К. С. Аксаков
ВАЛЬТЕР ЭЙЗЕНБЕРГ
(жизнь в мечте)
Посвящается Марии Карташевской
Wage du, irren und zu traumen
(Дерзай блуждать и грезить)
Шиллер
В городе М. жил студент, по имени Вальтер Эйзенберг. Это
был молодой человек лет осьмнадцати. Жизнь его до того
времени не была замечательна никакими особенными
происшествиями. Он родился с головой пылкою, сердцем,
способным понимать прекрасное, и даже с могучими душевными
силами. Но природа, дав ему с одной стороны, все эти
качества, с другой перевесила их характером слабым,
нерешительным, мечтательным и мнительным в высочайшей
степени. Пока он рос в дому у отца и матери, все было
хорошо: он еще не знал света и не боялся узнать его; но и
тогда несчастный характер его не давал ему покоя. Когда ему
было лет одиннадцать-двенадцать, поступкам своим умел он
отыскивать дурную причину: ему казалось, что везде
преследовал его какой-то злой дух, который нашептывал ему
ужасные мысли и плод к преступлению. Такое-то болезненное
состояние души, причина которого находится, вероятно, d
способности слишком живо принимать впечатления,
продолжалось лет до пятнадцати. Еще до вступления своего в
университет он любил живопись как художник и в ней находил
отраду больной душе своей. Он принес в университет сердце
доверчивое и торопился разделить свои чувства и поэтические
мечты с товарищами. Скоро он познакомился с студентами,
которые, как ему казалось, могли понимать его. Это был круг
людей умных, которые любили поэзию, но только тогда
праздновали и уважали чувство в другом человеке, когда оно
являлось в таком виде, под которым им рассудилось принимать
его, как скоро же чувство проявлялось в сколько-нибудь
смешной или странной форме, они сейчас же безжалостно
восставали и отвергали его. Эйзенберг был моложе их: не
сколько понятий, конечно, ошибочных, но свойственных летам,
случалось ему высказать перед своими приятелями; робкий,
сомнительный характер придавал речам его какую-то
принужденность; этого было довольно для них, чтобы решить,
что у Вальтера нет истинного чувства, хотя они сами точно
так же ошибались назад тому года два-три. Вальтер не вдруг
это заметил. Он стал говорить свои мысли - его едва
выслушивали; он высказывал свои чувства - его слушали и
молчали; он показывал свои рисунки - ему говорили холодно и
без участия: "Да, хорошо..." Представьте себе положение
бедного, вообразите, как сжималось его любящее сердце от
такого привета! Часто приходил он домой убитый духом, и
тяжелые мысли - сомнение в самом себе, в собственном
достоинстве, презрение к самому себе - теснились ему в
грудь. Это, право, ужасное состояние. Не дай бог испытать
его! Это верх отчаяния, не того отчаяния, бешеного,
неистового, нет, отчаяния глубоко-спокойного,
убийственного. Об нем едва ли может иметь понятие тот, кто
не испытал его. Каким же именем назвать людей, уничтожающих
так человека? Наконец, как будто пелена упала с глаз
Эйзенберга - он решился не обращать внимания на их мнения,
удалиться, заключиться в самом себе и хранить сбереженный
остаток чувства. О, он имел довольно гордости, чтобы не вы
прашивать участия как милости.
В то время познакомился он с одним молодым человеком,
которого звали Карлом. Знакомство их скоро обратилось в
дружбу. Как доволен был Вальтер, нашедши человека, которому
смело, доверчиво мог поверять все, что было у него на душе,
человека, который хотя часто был с ним согласен, но всегда
мог понимать его в самом деле странные мысли, по зато умел
ценить его и платил ему тою же доверенностью.
Еще одно обстоятельство изменило несколько мирную,
уединенную жизнь Вальтера. Он познакомился с доктором
Эйхенвальдом, который был известен в городе своими стран
ностями: на лице никогда не сходила насмешливая, неприятная
улыбка. Он всегда ходил в сером фраке, в белой шляпе,
нахлобученной на его густые, седые брови, и с суковатой
палкой; он не говорил почти ни с кем, являлся редко в об
ществе и большую часть времени проводил в своем кабинете. У
него жила воспитанница, дальняя его родственница, молодая
девушка, лет девятнадцати, которой он заступил место отца.
Случай познакомил Вальтера с Эйхенвальдом. Гуляя в
публичном саду с Карлом, зашли они в одну беседку, в
которой никого не было, и у них начался откровенный раз
говор. Карл ушел прежде. Вальтер также собирался выйти, как
из угла беседки показался Эйхенвальд, которого он прежде не
приметил, и, взяв его за руку, сказал ему:
- Ко мне, молодой человек... завтра в пять часов жду вас.
Вальтер едва успел поблагодарить, как он уже удалился.
Эйзенберг явился в назначенный час. Эйхенвальд сидел в
халате.
- А, - сказал он, усмехаясь, и протянул ему руку, - А вот
моя родственница Цецилия!
Перед Вальтером стояла девушка высокого роста; чернью
глаза ее, сухие и блестящие, имели в себе какую-то чудную
обаятельную силу, которая покоряла ей всякого, кто к ней
приближался; ее взгляд был быстр и повелителен, но она
умела смягчать его, умела тушить влагою неги сверкающий
огонь глаз своих, и тогда на кого обращала она взор свои,
тот готов был ей отдать и надежды, и жизнь, и душу. Волосы
ее, длинные, черные, энергически густые, обвивали несколько
раз как тюрбан се голову. Она редко показывалась в
обществе, и юноши города М. очень досадовали за то на
Эйхенвальда; другого же случая видеть ее не было, потоку
что старый доктор почти никого не принимал в дом к себе.
Цецилия сурово взглянула на Вальтера; на гордом, воз
вышенном челе ее не проскользнуло ни тени привета. Студент
оробел. Эйхенвальд говорил мало, и Вальтер, возвращаясь
домой, не мог понять, зачем он звал его к себе? Однако ж он
решился идти туда в другой раз.
Через педелю, в тот же час Эйзенберг пришел к доктору.
Цецилия встретила его.
- Г-на Эйхенвальда нет дома, - сказала она ему, и ее го
лос звучал ласково. - Не угодно ли вам подождать и провести
это время со мною?
Эйзенберг был очень рад. Они были у окошка: ветерок чуть-
чуть веял; солнце спускалось с безоблачного неба; тени от
домов все росли и росли... Сидеть в такой час у растворен
ного окошка, дышать свежим воздухом, чувствовать близкое
присутствие прекрасной девушки - о, как это хорошо! Раз
говор шел сначала очень вяло, но Цецилия беспрестанно под
держивала его. Ее слова были растворены ласкою. Эйзенберг
становился мало-помалу развязнее, и когда Цецилия предло
жила ему идти в сад, то он даже осмелился подать ей легкий
газовый шарф. Прогуливаясь по саду, они остановились перед
грядкою нарциссов. Цецилия сорвала один.
- Я знаю, что вы живописец, - начала она. - Скажите мне,
рисуете ли вы цветы? Думаете ли вы, что цветная живопись
простая копия природы или в ней также может быть
творчество?
- О, без сомнения, - отвечал Эйзепберг, - все будет ко
пией, если мы станем смотреть только на наружную сторону
вещей. Нет, должно угадать внутреннюю жизнь, угадать поэзию
предмета, и тогда можно воссоздать его на полотне. Я верю,
Цецилия, - продолжал он, - что каждый цветок имеет
соответствие с каким-нибудь человеком и заключает в себе ту
же жизнь, какая и в нем, только в низшей степени, только не
так разнообразно развивает ее. Природа, чтобы достигнуть до
каждого человека, должна была пройти целый ряд созданий по
всем своим царствам и одну и ту же мысль выразила сначала в
камне, потом в растении, потом в животном и, наконец,
беспрестанно совершенствуясь, в человеке развила ее в
высшей степени. Да, Цецилия, у каждого из нас есть родные
во всех царствах природы, созданные ею по одной идее с
нами; поэтому я думаю, что я могу отыскать свой портрет и
между цветами, которые под другими, менее совершенными
формами выражают ту же мысль, какую я <выражаю> всем
существом своим. После этого как не находить поэзии в
цветах, и неужто цветная живопись есть только сухая
копировка?
Цецилия взглянула па него пристально.
- Я согласна с вами, - сказала она, помолчав. - Спишите
же мой портрет между цветами, - прибавила она с улыбкою,
- Я вас так мало знаю, - отвечал, запинаясь, Вальтер,
- Кто ж вам мешает бывать у пас чаще; по вот, кажется, и
г-н Эйхенвальд; пойдемте к ному.
Эйзенберг, пробывши там еще час, пошел домой весь
радостный. Он шел по улицам, ни на что не обращая внимания,
весь в себе, напевая песни; а в голове его мечтам а конца
не было: его сердце наполнялось в это время таким сладким
чувством, что он готов был обнять и расцеловать всякого.
Пришедши домой, бросился он на стул у окна, потом вскочил
и, прошедши раза два по комнате, сел опять и совершенно
забылся. Если б его спросили, о чем он думает, оп бы не мог
отвечать. В это время вошел Карл.
- Вальтер, - сказал он ему, - полно сидеть дома; я пришел
за тобою, чтобы прогуляться вместе: время чудное.
- А, Карл, садись! Я пришел сейчас и устал немного.
Останься со мной.
Карл заметил, что друг его чертил что-то карандашом на
бумаге.
- Что ты рисуешь?
- Так, это моя фантазия.
- Твоя фантазия очень миловидна. Да не портрет ли это?
Вальтер не отвечал, продолжая чертить. Карл подождал, пока
он кончит; наконец, положив карандаш, спросил его
машинально:
- Ну, что?
- Что с тобою, Вальтер? Ты рассеян, это не без причины.
- Ах, Карл, Карл! - сказал Вальтер, опять задумываясь.
Карл долго смотрел на Эйзенберга, наконец сказал тихо:
- Как хороша она!
- Прелестная девушка!
- Какое наслаждение смотреть на нее!
- Да, быть с нею, говорить с нею - вот счастие!
- Умереть у ног ее - вот блаженство! - докончил громко
Карл и покатился со смеху.
- Что это значит, Карл? Разве ты знаешь Цецилию? Ты
смеешься?
- Попался, - говорил Карл, продолжая смеяться, - попался
и высказал все, что было на душе. Видишь, как немудрено
узнать твою тайну. Ну, не сердись же. Мне ты мог ее
сказать. Итак, Цецилия, прелестная Цецилия владеет твоим
сердцем, - прибавил он патетическим тоном.
- Послушай, Карл, - сказал несколько серьезно Вальтер, -
если ты хочешь смеяться надо мною, так лучше ступай вон, а
то слишком не хорошо узнать секрет другого и потом смеяться
над пим. Разве я лез к тебе с моею доверенностью?
- Полно, полно, по сердись. Шутка - не насмешка. А лучше
расскажи мне хорошенько.
Вальтер рассказал ему все, и Карл, оставя свой шутливый
тон, слушал его с участием.
Друзья расстались. Вальтер весело лег спать: завтра он
пойдет на целый день к Эйхенвальду; сладкие сны вились над
головою его. Он проснулся; светло и радостно улыбалось ему
утро, так приветно пели птицы. Он встал, взглянул на свой
столик, где лежал портрет ее, нарисованный им вчера.
Наконец пришел назначенный час, и Вальтер отправился к
Эйхенвальду.
День этот скоро прошел для Эйзенберга; после обеда
Эйхенвальд ушел в свой кабинет, и они опять остались одни.
Как хороша была Цецилия вечером, в последних лучах солнца,
в саду, среди цветов, осененная деревьями. Вальтер смотрел
на нее; Вальтер все смотрел па нее.
- Нет, господи! Прекрасна луна, цветы, деревья, безоб
лачное небо, прекрасна природа; но это создание лучше всех
твоих созданий, прекраснее цветов и неба, прекраснее при
роды!
- Послезавтра вечером я буду одна, - сказала Цецилия,
прощаясь с ним. - Приходите, мне нужно поговорить с вами.
- Да, я уйду послезавтра вечером, - подтвердил Эйхен
вальд, - приходите.
Нужно ли говорить, как приятно Вальтеру было это пред
ложение. Он пошел прямо к Карлу, чтобы все ему пересказать.
- Послушай, - сказал тот, когда Вальтер кончил, - мне что-
то кажется странным и неприличным такая короткость в
девушке; и Эйхенвальд точно будто с нею сговорился.
- Ну вот, тебе уж и кажется странно. Ты бы хотел, чтобы
Цецилия была модная кукла, со всеми светскими приличиями;
неужто все, что сколько-нибудь отклоняется от них, что
сколько-нибудь следует естественному влечению, кажется тебе
странным; неужто во всяком сколько-нибудь' необыкновенном,
не пошлом поступке ты находишь, дурное?
- Нельзя ли мне видеть Цецилию?
- Ты можешь видеть ее как-нибудь под окном; проходи мимо
их дома. - Он сказал ему адрес.
Был шестой час вечера. Вальтер весело шел по улицам:
оп увидит Цецилию. Ему казалось, что вся природа гармони
ровала с ним: легкий вечерний ветерок, теплый воздух,
золотые развесистые сады, мимо которых шел он, вечернее
щебетанье птиц, голубое небо, по краям которого, как уста
лые, растянулись облака, - все, все было так светло, так хо
рошо, все дышало такою отрадою. Как понятна нам красота
природы, когда на душе нашей счастие... А Вальтер был
счастлив в эту минуту. Он шел, а перед ним носился образ
прелестной девушки. В душе его было ожидание близкой минуты
свидания, перед ним был целый вечер, который он проведет с
нею. Он подходит к дому Эйхенвальда, видит издали, что кто-
то сидит у окна: это она; это верно она; это ее черные
волосы колеблются; это ее белая рука лежит на окне; она
подняла руку, опять опустила ее; он сейчас ее увидит, она
сейчас его увидит, сейчас, сейчас!..
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг