Зиновий Юрьев
Человек, который читал мысли
Сознание возвращалось к Дэвиду Россу толчками. При соприкосновении с
действительностью оно словно отскакивало и снова взмывало куда-то вверх, в
облако неясных, бесформенных образов. Но при каждом "приземлении" сознание
захватывало какую-то частичку окружающего мира: ощущение сухого тепла постели,
цвет зеленоватой стены и бело-голубого халата сестры. Видимо, поэтому, едва
Дэвид очнулся, он уже понимал, что находится в больничной палате. И в тот же
момент он вспомнил... Он сидит за рулем своего старенького, но бойкого
"шеви-два". Включен обогреватель, и его уютное шипение вместе с шумом мотора
сливается в привычный звук дороги. Дэвид Росс был здоров, как младенец на
этикетке детских консервов, и с несокрушимым оптимизмом своих двадцати девяти
лет был уверен, что так будет всегда. Конечно, будут сменяться машины, может
быть, даже у него когда-нибудь будет "кадиллак", будут новые газеты, может
быть, он даже станет когда-нибудь главным редактором, но ему всегда будет
хорошо.
Он относился к жизни точно так же, как и к дороге: всматривался лишь в то,
что мчалось навстречу. То, что уносилось назад, теряло реальность,
превращалось просто в мили и даты.
Шоссе круто скатывалось в ложбину между холмами, и Дэвид нажал на
акселератор: он любил разогнаться на спуске и стремительно выскочить на
подъем. Стрелка спидометра дрожала где-то между восемьюдесятью и девяноста
милями. Шелест шин перешел в рев, "шеви" миновал впадину; быстрый подъем
слегка вдавил Дэвида в сиденье. "Шеви" выскочил на гребень холма, и тут Дэвид
увидел прямо перед собой черную машину. Она только что обогнала огромный
автобус с эмблемой гончей на боку. Слева от черной был автобус, справа -
кювет.
Черная двигалась на него плавно и неспешно, будто в замедленной
киносъемке. Дэвиду казалось, что у него достаточно времени, чтобы нажать на
тормоз, выйти из "шеви" и крикнуть водителю: "Ты что, спятил?" Но почему-то и
его движения были такими же медлительными и плавными, как и наплыв встречного
автомобиля.
И так же медленно его сердце сжал первородный животный ужас перед
неизбежным. "Шеви" медленно летел в кювет, и Дэвид услышал треск, вернее,
начало треска: после удара он начал томительно медленно проваливаться в
бесконечную черноту.
В его выключившемся в момент удара сознании застыло ожидание смерти, и
потому больничная палата с зеленоватыми стенами знаменовала собой жизнь. Он
пошевелил руками, ногами, головой. Какая это восхитительная штука: захотеть
шевельнуть ногой или рукой и в ответ почувствовать угодливое сокращение мышц:
"Что вам угодно?" - "Я повелеваю вам приподнять левую ногу". - "Ах, не лежится
вам, хозяин, спокойно. Ну, так и быть".
Дэвид засмеялся чисто и весело - смехом радости жизни. Сестра в углу
комнаты пробормотала:
- Бредит, бедняга.
Он ответил:
- Дорогая сестра, я не в бреду. Я жив, в здравом уме и готов расцеловать
вас, хотя это, наверное, запрещается администрацией.
- Ого, видно, вы себя неплохо чувствуете, мистер Росс? Речь идет о
поцелуях - значит, все в порядке. Отделаться в такой аварии всего несколькими
ушибами...
- Потому-то я и засмеялся, сестра. А вы сказали, что я, наверное, в бреду.
- С чего это вы взяли? Я ничего не говорила.
- Как не говорили? Или мне это померещилось?
- Вот видите, вам нужно еще отдохнуть. После сильных потрясений организм
нуждается в покое. Постарайтесь заснуть.
Нужно будет позвонить Присилле, подумал он. Впрочем, она сегодня его не
ждет, и нечего пугать ее звонками из больницы.
В газете наверняка еще никто ничего не знает. Черт с ними, может он хоть
один день не думать о газете...
Дэвид закрыл глаза. С самого детства, когда он был совсем маленьким, в
кровати ему вдруг начинало казаться, что он никогда в жизни не сумеет заснуть.
Он изо всех сил сжимал веки и даже закрывал руками лицо, но сознание упорно не
хотело растворяться в темноте. Потом темнота начинала расширяться, тесня его,
а он все собирался встать и зажечь свет. С этой мыслью он обычно и засыпал.
Но сейчас Дэвид погрузился в дремоту спокойно и естественно, будто не
спеша вошел в теплую воду.
Проснулся он от звука торопливых шагов. В палату стремительно влетел врач,
схватил со стола листок и повернулся к Дэвиду спиной.
- Гм, ловко у него получилось, один случай из ста, - сказал врач каким-то
удивительно плоским, бесцветным голосом. Дэвид затруднился бы даже сказать,
какой это был голос, высокий или низкий, грубый или мягкий. Но тем не менее он
звучал у него в голове ясно и четко.
- Вы правы, доктор, ловко получилось. Один случай из ста. Такая авария...
- Да, да, - рассеянно ответил врач и вдруг стремительно навел на Дэвида
толстые объективы очков. - Простите, как вы сказали?
- Я сказал, что вы правы.
- В чем я прав?
- Доктор, вы ведь заметили, что у меня это ловко получилось, один случай
из ста...
- Я так сказал?
- А что, нет? - Дэвид испуганно приподнял голову с подушки.
Врач успокоенно улыбнулся и мягко толкнул Дэвида в лоб, заставляя снова
лечь.
- Все в порядке, молодой человек. Просто мне показалось, что я не сказал
"у вас это ловко получилось", а только подумал об этом. Ну, бывает, подумаешь
вслух. А вам действительно повезло. Тот, второй, в "бьюике", погиб. Отец
четверых детей. Ну, отдыхайте, завтра мы вас отпустим.
"Значит, тот погиб", - подумал Дэвид и не почувствовал ничего. Он не был
ни жестоким, ни сентиментальным, и чужая смерть была для него чем-то
неприятным, но неизбежным, при упоминании о котором полагается покачать
головой и сочувственно вздохнуть.
Снова вошла сестра. Увидев, что Дэвид не спит, она слегка улыбнулась ему
блеклой, усталой улыбкой и сказала:
- Красивое лицо... Как у Кирка Дугласа...
Дэвид смутился, хотя ее слова не были ему неприятны. Но при этом его ум
зафиксировал какую-то странность... "Красивое лицо... как у Кирка Дугласа..."
- ничего необычного, он знал, что немножко похож на знаменитого киноактера.
То, что сестра сказала это человеку, лежащему на кровати...
Стоп, не в этом дело, не это заставило его несколько раз открыть и закрыть
глаза. Сестра произнесла эти слова, не открыв рта! Он явственно слышал этот
необычный плоский голос, такой же плоский и бестелесный, как у врача. Он не
смог бы даже сказать, какого тембра был голос, но почему-то твердо знал, что
исходят эти слова от сестры. Он слышал их!
- Вы так считаете, сестра? - спросил он.
- Что считаю? - спросила сестра, удивленно повернувшись к Дэвиду.
- Что у меня красивое лицо и что я похож на Кирка Дугласа?
Сестра краснела медленно и мучительно.
- С чего вы это взяли? - еле пробормотала она.
- Но вы же это сказали, признайтесь!
- Господи, да что вы от меня хотите...
Теперь Дэвид слышал два голоса. Один - обычный женский с чуть слышной
хрипотцой, другой - тот непривычно бесплотный и невыразительный. Первый
смущенно бормотал: "Ничего я не говорила, не выдумывайте, пожалуйста!" Второй
шептал: "Ненормальный какой-то! Мысли он читает, что ли... Не успела я это про
него подумать, а он и услышал..."
- Простите меня, сестра. Я пошутил, - сказал Дэвид.
Сестра, очевидно, чтобы скрыть смущение, повернулась к нему спиной и
принялась что-то переставлять на столике.
Дэвид заткнул себе уши, изо всех сил надавливая на них указательными
пальцами. Но он продолжал слышать! Он слышал еще лучше. Ему казалось, что он
воспринимает даже легкий шорох, с которыми катились слова.
Дэвид был репортером и не привык терять время на размышления о том, что
выходило за привычный круг его жизни. Но сегодня он был вышвырнут слишком
далеко за канаты своего будничного ринга. Он увидел приближение небытия, и
вот... Дэвид заколебался, не решаясь сразу даже себе назвать это. Да, он
СЛЫШИТ чужие мысли, слышит так же отчетливо, как голос собеседника, даже еще
яснее. Он СЛЫШИТ.
Он долго лежал, не в состоянии охватить умом того, что случилось. Как и
большинство обычных людей, столкнувшись с чем-то незаурядным, Дэвид не думал о
нем в общих терминах, а сразу мысленно приспосабливал, примеривал это
непривычное к своей повседневной жизни. Получи он вдруг способность летать,
наверное, первое, о чем бы он подумал, - насколько быстрее будет добираться до
работы.
Но сейчас он вдруг понял, что никто не должен знать об этой его
способности. Словно многие поколения предков, пугливо озиравшихся и торопливо
прятавших найденную кость или монету, напоминали ему - спрячь, утаи...
ГЛАВА, С КОТОРОЙ, СОБСТВЕННО, И НАЧИНАЕТСЯ НОВАЯ ЖИЗНЬ ДЭВИДА РОССА
Дэвид вышел из больничного подъезда и медленно пошел к остановке автобуса,
глядя на автомобили с новым для себя острым любопытством. Так, должно быть,
смотрит солдат на мину, которая едва не отправила его на тот свет.
И вдруг он почувствовал, что шум улицы чем-то непривычен для него. Он
остановился, и кто-то задел его плечом, пробормотав: "Простите". Улица была
полна шороха, словно сотни шедших по ней людей безостановочно шептали себе под
нос. Он даже различал отдельные слова, обрывки фраз: "Семнадцать долларов...
Она не придет сегодня... Какой он идиот... Надо купить сигарет..."
Значит, он СЛЫШАЛ, значит это правда! Боже мой, какое эго чудо, какое
счастье, какие возможности! Должно быть, у него был слегка дурашливый вид -
несколько прохожих посторонились.
Дэвид сидел в автобусе, раскрыв перед собой свежий номер "Клариона". Он
смотрел на газету, но ничего не видел. Внимание его было занято тем легким
ровным гулом, который всегда присущ толпе. Но пассажиры автобуса молчали. Это
не был говор, это был звук их мыслей.
Рядом с Дэвидом на сиденье плюхнулся грузный мужчина с мохнатыми бровями и
напряженно сжатыми губами под узенькой щеточкой усов. Засунув руки по локоть в
карманы серого плаща, он откинулся на спинку и прикрыл глаза. Дэвид невольно
прислушался к словам, которые беззвучно рождались в чужом мозгу, в самом
надежном из тайников. Мысли не предназначаются для чужих ушей, они интимны, и,
прислушиваясь, Дэвид испытывал легкую неловкость. Но первые же фразы заставили
его насторожиться.
"Как будто все должно быть в порядке. - Дэвиду показалось, что все тот же
плоский, призрачный голос шепчет ему прямо в ухо. - Все сделано как надо.
Воскресенье, восемь часов вечера, полно народу на главной улице, а тут...
Расскажи кому-нибудь, никто бы не поверил. Только бы все шло, как задумано..."
Слова, которые слышал Дэвид, потускнели, исчезли, но он поймал себя на
том, что мысленно видит роскошный ювелирный магазин Чарльза Майера на
Рипаблик-авеню. Воскресная толпа медленно плывет мимо огромных зеркальных
окон, полных радужных драгоценных искр. Женщины невольно замедляют шаг,
мужчины, наоборот, стараются вывести своих спутниц из опасной зоны.
У самого магазина, бесшумно вынырнув из сумерек, останавливаются две
машины, серый "плимут" и голубой "шевроле". Из машин торопливо выскакивают
люди в черных масках под низко надвинутыми шляпами и с автоматами в руках.
Гремят выстрелы. Несколько человек падают...
Картина перед мысленным взором Дэвида начала тускнеть, распадаться. Дэвид
открыл глаза и посмотрел на соседа. Веки у того были прикрыты, напряженная
линия губ размякла, потеряла прямоту. Голова то беспомощно наклонялась вниз,
то от толчка автобуса покачивалась из стороны в сторону.
Основатель, владелец и редактор "Клариона" Рональд Барби был человеком
принципов. Принципов, правда, у него было всего два, зато он был готов
защищать их с отвагой нефтяного магната, сражающегося за скидку со своих
налогов. Он считал: во-первых, газета должна приносить доход, во-вторых, этого
следует добиваться любыми способами.
Злые языки утверждали, что Барби никогда не менял своих убеждений, по
причине их полного отсутствия. Но что бы ни говорили завистники, "Кларион" был
гибкой газетой. То он, например, защищал высокую протекционистскую пошлину, то
трубно призывал к ее отмене. Все зависело от того, кто больше платил ему в
этот момент - анемичная текстильная промышленность Новой Англии, дрожащая
перед призраком дешевых японских тканей, либо автоэкспортеры западногерманских
"фольксвагенов" или английских "остинов", не желающие упускать своей порции
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг