Что-то похожее на слезу блеснуло у него в глазах; он
отвернулся проворно, вонзил шпоры в лошадь и исчез.
Возвращаясь с ученья, некоторые солдаты рассуждали
между собой о преимуществах толстой рубашки перед тонкою
и приправляли свои слова одним из тех мудрых изречений, в
которые воплощается прошедшее: за битого двух небитых
дают,
XI
Смерклось.
В одном из самых лучших крестьянских домов, в горнице,
убранной, как убирает материнская попечительность, и
блестящей этими волшебными безделками, этими подарками на
память, которыми дорожит любовь при своем начале, - едва
можно было различать предметы, и то от месяца да от
тусклой, нагоревшей свечи, поставленной в так называемой
передней.
На полу валялся солдатский мундир, на нем рубашка,
разорванная пополам, сверху донизу, вероятно в припадке
бешеного негодования. Павел, старый слуга, каких слуг бо
лее нет, не смел ничего прибирать, а робко выглядывал из-
за дверей и раза два уже обтирал глаза рукавом.
Бронин лежал на турецком диване лицом в подушку, шитую
по канве княжною. Если б он не повертывал иногда головы
на окно, как будто хотел по темноте отгадать время, да
если б еще не пожимал плечами, как будто чувствовал боль
в спине, - должно б было подумать, что он спит.
Камердинер его и дядька давно покушался войти; наконец пе
реступил тихо порог, подкрался к дивану и, помолчав, ска
зал унылым голосом:
- Вот, сударь, к вам записка; как вы были на... - Он
остановился и переменил оборот речи. - Давеча прислала
княжна.
Бронин протянул руку, не поднимая головы, взял записку,
стиснул - и не прочел. Грустно Павел отправился назад, но
через четверть часа вбежал в больших торопях.
- Барыня, сударь, приехала, барыня! Бронин вскочил,
крикнул: "Не говори ей..." - и замер на месте.
Казалось, он испугался: иных слез, иных рыданий мы
боимся и умирая. Верно, дошло до нее... она никогда не
приезжала так поздно...
Павел вздел на него проворно мундир, который попался
под руку, забросил рубашку, потом внес свечу, и - подарок
матери, подарок в день рожденья, драгоценный ятаган за
сверкал на стене. Его ножны были уже обтянуты новым зе
леным бархатом, золотые бляхи ярко отчищены, жемчуг от
мыт, и на месте выпавших камней сияли другие. Павел под
нял проворно зонтик у подсвечника и поставил его в углу,
подалее, чтоб ни один луч не осветил для матери лица ее
сына. -"
- Сашенька, друг мой! - кричала Наталья Степановна еще
за дверьми, с сильным движением в голосе.
Бронин затрясся, и, прежде чем пошел навстречу к ней,
его судорожный вздох отвечал на эти звуки, как будто ду
ша, выстрадавшая свою часть на земле, оробела при виде
лишнего страдания. Павел провожал барыню, не смея поднять
глаз.
- Сашенька, ты прощен.
При этом слове она кинулась к нему на шею с быстротой и
веселостью молодости.
- Князь сейчас получил письмо из Петербурга, на днях
будет в приказах!..
- Слезы так и катились у нее от радости, поцелуи так и
сыпались на щеки Бронина.
Может быть, он не устоял бы против рыданий о его по
зоре, может быть, он пал бы под материнской печалью, но
радость, но насмешка судьбы нашла его немым. Есть же это
чувство, которое не принимает в себя никаких посторонних
волнении, которого не умеешь назвать, раздробить на
оттенки, и - пусть небо прояснится, подует попутный
ветер, разыграется парус - тяжелый груз этого чувства все
топит корабль человека.
- Поедем, друг мой, поскорей; тебя ждут ужинать; добрый
князь зовет пить шампанское!.. Как он рад, а как рада
княжна!.. - Тут Наталья Степановна улыбнулась с двусмыс
ленным восхищеньем. - Да что у тебя так томно?..
- Светло, матушка, - отвечал Бронин, опуская голову на
ее руку.
- Поедем же скорей...
- Нельзя... мне надо видеть полковника.
- И, друг мой!..
- Мне надо видеть полковника, матушка, - сказал сын,
усиливая голос и взглядывая на ятаган.
- Да он, верно, не осердится. Полковник, право, мил!..
Как добр до тебя!.. Завтра мы здесь отслужим молебен, и я
буду молиться за него. Да что с тобой, друг мой, ты будто
не рад?
- Рад, матушка, очень рад...
- Ай! - вскрикнула она, - как ты сжал мне руку, Са
шенька! - и крепко поцеловала сына...
Долго отговаривался он. Наконец Наталья Степановна
заметила его бледность, и с заботливостью, в которой не
было ничего горького, потому что радость покрывала все
другие чувства, спросила:
- Ты болен, друг мой? Что с тобой?
- Много ходил сегодня, устал; да вы не беспокойтесь,
матушка: к завтрему это пройдет.
Тут поразительна была странность человеческого сердца:
сын испугался, что мать обеспокоится о его нездоровье, а
между тем безобразный умысел понемногу выступал из души к
нему на лицо. Слабое освещение, старость глаз и потом
слепой восторг и самая чудовищность, невероятность
сыновней беды помешали Наталье Степановне проникнуть
тайну или сделать какую-нибудь печальную догадку. Она
убедилась, что ему нельзя ехать, что он устал, должен
отдохнуть и что к завтрему это пройдет...
- Да что ж ты не велишь ничего сказать княжне?..
- Поклонитесь ей, поблагодарите ее. И он опять схватил
руку у матери, прижал к губам, и она опять расцеловала
его.
- Так завтра, мой друг, мы все приедем к обедне!
- Завтра, матушка!..
Коляска промчалась - и все затихло; только кое-где пе
рекликались собаки...
- Павел, ложись, я разденусь сам...
Прошел длинный час; слышно было, что и Павел спит.
Бронин ходил по горнице; то смотрел на окна, то на сте
ны, то не смотрел ни на что. Вдруг подошел к ятагану, ди
ко стал перед ним и впился в него глазами!..
В эту минуту решительно нельзя было узнать в солдате
юного корнета... ни одной похожей черты!.. только волосы,
не обстриженные еще по форме и разбросанные в неподра
жаемом беспорядке, сохранили свой прежний лоск, прежнюю
увлекательность... и, несмотря на пугающее выражение его
лица, прекрасная женщина могла бы еще взглянуть на их
волнистые, роскошные отливы, и томно впустить свои лас
ковые пальцы в эти густые локоны, и нежно приподнять их,
и сладострастно разметать, и вспыхнуть, и обомлеть, любу
ясь ими. Это были еще волосы корнета.
Он снял ятаган со стены...
Месяц разделил широкую улицу села на две резкие по
ловины: светлую и мрачную... На рубеже света и мрака, на
этой черте, где конец жизни сливался с началом смерти, -
несколько раз появлялась и исчезала тень солдата!..
Но часовой ходил у квартиры полковника... но страх или
презрение к самому себе... но что-то останавливает челове
ка, когда он крадется ночью...
XII
Ударяли к обедне. Был какой-то праздник в селе. Мало-
помалу высыпали на улицу солдаты, крестьяне и крестьянки.
У иного на шляпе был воткнут за тесьму пучок желтых
цветов, у иной в косу была вплетена лента. Многие, идя в
церковь, переваливались лениво и не без чувства
поглядывали на запертый кабак. Погода была чудная. Это
было одно из тех невыразимых мгновений, когда жить значит
не вспоминать, действовать или надеяться, а просто
дышать, смотреть на небо, на зелень, на цветы... наслаж
дение, не купленное ни трудом, ни деньгами!.. Тихо и свет
ло текла Красивая Мечь!.. Мелкий дождь сквозь солнечные
лучи вспрыснул землю, и радуга, как газовый шарф, опоя
сала половину прекрасного неба.
Вдали мчалась к церкви коляска в шесть лошадей; из нее
высовывалась нарядная шляпка, вылетал белый вуаль, и
некоторые говорили: "Это его сиятельство с дочкой!"
Показался и полковник. Выходя из квартиры, он обернулся
назад и пасмурно сказал кому-то: "Помирите меня с ним".
Потом отправился в церковь, но едва сделал несколько
шагов, как с ним поровнялся солдат... без кивера, мундир
нараспашку, лицо искажено... левая рука его упала с
гигантской силой на плечо полковника...
Лезвие ятагана блеснуло на солнце и исчезло - Ударяли к
обедне, но никто не шел в церковь. Огромная толпа стояла
тесно и мертво, с оцепенелыми глазами, с бессмысленным
любопытством. Движение боязливое, неслышное было заметно
только в тех, которые пришлись позади других, а потому
тянулись, чтоб полюбоваться невиданной картиной...
Несколько офицеров поддерживало голову бедного
полковника, и лекарь, обрызганный кровью, зашивал
страшную рану. Несколько солдат рвало и вязало убийцу.
Бледное лицо его ожило, оно вздрогнуло жизнию, как
вздрагивает труп от гальванической искры: румянец заиграл
на щеках, слезы полились градом... на паперти оттирали
двух женщин... он смотрел туда, и прискорбные, раз
дирающие звуки: "Матушка, матушка!"-неслись на воздух.
Еще слова два прибавлял он, да ничего более нельзя было
разобрать, потому что он глотал их вместе с слезами.
Через несколько дней глухой, прерывистый бой барабана,
обтянутого черным сукном, возвестил похороны полковника.
Ружья на погребенье, флер на шпагах - этот смиренный вид
оружия, данного в руки не для изъявления тихой скорби;
наконец это немое, торжественное благоговение к святыне
покойника, выражаемое вполне только послушными солдатами
и их печальным маршем, - все заставляло тосковать по
умершем. Красноречивые военные почести проводили его тело
в могилу, почести, на которые мы, живые, смотрим часто с
горькой, глубокой, темной завистью. Это смерть с каким-то
отголоском из жизни, с каким-то следом на земле...
. . . . . . . . . . .
Через сколько-то времени тот же батальон, который шел
за гробом полковника, построился на поле для другого
дела. Перед фронтом стало пятеро солдат. Между ними был
один без ружья, в одежде, не подчиненной уже форме.
Отдали честь. Батальонный адъютант прочел бумагу.
Раздалась команда:
- Стройся в две шеренги, ружья к ноге...
Проворно разнесли по рядам свежие прутья. Иные солдаты
ловко схватили их и красиво взмахнули ими по воздуху и,
подтрунивая над своим товарищем, пробормотали:
- А пришлось прогуляться по зеленой улице.
Забили в барабаны и - ввели его в эту улицу...
Многие офицеры отвернулись...
Позади рядов прохаживался лекарь, и вблизи дожидалась
тележка...
. . . . . . . . . . .
Я не знаю, что сталось с княжною. Она исчезла от меня,
как исчезает от нас будущность в потемках неба и завтраш
него дня. Исчезла, может быть, в одиночестве печали, а мо
жет быть, в ослепительных, неясных переливах блистатель
ного света. Знаю только, что некогда на берегу Красивой
Мечи лежал гранитный камень, обнесенный железною ре
шеткой, куда, бывало, каждый день приходила она плакать и
откуда однажды убежала с ужасом, потому что к этому же
камню привели два лакея дряхлую, ветхую женщину с печатью
страшного разрушения на лице и с цветами на чепчике.
Эта полуистлевшая женщина проснулась рано, если бо
лезненное оцепенение членов можно назвать сном, вскочила
на постели и вскрикнула:
- Сегодня рождение Сашеньки! подавайте новое платье,
нарядный чепчик, цветов; подайте ятаган... я подарю его
Сашеньке!
_______________________________________________________________
Оригинал этого текста расположен в библиотеке сайта
"Русская Фантастика" по адресам:
http://www.sf.amc.ru/
http://www.kulichki.rambler.ru/sf/
http://www.sf.convex.ru/
Версия 1.00 от 27 ноября 1998 г.
c OCR & Spellcheck - Александр Усов.
Сверка произведена по изданию:
"Русская романтическая повесть",
изд-во Советская Россия, Москва, 1980 г.
_______________________________________________________________
c Права на этот электронный текст принадлежат сайту
"Русская Фантастика". Разрешено свободное распространение
при условии сохранения целостности текста (включая данную
информацию). Разрешено свободное использование для
некоммерческих целей при условии ссылки на источник.
_______________________________________________________________
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 21.02.2002 12:25
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг