позвала Дванова. Но
Никита ей ответил, что Дванов тут и не ночевал, он, наверно,
отправился вперед по своему делу новой жизни, раз он коммунист.
Тогда Соня босиком вошла в помещение сторожа Петра.
- Что ж вы лежите и спите тут, - сказала она, - а Саши
нет!
Копенкин открыл сначала один глаз, а второй у него открылся,
когда он уже был на ногах и в шапке.
- Петруша, - обратился он, - ты вари свою воду на всех,
а я отбуду на полдня!.. Что ж вы ночью не сказали мне, товарищ?
- упрекнул Соню Копенкин. - Человек он молодой: свободная
вещь - погаснет в полях, и рана есть на нем. Идет он
где-нибудь сейчас, и ветер выбивает у него слезы из глаз на
лицо...
Копенкин пошел на двор к своему коню. Конь обладал грузной
комплекцией и легче способен возить бревна, чем человека.
Привыкнув к хозяину и гражданской войне, конь питался молодыми
плетнями, соломой крыш и был доволен малым. Однако, чтобы
достаточно наесться, конь съедал по осьмушке делянки молодого
леса, а запивал небольшим прудом в степи. Копенкин уважал свою
лошадь и ценил ее третьим разрядом: Роза Люксембург, Революция
и затем конь.
- Здорово, Пролетарская Сила! - приветствовал Копенкин
сопевшего от перенасыщения грубым кормом коня. - Поедем на
могилу Розы!
Копенкин надеялся и верил, что все дела и дороги его жизни
неминуемо ведут к могиле Розы Люксембург. Эта надежда согревала
его сердце и вызывала необходимость ежедневных революционных
подвигов. Каждое утро Копенкин приказывал коню ехать на могилу
Розы, и лошадь так привыкла к слову "Роза", что признавала его
за понукание вперед. После звуков "Розы" конь сразу начинал
шевелить ногами, будь тут хоть топь, хоть чаща, хоть пучина
снежных сугробов.
- Роза-Роза! - время от времени бормотал в пути Копенкин
- и конь напрягался толстым телом.
- Роза! - вздыхал Копенкин и завидовал облакам, утекающим
в сторону Германии: они пройдут над могилой Розы и над землей,
которую она топтала своими башмаками. Для Копенкина все
направления дорог и ветров шли в Германию, а если и не шли, то
все равно окружат землю и попадут на родину Розы.
Если дорога была длинна и не встречался враг, Копенкин
волновался глубже и сердечней.
Горячая тоска сосредоточенно скоплялась в нем, и не случался
подвиг, чтобы утолить одинокое тело Копенкина.
- Роза! - жалобно вскрикивал Копенкин, пугая коня, и
плакал в пустых местах крупными, бессчетными слезами, которые
потом сами просыхали.
Пролетарская Сила уставала, обыкновенно, не от дороги, а от
тяжести своего веса. Конь вырос в луговой долине реки Битюга и
капал иногда смачной слюной от воспоминания сладкого
разнотравия своей родины.
- Опять жевать захотел? - замечал с седла Копенкин. - На
будущий год пущу тебя в бурьян на месяц на побывку, а потом
поедем сразу на могилу...
Лошадь чувствовала благодарность и с усердием вдавливала
попутную траву в ее земную основу. Копенкин особо не направлял
коня, если дорога неожиданно расходилась надвое. Пролетарская
Сила самостоятельно предпочитала одну дорогу другой и всегда
выходила туда, где нуждались в вооруженной руке Копенкина.
Копенкин же действовал без плана и маршрута, а наугад и на волю
коня; он считал общую жизнь умней своей головы.
Бандит Грошиков долго охотился за Копенкиным и никак не мог
встретиться с ним - именно потому, что Копенкин сам не знал,
куда он пойдет, а Грошиков тем более.
Проехав верст пять от Волошина, Копенкин добрался до хутора
в пять дворов. Он оголил саблю и ее концом по очереди постучал
во все хаты.
Из хат выскакивали безумные бабы, давно приготовившиеся
преставиться смерти.
- Чего тебе, родимый: у нас белые ушли, а красные не
таятся!
- Выходи на улицу всем семейством - и сейчас же! - густо
командовал Копенкин.
Вышли в конце концов семь баб и два старика, - детей они не
вывели, а мужей схоронили по закутам.
Копенкин осмотрел народ и приказал:
- Разойдись по домам! Займись мирным трудом!
Дванова, определенно, не было на этом хуторе.
- Едем поближе к Розе, Пролетарская Сила, - снова
обратился к коню Копенкин.
Пролетарская Сила начала осиливать почву дальше.
- Роза! - уговаривал свою душу Копенкин и подозрительно
оглядывал какой-нибудь голый куст: так же ли он тоскует по
Розе. Если не так, Копенкин подправлял к нему коня и ссекал
куст саблей: если Роза тебе не нужна, то для иного не существуй
- нужнее Розы ничего нет.
В шапке Копенкина был зашит плакат с изображением Розы
Люксембург. На плакате она нарисована красками так красиво, что
любой женщине с ней не сравняться. Копенкин верил в точность
плаката и, чтобы не растрогаться, боялся его расшивать.
До вечера ехал Копенкин по пустым местам и озирал впадины -
не спит ли там уморившийся Дванов. Но везде было тихое
безлюдие. Под вечер Копенкин достиг длинного села под названием
Малое и начал подворно проверять население, ища Дванова среди
сельских семейств. На конце села наступила ночь; тогда Копенкин
съехал в овраг и прекратил шаг Пролетарской Силы. И оба -
человек и конь - умолкли в покое на всю ночь.
Утром Копенкин дал Пролетарской Силе время наесться и снова
отправился на ней, куда ему нужно было. Дорога шла по песчаным
наносам, но Копенкин долго не останавливал коня.
От трудности движения пот на Пролетарской Силе выступил
пузырями. Это случилось в полдень, на околице малодворной
деревни. Копенкин въехал в ту деревню и назначил коню
передышку.
По лопухам лезла женщина в сытой шубке и в полушалке.
- Ты кто? - остановил ее Копенкин.
- Я-то? Да я повитуха.
- Разве здесь рожаются люди?
Повитуха привыкла к общительности и любила разговаривать с
мужчинами.
- Да то будто нет! Мужик-то с войны валом навалился, а
бабам страсть наступила...
- Ты вот что, баба: нынче сюда один малый без шапки
прискакал - жена у него никак не разродится, - он тебя,
должно, ищет, а ты пробежи-ка по хатам да поспроси, он здесь
где-нибудь. Потом мне придешь скажешь! Слыхала?!
- Худощавенький такой? В сатинетовой рубашке? - узнавала
повитуха.
Копенкин вспоминал-вспоминал и не мог сказать. Все люди для
него имели лишь два лица: свои и чужие. Свои имели глаза
голубые, а чужие - чаще всего черные и карие, офицерские и
бандитские; дальше Копенкин не вглядывался.
- Он! - согласился Копенкин. - В сатинетовой рубашке и в
штанах.
- Дак я тебе сейчас его приведу - он у Феклуши сидит, она
ему картошки варила...
- Веди его ко мне, баба, я тебе пролетарское спасибо
скажу! - проговорил Копенкин и погладил Пролетарскую Силу.
Лошадь стояла, как машина
- огромная, трепещущая, обтянутая узлами мускулов; на таком
коне только целину пахать да деревья выкорчевывать.
Повитуха пошла к Феклуше.
Феклуша стирала свое вдовье добро, оголив налитые розовые
руки.
Повитуха перекрестилась и спросила:
- А где же постоялец твой? Его там верховой спрашивает.
- Спит он, - сказала Феклуша. - Малый и так еле живой,
будить не буду.
Дванов свесил с печки правую руку, и по ней была видна
глубокая и редкая мера его дыхания.
Повитуха вернулась к Копенкину, и он сам дошел пешком до
Феклуши.
- Буди гостя! - однозначно приказал Копенкин.
Феклуша подергала Дванова за руку. Тот быстро заговорил от
сонного испуга и показался лицом.
- Едем, товарищ Дванов! - попросил Копенкин. - Тебя
учительница велела доставить.
Дванов проснулся и вспомнил:
- Нет, я отсюда никуда не поеду. Уезжай обратно.
- Дело твое, - сказал Копенкин. - Раз ты жив, то это
отлично.
Назад Копенкин ехал до самой темноты, но зато по более
ближней дороге. Уже ночью он заметил мельницу и освещенные окна
школы.
Петр-сторож и Мрачинский играли в шашки в комнате Сони, а
сама учительница сидела в кухне у стола и горевала головой на
ладони.
- Он не хочет ехать, - доложил Копенкин. - У
бабы-бобылки на печке лежит.
- Ну и пусть лежит, - отреклась от Дванова Соня. - Он
все думает, что я девочка, а я тоже чувствую отчего-то печаль.
Копенкин пошел к лошадям. Члены его отряда еще не вернулись
от жен, а Мрачинский и Никита жили без дела, наевшись народных
харчей.
"Так мы все деревни в войну проедим, - заключил про себя
Копенкин. - Никакой тыловой базы не останется: разве доедешь
тогда до Розы Люксембург".
Мрачинский и Никита суетились без пользы на дворе, показывая
Копенкину свою готовность к любому усердию. Мрачинский
находился на старом навозе и утрамбовывал его ногами.
- Ступайте в горницу, - сказал им Копенкин, медленно
размышляя. - А завтра я вас обоих на волю отпущу. Чего я буду
таскать за собой расстроенных людей? Какие вы враги - вы
нахлебники! Вы теперь знаете, что я - есть, и все.
Дванов в то затянувшееся для его жизни время сидел в уюте
жилища и следил, как его хозяйка вешала белье на линии бечевок
у печки. Коний жир горел в черепушке языками ада из уездных
картин; по улице шли деревенские люди в брошенные места
окрестностей. Гражданская война лежала там осколками народного
достояния - мертвыми лошадьми, повозками, зипунами бандитов и
подушками. Подушки заменяли бандитам седла; оттого в бандитских
отрядах была команда: по перинам! Отвечая этому,
красноармейские командиры кричали на лету коней, мчавшихся
вслед бандам:
- Даешь подушки бабам!
Поселок Средние Болтаи по ночам выходил на лога и перелески
и бродил по следам минувших сражений, ища хозяйственных вещей.
Многим перепадало кое-что: этот промысел разборки гражданской
войны существовал не убыточно. Напрасно висели приказы
военкомата о возвращении найденного воинского снаряжения:
орудия войны разымались по деталям и превращались в механизмы
мирных занятий - к пулемету с водяным охлаждением
пристраивался чугун, и получалась самогонная система, походные
кухни вмазывались в деревенские бани, некоторые части
трехдюймовок шли шерстобитам, а из замков пушек делали
пал-брицы для мельничных поставов.
Дванов видел на одном дворе женскую рубашку, сшитую из
английского флага. Эта рубашка сохла на русском ветру и уже
имела прорвы и следы от носки ее женщиной.
Хозяйка Фекла Степановна кончила работу.
- Чтой-то ты такой задумчивый, парень? - спросила она. -
Есть хочешь или скучно тебе?
- Так, - сказал Дванов. - У тебя в хате тихо, и я
отдыхаю.
- Отдохни. Тебе спешить некуда, ты еще молодой - жизнь
тебе останется...
Фекла Степановна зазевала, закрывая рот большой работящей
рукой:
- А я... век свой прожила. Мужика у меня убили на царской
войне, жить нечем, и сну будешь рада.
Фекла Степановна разделась при Дванове, зная, что она никому
не нужная.
- Потуши огонь, - сказала босая Фекла Степановна, - а то
завтра встать не с чем будет.
Дванов дунул в черепок. Фекла Степановна залезла на печку.
- И ты тогда полезай сюда... Теперь не такое время - на
срамоту мою сам не поглядишь.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг