Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
                                   Части                         Следующая
                     Алексей АПУХТИН

                  Между жизнью и смертью

                  Фантастический рассказ



                             C'est un samedi, a six heures
                                 Du matin gue je suis mon.
                                   (Скончался я в субботу,
                                          в 6 часов утра).
                                               Эмиль Золя.

                              I


  Был  восьмой  час вечера, когда доктор  приложил  ухо  к
моему  сердцу,  поднес  мне к губам маленькое  зеркало  и,
обратись к моей жене, сказал торжественно и тихо:
  - Все кончено.
  По этим словам я догадался, что я умер.
  Собственно  говоря, я умер гораздо раньше. Более  тысячи
часов  я лежал без движения и не мог произнести ни  слова,
но  изредка продолжал еще дышать. В продолжение всей  моей
болезни мне казалось, что я прикован бесчисленными  цепями
к  какой-то глухой стене, которая меня мучила. Мало-помалу
стена   меня   отпускала,  страдания   уменьшались,   цепи
ослабевали  и  распадались. В течение двух последних  дней
меня   держала  какая-то  узенькая  тесемка;  теперь   она
оборвалась, и я почувствовал такую легкость, какой никогда
не испытывал в жизни.
  Вокруг меня началась невообразимая суматоха. Мой большой
кабинет,  в  который  меня  перенесли  с  начала  болезни,
наполнился    людьми,   которые   все   сразу   зашептали,
заговорили,   зарыдали.  Старая   ключница   Юдишна   даже
заголосила каким-то не своим голосом. Жена моя  с  громким
воплем  упала мне на грудь: она столько плакала  во  время
моей  болезни, что я удивлялся, откуда у нее  еще  берутся
слезы.  Из  всех голосов выделялся старческий  дребезжащий
голос моего камердинера Савелия. Еще в детстве моем был он
приставлен ко мне дядькой и не покидал меня всю жизнь,  но
теперь был уже так стар, что жил почти без занятий.  Утром
он  подавал мне халат м туфли, а затем целый день  попинал
"для здоровья" березовку и ссорился с остальной прислугой.
Смерть моя не столько его огорчила, сколько ожесточила,  а
вместе с тем придала ему небывалую важность. Я слышал, как
он  кому-то  приказывал съездить за моим  братом,  кого-то
упрекал и чем-то распоряжался.
  Глаза  мои  были закрыты, но я все видел и  слышал,  что
происходило вокруг меня.
  Вошел  мой  брат  -  сосредоточенный  и  надменный,  как
всегда. Жена моя терпеть его не могла, однако бросилась  к
нему на шею, и рыдания ее удвоились.
  -  Полно, Зоя, перестань, - ведь слезами ты не поможешь,
- говорил  брат  бесстрастным и словно заученным тоном,  -
побереги себя для детей, поверь, что ему лучше там.
  Он с трудом высвободил себя от ее объятий и усадил ее на
диван.
  -  Надо  сейчас же сделать кое-какие распоряжения...  Ты
мне позволишь помочь тебе, Зоя?
  -  Ax, Andre, ради бога, распоряжайтесь всем... Разве  я
могу о чем-нибудь думать?
  Она опять заплакала, а брат уселся за письменный стол  и
подозвал к себе молодого расторопного буфетчика Семена.
  -  Это  объявление ты отправишь в "Новое Время", а затем
пошлешь за гробовщиком; да надо спросить у него, не  знает
ли он хорошего псаломщика?
  -  Ваше сиятельство, - отвечал, нагибаясь, Семен,  -  за
гробовщиком  посылать  нечего,  их  тут  четверо  с   утра
толкутся у подъезда. Уж мы их гнали, гнали, - нейдут да  и
только. Прикажете их сюда позвать?
  - Нет, я выйду на лестницу.
  И брат громко прочел написанное им объявление:
  "Княгиня    Зоя   Борисовна   Трубчевская   с   душевным
прискорбием извещает о кончине своего мужа, князя  Дмитрия
Александровича Трубчевского, последовавшей 20-го  февраля,
в  8 часов вечера, после тяжкой и продолжительной болезни.
Панихиды в 2 часа дня и в 9 часов вечера". - Больше ничего
не надо, Зоя?
  -  Да,  конечно,  ничего. Только зачем вы  написали  это
ужасное  слово: "прискорбие"? Je ne puis pas  souffrir  се
mot. Mettez (Я не переношу этого слова. Поставьте: (фр.)):
с глубокой скорбью.
  Брат поправил.
  - Я посылаю в "Новое Время". Этого довольно.
  -  Да,  конечно,  довольно. Можно еще в "Journal  de  S.
Petersbourg"  ("Санкт-Петербургские ведомости" (фр.)).
  - Хорошо, я напишу по-французски.
  - Все равно, там переведут.
  Брат  вышел. Жена подошла ко мне, опустилась на  кресло,
стоявшее  возле кровати, и долго смотрела на меня каким-то
молящим, вопрошающим взглядом. ' В этом молчаливом взгляде
я  прочел  гораздо больше любви и горя, чем в  рыданиях  и
воплях. Она вспоминала нашу общую жизнь, в которой  немало
было  всяких треволнений и бурь. Теперь она во всем винила
себя и думала о том, как ей следовало поступать тогда. Она
так  задумалась,  что  не заметила  моего  брата,  который
вернулся с гробовщиком и уже несколько минут стояли  возле
нее, не желая нарушать ее раздумья. Увидев гробовщика, она
дико вскрикнула и лишилась чувств. Её унесли в спальню.
  -   Будьте   спокойны,  ваше  сиятельство,   -   говорил
гробовщик,  снимая  с меня мерку так же бесцеремонно,  как
некогда делали это портные, - у нас все припасено: сено, и
покров,  и  паникадилы. Через час их  можно  переносить  в
залу.  И насчет гроба не извольте сомневаться: такой будет
покойный гроб, что хоть живому в него ложиться.
  Кабинет  опять  начал  наполняться. Гувернантка  привела
детей.  Соня  бросалась  на меня и рыдала  совершенно  как
мать, но маленький Коля уперся, ни за что не хотел подойти
ко  мне  и ревел от страха. Приплелась Настасья -  любимая
горничная жены, вышедшая замуж в прошлом году за буфетчика
Семена  и  находившаяся в последнем периоде  беременности.
Она размашисто крестилась, все хотела стать на колени,  но
живот ей мешал, и она лениво всхлипывала.
  - Слушай, Настя, - сказал ей тихо Семен, - не нагибайся,
как  бы чего не случилось. Шла бы лучше к себе; помолилась
- и довольно.
  - Да как же мне за него не молиться? - отвечала Настасья
слегка  нараспев и нарочно громко, чтоб все ее слышали.  -
Это  не человек был, а ангел божий. Еще нынче перед  самой
смертью обо мне вспомнил и приказал, чтобы Софья Францевна
неотлучно при мне находилась.
  Настасья   говорила  правду.  Произошло  это  так.   Всю
последнюю  ночь жена провела у  моей постели и,  почти  не
переставая, плакала. Это меня истомило вконец. Рано утром,
чтобы  дать другое направление ее мыслям, а главное, чтобы
попробывать, могу ли я явственно говорить, я сделал первый
пришедший  мне  в голову вопрос: родила ли Настасья?  Жена
страшно   обрадовалась  тому,  что  я  могу  говорить,   и
спросила,  не  послать  ли  за знакомой  акушеркой  Софьей
Францевной.  Я  отвечал:  "Да,  пошли".  После  этого   я,
кажется,  действительно уже ничего не говорил, и  Настасья
наивно думала, что мои последние мысли были о ней.
  Ключница  Юдишна перестала, наконец, голосить  и  начала
что-то  рассматривать  на моем письменном  столе.  Савелий
набросился на нее с ожесточением.
  - Нет, уж вы, Прасковья Юдишна, княжеский стол оставьте,
- сказал он раздраженным шепотом, -  здесь вам не место.
  - Да что с вами, Савелий Петрович! - прошипела обиженная
Юдишна. - Я ведь не красть собираюсь.
  -  Что  вы там собираетесь делать, про то я не знаю,  но
только  пока  печати не приложены, - я к столу  никого  не
допущу. Я недаром сорок лет князю-покойнику служил.
  -  Да что вы мне вашими сорока годами в глаза тычете?  Я
сама больше сорока лет в этом доме живу, а теперь выходит,
что я и помолиться за княжескую душу не могу...
  -  Молиться  можете, а до стола не прикасайтесь...  Люди
эти,  из уважения ко мне, ругались шепотом, а между тем  я
явственно  слышал  каждое  их  слово.  Это  меня   страшно
удивило.  "Неужели я в летаргии?" - подумал  я  с  ужасом.
Года  два  тому  назад  я  прочитал  какую-то  французскую
повесть, в которой подробно описывались впечатления заживо
погребенного  человека.  И  я  усиливался  восстановить  в
памяти  этот рассказ, но никак не мог вспомнить  главного,
т. е. что именно он сделал, чтобы выйти из гроба.
  В   столовой  начали  бить  стенные  часы;  я   сосчитал
одиннадцать.  Васютка,  девочка,  жившая  в  доме  "на  по
бегушках", вбежала с известием, что пришел священник и что
в  зале  все  готово. Принесли большой таз с  водой,  меня
раздели   и  начали  тереть  мокрой  губкой,   но   я   не
почувствовал ее прикосновения; мне казалось, что моют чью-
то чужую грудь, чьи-то чужие ноги.
  "Ну,  значит, это не летаргия, - соображал я, пока  меня
облекали в чистое белье, - но что же это такое?"
  Доктор  сказал:  "все кончено", обо мне  плачут,  сейчас
меня  положат  в  гроб  и дня через два  похоронят.  Тело,
повиновавшееся  мне  столько  лет,  теперь   не   мое,   я
несомненно умер, а между тем; я продолжаю видеть,  слышать
и понимать. Может быть, в мозгу жизнь продолжается дольше,
но  ведь мозг тоже тело. Это тело было похоже на квартиру,
в  которой  я  долго жил и с которой решился съехать.  Все
окна  и  двери  открыты  настежь, все  вещи  вывезены  все
домашние вышли, и только хозяин застоялся: перед выходом и
бросает прощальный взгляд на  ряд комнат, в которых прежде
кипела жизнь, и которые теперь давят его своей пустотой.
  И  тут  в первый раз, в окружавших меня потемках блеснул
какой-то маленький, слабый огонек, - не то ощущение, не то
воспоминание.  Мне показалось, что то, что  происходит  со
мной теперь, что это состояние мне знакомо, что я его  уже
переживал когда-то, но только давно, очень давно...

                            II

  Наступила ночь. Я лежал в большой зале на столе,  обитом
черным   сукном.  Мебель  была  вынесена,  шторы  спущены,
картины  завешены черной тафтой. Покров из  золотой  парчи
закрывая  мои ноги, в высоких серебряных паникадилах  ярко
горели  восковые  свечи. Направо  от  меня,  прислонясь  к
стене,  недвижна стоял Савелий с желтыми, резко  выдававши
мися скулами, с голым черепом, с беззубым ртом и с пучками
морщин   вокруг  полузакрытых  глаз;  он  более,  чем   я,
напоминал  скелет  мертвеца. Налево от  меня  стоял  перед
налоем  высокий  бледный человек в длиннополом  сюртуке  и
монотонным, грудным голосом, гулко раздалавшимся в  пустой
зале, читал:
  "Онемех и не отверзох уст моих, яко Ты сотворил еси".
  "Отстави от мене раны Твоя, от крепости бо руки Твоея аз
 исчезох".
  Ровно  два месяца тому назад в этой зале гремела музыка,
кружились веселые, пары, и разные люди, молодые и  старые,
то  радостно приветствовали, то злословили друг  друга.  Я
всегда  ненавидел  балы и, сверх того, с  середины  ноября
чувствовал   себя   нехорошо,  а   потому   всеми   силами
протестовал  против этого бала, но жена непременно  хотела
дать  его, потому что имела основание надеяться,  что  нас
посетят   весьма  высокопоставленные  лица.  Мы  чуть   не
поссорились,  но  она  настояла.  Бал  вышел  блестящий  и
невыносимый  для меня. В этот вечер я впервые почувствовал
утомление   жизнью  и ясно сознал, что жить  мне  осталось
недолго.
  Вся  моя  жизнь  была  целым   рядом  балов,  и  в  этом
заключается трагизм моего существования. Я любил  деревню,
чтение,  охоту, любил тихую семейную жизнь,  а  между  тем
весь  свой  век  провел  в свете, сначала  в  угоду  своим
родителям, потом в угоду жене. Я всегда думал, что человек
родится   с  весьма  определенными  вкусами  и  со   всеми
задатками   своего   будущего   характера.   Задача    его
заключается именно в том, чтобы осуществить этот характер;
все  зло  происходит   оттого, что  обстоятельства  ставят
иногда  преграды  для  такого  существования.  И  я  начал
припоминать  все  мои дурные поступки,  все  те  поступки,
которые некогда тревожили мою совесть. Оказалось, что  все
они произошли от несогласия моего характера с той  жизнью,
которую я вел.
  Воспоминания  мои  были прерваны  легким  шумом  справа.
Савелий, который давно начинал дремать, вдруг зашатался  и
едва  не  грохнулся  на   пол. Он перекрестился,  вышел  в
переднюю  и,  принеся  оттуда стул,  откровенно  заснул  в
дальнем  углу  залы. Псаломщик читал все ленивее  и  тише,
потом  умолк совсем и последовал примеру Савелия.  Настала
мертвая тишина.
  Среди  этой  глубокой тишины вся моя жизнь  развернулась
предо  мной, как одна неизбежнее целое, страшное по  своей
строгой  логичности.  Я видел уже не отрывочные  факты,  а
одну   прямую  линию,  которая  начиналась  со  дня  моего
рождения и кончалась нынешним вечером. Дальше она идти  не
могла,  мне это было ясно как день. Впрочем, я уже сказал,
что близость смерти я сознал два месяца тому назад.
  Да  и  все  люди сознают это непременно. Предчувствие  -
одно из тех таинственных мировых явлений, которые доступны
человеку и которыми человек не умеет пользоваться. Великий
поэт удивительно метко изобразил это явление, сказав,  что
"грядущие события бросают перед собой тень". Если же  люди
иногда  жалуются,  что  предчувствие,  их  обмануло,   это
происходит  оттого, что они не умеют разобраться  в  своих
ощущениях. Они всегда чего-нибудь сильно желают или  чего-
нибудь  сильно  боятся  и принимают за  предчувствие  свой
страх или свои надежды.
  Я,  конечно,  не мог определить точно день и  час  своей
смерти, но знал их приблизительно. Я всю жизнь пользовался
очень хорошим здоровьем и вдруг с начала ноября без всякой
причины начал недомогать. Никакой болезни еще не было,  но
я чувствовал, что меня "клонит к смерти", так же ясно, как
чувствовал, бывало, что меня клонит ко сну. Обыкновенно  с
начала зимы мы с женой составляли план того, как мы  будем

Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг