развеселить мрачный вид свой, уподоблялся хотя ясному, но
хладному осеннему дню, который напоминает более горестную
зиму, нежели радостное лето. Ему хотелось быть приветли
вым, - хотелось улыбкою вселить в меня доверенность и
приятные чувства дружелюбия, но знаки сердечной печали,
углубившиеся на лице его, не могли исчезнуть в одну
минуту.
"Ты должен, молодой человек, - сказал он, - ты должен
известить меня о происшествиях света, мною оставленного,
но еще не совсем забытого. Давно живу я в уединении, давно
не слышу ничего о судьбе людей. Скажи мне, царствует ли
любовь на земном шаре? Курится ли фимиам на алтарях
добродетели? Благоденствуют ли народы в странах, тобою
виденных?" - "Свет наук, - отвечал я, - распространяется
более и более, но еще струится на земле кровь человеческая
- льются слезы несчастных - хвалят имя добродетели и
спорят о существе ее".- Старец вздохнул и пожал плечами.
Узнав, что я россиянин, сказал он: "Мы происходим от
одного народа с вашим. Древние жители островов Рюгена и
Борнгольма были славяне. Но вы прежде нас озарились светом
христианства. Уже великолепные храмы, единому богу
посвященные, возносились к облакам в странах ваших, но мы,
во мраке идолопоклонства, приносили кровавые жертвы
бесчувственным истуканам. Уже в торжественных гимнах
славили вы великого творца вселенной, но мы, ослепленные
заблуждением, хвалили в нестройных песнях идолов
баснословия". - Старец говорил со мною об истории северных
народов, о происшествиях древности и новых времен, говорил
так, что я должен был удивляться уму его, знаниям и даже
красноречию.
Через полчаса он встал и пожелал мне доброй ночи. Слуга
в черном платье, взяв со стола одну свечу, повел меня
через длинные узкие переходы - и мы вошли в большую
комнату, обвешанную древним оружием, мечами, копьями,
латами и шишаками. В углу, под золотым балдахином, стояла
высокая кровать, украшенная резьбою и древними
барельефами.
Мне хотелось предложить множество вопросов сему
человеку, но он, не дожидаясь их, поклонился и ушел;
железная дверь хлопнула - звук страшно раздался в пустых
стенах - и все утихло. Я лег на постелю - смотрел на
древнее оружие, освещаемое сквозь маленькое окно слабым
лучом месяца, - думал о своем хозяине, о первых словах
его: "Здесь обитает вечная горесть",- мечтал о временах
прошедших, о тех приключениях, которым сей древний замок
бывал свидетелем, - мечтал, подобно такому человеку,
который между гробов и могил взирает на прах умерших и
оживляет его в своем воображении. - Наконец образ
печального гревзендского незнакомца представился душе
моей, и я заснул.
Но сон мой не был покоен. Мне казалось, что все латы,
висевшие на стене, превратились в рыцарей, что сии рыцари
приближались ко мне с обнаженными мечами и с гневным лицом
говорили: "Несчастный! Как дерзнул ты пристать к нашему
острову? Разве не бледнеют плаватели при виде гранитных
берегов его? Как дерзнул ты войти в страшное святилище
замка? Разве ужас его не гремит во всех окрестностях?
Разве странник не удаляется от грозных его башен? Дерзкий!
Умри за сие пагубное любопытство!" - Мечи застучали надо
мною, удары сыпались на грудь мою, - но вдруг все
скрылось, - я пробудился и через минуту опять заснул. Тут
новая мечта возмутила дух мой. Мне казалось, что страшный
"гром раздавался в замке, железные двери стучали, окна
тряслися, пол колебался, и ужасное крылатое чудовище, ко
торое описать не умею, с ревом и свистом летело к моей
постели. Сновидение исчезло, но я не мог уже спать, чув
ствовал нужду в свежем воздухе, приблизился к окну, увидел
подле него маленькую дверь, отворил ее и по крутой
лестнице сошел в сад.
Ночь была ясная, свет полной луны осребрял темную зелень
на древних дубах и вязах, которые составляли густую,
длинную аллею. Шум морских волн соединялся с шумом
листьев, потрясаемых ветром. Вдали белелись каменные горы,
которые, подобно зубчатой стене, окружают остров
Борнгольм; между ими и стенами замка виден был с одной
стороны большой лес, а с другой - открытая равнина и
маленькие рощицы.
Сердце все еще билось у меня от страшных сновидений, и
кровь моя не переставала волноваться. Я вступил в темную
аллею, под кров шумящих дубов и с некоторым благоговением
углублялся во мрак ее. Мысль о друидах возбудилась в душе
моей - и мне казалось, что я приближаюсь к тому святилищу,
где хранятся все таинства и все ужасы их богослужения.
Наконец сия длинная аллея привела меня к розмаринным
кустам, за коими возвышался песчаный холм. Мне хотелось
взойти на вершину его, чтобы оттуда при свете ясной луны
взглянуть на картину моря и острова, но тут представилось
глазам моим отверстие во внутренность холма; человек с
трудом мог войти в него. Непреодолимое любопытство влекло
меня в сию пещеру, которая походила более на дело рук
человеческих, нежели на произведение дикой натуры. Я вошел
- почувствовал сырость и холод, но решился идти далее и,
сделав шагов десять вперед, рассмотрел несколько ступеней
вниз и широкую железную дверь; она, к моему удивлению,
была не заперта. Как будто бы невольным образом рука моя
отворила ее - тут, за железною решеткою, на которой висел
большой замок, горела лампада, привязанная ко своду, а в
углу, на соломенной постеле, лежала молодая бледная
женщина в черном платье. Она спала; русые волосы, с
которыми переплелись желтые соломинки, закрывали высокую
грудь ее, едва, едва дышащую; одна рука, белая, но
иссохшая, лежала на земле, а на другой покоилась голова
спящей. Если бы живописец хотел изобразить томную,
бесконечную, всегдашнюю скорбь, осыпанную маковыми цветами
Морфея, то сия женщина могла бы служить прекрасным
образцом для кисти его.
Друзья мои! Кого не трогает вид несчастного! Но вид
молодой женщины, страдающей в подземной темнице, - вид
слабейшего и любезнейшего из всех существ, угнетенного
судьбою, - мог бы влить чувство в самый камень. Я смотрел
на нее с горестию и думал сам в себе: "Какая варварская
рука лишила тебя дневного света? Неужели за какое-нибудь
тяжкое преступление? Но миловидное лицо твое, но тихое
движение груди твоей, но собственное сердце мое уверяют
меня в твоей невинности!"
В самую сию минуту она проснулась - взглянула на решетку
- увидела меня - изумилась - подняла голову - встала -
приблизилась - потупила глаза в землю, как будто бы
собираясь с мыслями, - снова устремила их на меня, хотела
говорить и - не начинала.
"Если чувствительность странника, - сказал я через
несколько минут молчания, - рукою судьбы приведенного в
здешний замок и в эту пещеру, может облегчить твою участь,
если искреннее его сострадание заслуживает твою
доверенность, требуй его помощи!" - Она смотрела на меня
неподвижными глазами, в которых видно было удивление,
некоторое любопытство, нерешимость и сомнение. Наконец,
после сильного внутреннего движения, которое как будто бы
электрическим ударом потрясло грудь ее, отвечала твердым
голосом: "Кто бы ты ни был, каким бы случаем ни зашел
сюда, чужеземец, я не могу требовать от тебя ничего, кроме
сожаления. Не в твоих силах переменить долю мою. Я лобызаю
руку, которая меня наказывает". - "Но сердце твое невинно?
- сказал я, - оно, конечно, не заслуживает такого
жестокого наказания?" - "Сердце мое, - отвечала она, -
могло быть в заблуждении. Бог простит слабую. Надеюсь, что
жизнь моя скоро кончится. Оставь меня, незнакомец!"-Тут
приблизилась она к решетке, взглянула на меня с ласкою и
тихим голосом повторила: "Ради бога, оставь меня!.. Если
он сам послал тебя - тот, которого страшное проклятие гре
мит всегда в моем слухе, - скажи ему, что я страдаю,
страдаю день и ночь, что сердце мое высохло от горести,
что слезы не облегчают уже тоски моей. Скажи, что я без
ропота, без жалоб сношу заключение, что я умру его нежною,
несчастною..." - Она вдруг замолчала, задумалась,
удалилась от решетки, стала на колени и закрыла руками
лицо свое, через минуту посмотрела на меня, снова потупила
глаза в землю и сказала с нежною робостию: "Ты, может
быть, знаешь мою историю, но если не знаешь, то не
спрашивай меня - ради бога, не спрашивай!.. Чужеземец,
прости!" - Я хотел идти, сказав ей несколько слов,
излившихся прямо из души моей, но взор мой еще встретился
с ее взором - и мне показалось, что она хочет узнать от
меня нечто важное для своего сердца. Я остановился, - ждал
вопроса, но он, после глубокого вздоха, умер на бледных
устах ее. Мы расстались.
Вышедши из пещеры, не хотел я затворить железной двери,
чтобы свежий, чистый воздух сквозь решетку проник в
темницу и облегчил дыхание несчастной. Заря алела на небе,
птички пробудились, ветерок свевал росу с кустов и
цветочков, которые росли вокруг песчаного холма. - "Боже
мой! - думал я. - Боже мой! Как горестно быть исключенным
из общества живых, вольных, радостных тварей, которыми
везде населены необозримые пространства натуры! В самом
севере, среди высоких мшистых скал, ужасных для взора,
творение руки твоей прекрасно, - творение руки твоей
восхищает дух и сердце. И здесь, где пенистые волны от
начала мира сражаются с гранитными утесами, - и здесь
десница твоя напечатлела живые знаки творческой любви и
благости, и здесь в час утра розы цветут на лазоревом
небе, и здесь нежные зефиры дышат ароматами, и здесь
зеленые ковры расстилаются, как мягкий бархат, под ногами
человека, и здесь поют птички - поют весело для веселого,
печально для печального, приятно для всякого, и здесь
скорбящее сердце в объятиях чувствительной природы может
облегчиться от бремени своих горестей! Но - бедная, за
ключенная в темнице, не имеет сего утешения: роса утренняя
не окропляет ее томного сердца, ветерок не освежает
истлевшей груди, лучи солнечные не озаряют помрачненных
глаз ее, тихие бальзамические излияния луны не питают души
ее кроткими сновидениями и приятными мечтами. Творец!
Почто даровал ты людям гибельную власть делать несчастными
друг друга и самих себя?" - - Силы мои ослабели, и глаза
закрылись, под ветвями высокого дуба, на мягкой зелени.
Сон мой продолжался около двух часов.
"Дверь была отворена; чужестранец входил в пещеру",- вот
что услышал я, проснувшись, - открыл глаза и увидел
старца, хозяина своего; он сидел в задумчивости на
дерновой лавке, шагах в пяти от меня; подле него стоял тот
человек, который ввел меня в замок. Я подошел к ним.
Старец взглянул на меня с некоторою суровостию, встал,
пожал мою руку - и вид его сделался ласковее. Мы вошли
вместе в густую аллею, не говоря ни слова. Казалось, что
он в душе своей колебался и был в нерешимости, но вдруг
остановился и, устремив на меня проницательный, огненный
взор, спросил твердым голосом: "Ты видел ее?" - "Видел, -
отвечал я, - видел, не узнав, кто она и за что страдает в
темнице". - "Узнаешь, - сказал он,- узнаешь, молодой
человек, и сердце твое обольется кровию. Тогда спросишь у
самого себя: за что небо излияло всю чашу гнева своего на
сего слабого, седого старца, старца, который любил
добродетель, который чтил святые законы его?" - Мы сели
под деревом, и старец рассказал мне ужаснейшую историю -
историю, которой вы теперь не услышите, друзья мои; она
остается до другого времени. На сей раз скажу вам одно то,
что я узнал тайну гревзендского незнакомца - тайну страш
ную!
Матросы дожидались меня у ворот замка. Мы возвратились
на корабль, подняли парусы, и Борнгольм скрылся от глаз
наших.
Море шумело. В горестной задумчивости стоял я на палубе,
взявшись рукою за мачту. Вздохи теснили грудь мою -
наконец я взглянул на небо - и ветер свеял в море слезу
мою.
1793
__________________________________________________________
Оригинал этого текста расположен в библиотеке сайта
"Русская Фантастика" по адресам:
http://www.sf.amc.ru/
http://www.kulichki.rambler.ru/sf/
http://www.sf.convex.ru/
Версия 1.00 от 25 октября 1998 г.
c OCR & Spellcheck - Александр Усов.
Сверка произведена по изданию:
Н.М. Карамзин, "Записки старого московского жителя",
изд-во Московский рабочий, Москва, 1986 г.
__________________________________________________________
c Права на этот электронный текст принадлежат сайту
"Русская Фантастика". Разрешено свободное распространение
при условии сохранения целостности текста (включая данную
информацию). Разрешено свободное использование для
некоммерческих целей при условии ссылки на источник.
__________________________________________________________
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 27.02.2002 20:06
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг