спектаклях; уже лицо его было готово улыбнуться, встретив
имя актрисы, хорошенькой собою, и рука взялась за карман:
есть ли при нем синяя ассигнация, потому что штаб-
офицеры, по мнению Ковалева, должны сидеть в креслах, -
но мысль о носе все испортила!
Сам чиновник, казалось, был тронут затруднительным
положением Ковалева. Желая сколько-нибудь облегчить его
горесть, он почел приличным выразить участие свое в
нескольких словах:
- Мне, право, очень прискорбно, что с вами случился
такой анекдот. Не угодно ли вам понюхать табачку? Это
разбивает головные боли и печальные расположения; даже в
отношении к геморроидам это хорошо.
Говоря это, чиновник поднес Ковалеву табакерку,
довольно ловко подвернув под нее крышку с портретом какой-
то дамы в шляпе.
Этот неумышленный поступок вывел из терпения Ковалева.
- Я не понимаю, как вы находите место шуткам, - сказал
он с сердцем, - разве вы не видите, что у меня именно нет
того, чем бы я мог понюхать? Чтоб черт побрал ваш табак!
Я теперь не могу смотреть на него, и не только на
скверный ваш березинский, но хоть бы вы поднесли мне
самого рапе.
Сказавши это, он вышел, глубоко раздосадованный, из
газетной экспедиции и отправился к частному приставу,
чрезвычайному охотнику до сахару. На дому его вся
передняя, она же и столовая, была установлена сахарными
головами, которые нанесли к нему из дружбы купцы. Кухарка
в это время скидала с частного пристава казенные
ботфорты; шпага и все военные доспехи уже мирно
развесились по углам, и грозную треугольную шляпу уже
затрогивал трехлетний сынок его; и он, после боевой,
бранной жизни, готовился вкусить удовольствия мира.
Ковалев вошел к нему в то время, когда он потянулся,
крякнул и сказал: "Эх, славно засну два часика!" И потому
можно было предвидеть, что приход коллежского асессора
был совершенно не вовремя; и не знаю, хотя бы он даже
принес ему в то время несколько фунтов чаю или сукна, он
бы не был принят слишком радушно. Частный был большой
поощритель всех искусств и мануфактурностей, но
государственную ассигнацию предпочитал всему. "Это вещь,
- обыкновенно говорил он, - уж нет ничего лучше этой
вещи: есть не просит, места займет немного, в кармане
всегда поместится, уронишь - не расшибется".
Частный принял довольно сухо Ковалева и сказал, что
после обеда не то время, чтобы производить следствие, что
сама натура назначила, чтобы, наевшись, немного отдохнуть
(из этого коллежский асессор мог видеть, что частному
приставу были небезызвестны изречения древних мудрецов),
что у порядочного человека не оторвут носа и что много
есть на свете всяких майоров, которые не имеют даже и
исподнего в приличном состоянии и таскаются по всяким
непристойным местам.
То есть не в бровь, а прямо в глаз! Нужно заметить, что
Ковалев был чрезвычайно обидчивый человек. Он мог
простить все, что ни говорили о нем самом, но никак не
извинял, если это относилось к чину или званию. Он даже
полагал, что в театральных пьесах можно пропускать все,
что относится к обер-офицерам, но на штаб-офицеров никак
не должно нападать. Прием частного так его сконфузил, что
он тряхнул головою и сказал с чувством достоинства,
немного расставив свои руки: "Признаюсь, после этаких
обидных с вашей стороны замечаний я ничего не могу
прибавить..." - и вышел.
Он приехал домой, едва слыша под собою ноги. Были уже
сумерки. Печальною или чрезвычайно гадкою показалась ему
квартира после всех этих неудачных исканий. Взошедши в
переднюю, увидел он на кожаном запачканном диване лакея
своего Ивана, который, лежа на спине, плевал в потолок и
попадал довольно удачно в одно и то же место. Такое
равнодушие человека взбесило его; он ударил его шляпою по
лбу, примолвив: "Ты, свинья, всегда глупостями
занимаешься!"
Иван вскочил вдруг с своего места и бросился со всех
ног снимать с него плащ.
Вошедши в свою комнату, майор, усталый и печальный,
бросился в кресла и наконец после нескольких вздохов
сказал:
- Боже мой! боже мой! За что это такое несчастие? Будь
я без руки или без ноги - все бы это лучше; будь я без
ушей - скверно, однако ж все сноснее; но без носа человек
- черт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин,
- просто возьми да и вышвырни за окошко! И пусть бы уже
на войне отрубили или на дуэли, или я сам был причиною;
но ведь пропал ни за что ни про что, пропал даром, ни за
грош!.. Только нет, не может быть, - прибавил он, немного
подумав. - Невероятно, чтобы нос пропал; никаким образом
невероятно. Это, верно, или во сне снится, или просто
грезится; может быть, я как-нибудь ошибкою выпил вместо
воды водку, которою вытираю после бритья себе бороду.
Иван, дурак, не принял, и я, верно, хватил ее.
Чтобы действительно увериться, что он не пьян, майор
ущипнул себя так больно, что сам вскрикнул. Эта боль
совершенно уверила его, что он действует и живет наяву.
Он потихоньку приблизился к зеркалу и сначала зажмурил
глаза с той мыслию, что авось-либо нос покажется на своем
месте; но в ту же минуту отскочил назад, сказавши:
- Экой пасквильный вид!
Это было, точно, непонятно. Если бы пропала пуговица,
серебряная ложка, часы или что-нибудь подобное; но
пропасть, и кому же пропасть? и притом еще на собственной
квартире!.. Майор Ковалев, сообразя все обстоятельства,
предполагал едва ли не ближе всего к истине, что виною
этого должен быть не кто другой, как штаб-офицерша
Подточина, которая желала, чтобы он женился на ее дочери.
Он и сам любил за нею приволокнуться, но избегал
окончательной разделки. Когда же штаб-офицерша объявила
ему напрямик, что она хочет выдать ее за него, он
потихоньку отчалил с своими комплиментами, сказавши, что
еще молод, что нужно ему прослужить лет пяток, чтобы уже
ровно было сорок два года. И потому штаб-офицерша, верно
из мщения, решилась его испортить и наняла для этого
каких-нибудь колдовок-баб, потому что никаким образом
нельзя было предположить, чтобы нос был отрезан: никто не
входил к нему в комнату; цирюльник же Иван Яковлевич брил
его еще в среду, а в продолжение всей среды и даже во
весь четверток нос у него был цел - это он помнил и знал
очень хорошо; притом была бы им чувствуема боль, и, без
сомнения, рана не могла бы так скоро зажить и быть
гладкою, как блин. Он строил в голове планы: звать ли
штаб-офицершу формальным порядком в суд или явиться к ней
самому и уличить ее. Размышления его прерваны были
светом, блеснувшим сквозь все скважины дверей, который
дал знать, что свеча в передней уже зажжена Иваном. Скоро
показался и сам Иван, неся ее перед собою и озаряя ярко
всю комнату. Первым движением Ковалева было схватить
платок и закрыть то место, где вчера еще был нос, чтобы в
самом деле глупый человек не зазевался, увидя у барина
такую странность.
Не успел Иван уйти в конуру свою, как послышался в
передней незнакомый голос, произнесший:
- Здесь ли живет коллежский асессор Ковалев?
- Войдите. Майор Ковалев здесь, - сказал Ковалев,
вскочивши поспешно и отворяя дверь.
Вошел полицейский чиновник красивой наружности, с
бакенбардами не слишком светлыми и не темными, с довольно
полными щеками, тот самый, который в начале повести стоял
в конце Исакиевского моста.
- Вы изволили затерять нос свой?
- Так точно.
- Он теперь найден.
- Что вы говорите? - закричал майор Ковалев. Радость
отняла у него язык. Он глядел в оба на стоявшего перед
ним квартального, на полных губах и щеках которого ярко
мелькал трепетный свет свечи. - Каким образом?
- Странным случаем: его перехватили почти на дороге. Он
уже садился в дилижанс и хотел уехать в Ригу. И пашпорт
давно был написан на имя одного чиновника. И странно то,
что я сам принял его сначала за господина. Но, к счастию,
были со мной очки, и я тот же час увидел, что это был
нос. Ведь я близорук, и если вы станете передо мною, то я
вижу только, что у вас лицо, но ни носа, ни бороды,
ничего не замечу. Моя теща, то есть мать жены моей, тоже
ничего не видит.
Ковалев был вне себя.
- Где же он? Где? Я сейчас побегу.
- Не беспокойтесь. Я, зная, что он вам нужен, принес
его с собою. И странно то, что главный участник в этом
деле есть мошенник цирюльник на Вознесенской улице,
который сидит теперь на съезжей. Я давно подозревал его в
пьянстве и воровстве, и еще третьего дня стащил он в
одной лавочке бортище пуговиц. Нос ваш совершенно таков,
как был.
При этом квартальный полез в карман и вытащил оттуда
завернутый в бумажке нос.
- Так, он! - закричал Ковалев. - Точно, он! Выкушайте
сегодня со мною чашечку чаю.
- Почел бы за большую приятность, но никак не могу: мне
нужно заехать отсюда в смирительный дом... Очень большая
поднялась дороговизна на все припасы... У меня в доме
живет и теща, то есть мать моей жены, и дети; старший
особенно подает большие надежды: очень умный мальчишка,
но средств для воспитания совершенно нет никаких...
Ковалев догадался и, схватив со стола красную
ассигнацию, сунул в руки надзирателю, который,
расшаркавшись, вышел за дверь, и в ту же почти минуту
Ковалев слышал уже голос его на улице, где он увещевал по
зубам одного глупого мужика, наехавшего с своею телегою
как раз на бульвар.
Коллежский асессор по уходе квартального несколько
минут оставался в каком-то неопределенном состоянии и
едва через несколько минут пришел в возможность видеть и
чувствовать: в такое беспамятство повергла его
неожиданная радость. Он взял бережливо найденный нос в
обе руки, сложенные горстью, и еще раз рассмотрел его
внимательно.
- Так, он, точно он! - говорил майор Ковалев. - Вот и
прыщик на левой стороне, вскочивший вчерашнего дня.
Майор чуть не засмеялся от радости.
Но на свете нет ничего долговременного, а потому и
радость в следующую минуту за первою уже не так жива; в
третью минуту она становится еще слабее и наконец
незаметно сливается с обыкновенным положением души, как
на воде круг, рожденный падением камешка, наконец
сливается с гладкою поверхностью. Ковалев начал
размышлять и смекнул, что дело еще не кончено: нос
найден, но ведь нужно же его приставить, поместить на
свое место.
- А что, если он не пристанет?
При таком вопросе, сделанном самому себе, майор
побледнел.
С чувством неизьяснимого страха бросился он к столу,
придвинул зеркало, чтобы как-нибудь не поставить нос
криво. Руки его дрожали. Осторожно и осмотрительно
наложил он его на прежнее место. О ужас! Нос не
приклеивался!.. Он поднес его ко рту, нагрел его слегка
своим дыханием и опять поднес к гладкому месту,
находившемуся между двух щек; но нос никаким образом не
держался.
- Ну! Ну же! Полезай, дурак! - говорил он ему. Но нос
был как деревянный и падал на стол с таким странным
звуком, как будто бы пробка. Лицо майора судорожно
скривилось. - Неужели он не прирастет? - говорил он в
испуге. Но сколько раз ни подносил он его на его же
собственное место, старание было по-прежнему неуспешно.
Он кликнул Ивана и послал его за доктором, который
занимал в том же самом доме лучшую квартиру в бельэтаже.
Доктор этот был видный из себя мужчина, имел прекрасные
смолистые бакенбарды, свежую, здоровую докторшу, ел
поутру свежие яблоки и держал рот в необыкновенной
чистоте, полоща его каждое утро почти три четверти часа и
шлифуя зубы пятью разных родов щеточками. Доктор явился в
ту же минуту. Спросивши, как давно случилось несчастие,
он поднял майора Ковалева за подбородок и дал ему большим
пальцем щелчка в то самое место, где прежде был нос, так
что майор должен был откинуть свою голову назад с такою
силою, что ударился затылком в стену. Медик сказал, что
это ничего, и, посоветовавши отодвинуться немного от
стены, велел ему перегнуть голову сначала на правую
сторону и, пощупавши то место, где прежде был нос,
сказал: "Гм!" Потом велел ему перегнуть голову на левую
сторону и сказал: "Гм!" - и в заключение дал опять ему
большим пальцем щелчка, так что майор Ковалев дернул
головою, как конь, которому смотрят в зубы. Сделавши
такую пробу, медик покачал головою и сказал:
- Нет, нельзя. Вы уж лучше так оставайтесь, потому что
можно сделать еще хуже. Оно, конечно, приставить можно; я
бы, пожалуй, вам сейчас приставил его; но я вас уверяю,
что это для вас хуже.
- Вот хорошо! Как же мне оставаться без носа? - сказал
Ковалев. - Уж хуже не может быть, как теперь. Это просто
черт знает что! Куда же я с этакою пасквильностию
покажуся? Я имею хорошее знакомство; вот и сегодня мне
нужно быть на вечере в двух домах. Я со многими знаком:
статская советница Чехтарева, Подточина - штаб-
офицерша... хоть после теперешнего поступка ее я не имею
с ней другого дела, как только чрез полицию. Сделайте
милость, - произнес Ковалев умоляющим голосом, - нет ли
средства? Как-нибудь приставьте; хоть не хорошо, лишь бы
только держался; я даже могу его слегка подпирать рукою в
опасных случаях. Я же притом и не танцую, чтобы мог
вредить каким-нибудь неосторожным движением. Все, что
относится насчет благодарности за визиты, уж будьте
уверены, сколько дозволят мои средства...
- Верите ли, - сказал доктор ни громким, ни тихим
голосом, но чрезвычайно уветливым и магнетическим, - что
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг