стремительно вытолкнула его из сна. В спальне стояла Ирина Сергеевна и
улыбалась ему. Не так, как обычно, когда улыбка у нее как бы с трудом
пробивалась на поверхность лица - он это заметил, когда она приезжала к
нему, - а легко, широко и призывно. Он было уже напрягся, чтобы вскочить с
постели, и тут только осознал, что то был сон. Обычно когда он просыпался,
обрывки сна исчезали у него мгновенно. Через секунду-другую он уже ни за что
не смог бы вспомнить, что ему снилось, но сегодня он видел Ирину Сергеевну с
поразительной ясностью. Хоть вскакивай и говори своему сновидению
"здравствуйте".
Всю свою жизнь Захар Андреевич гордился тем, что сам с собой никогда не
юлил, место свое в любых обстоятельствах определял точно и жестко, если даже
это определение вовсе и не льстило его самолюбию. Может, это и помогло ему
довольно быстро всплыть на поверхность в мутных и грязных водах российского
бизнеса в девяностых.
Вот и сейчас можно было бы, конечно поиграть с собой в вечные игры, в
которые люди любят играть сами с собой: мол, разве может он не быть
благодарен человеку, который буквально вытащил его из тяжкой хронической
гипертонии? Но он-то знал, что помимо благодарности и восхищения он
просто-напросто влюбился в эту женщину. А влюбленность в пятьдесят с лишним
совсем не похожа на собачью любовь тинэйджеров. Тут уж не слепые юношеские
гормоны азартно подталкивали его к ней, а нечто неизмеримо более сложное.
Какая-то смесь нежности, жалости, стремления защитить. Вроде смесь на первый
взгляд и невинная, но у пожилого человека походила она на гремучую ртуть.
Записок она ему не писала, подарков не покупала, по десять раз в день
не звонила, вряд ли она вообще вспоминала о его существовании, но одно
напоминание о себе она все же оставила. Нормальное давление. Он улыбнулся
своей глупости - еще одно доказательство влюбленности - и взял со столика
аппарат для измерения давления, с которым не расставался целых два года.
Собственно говоря, можно было и не мерить, голова была ясная, мысли, при
всей их глупости, плыли легко. Он накачал свой "Омрон", нажал на копку
сброса давления и ждал, пока мелькающие в окошке цифры остановятся. Сто
двадцать пять на восемьдесят. Захар Андреевич засмеялся от удовольствия.
Какое это счастье, когда тело здорово, переполнено энергией, и хочется
вскочить с постели и сделать в два часа ночи десятка три отжиманий. А ведь
только несколько дней тому назад он изо дня в день жил под гнетом тяжести
своей чугунной головы, жил, если это можно было назвать жизнью, в постоянном
ожидании инфаркта. Или инсульта.
Особой щепетильностью в отношениях с женщинами Захар Андреевич никогда
не отличался. Даже когда жена была еще жива, не раз и не два он изменял ей,
делая это легко и не придавая случайным, да и не только совсем уж случайным,
чтоб быть точным, встречам значения, которого они, эти встречи, безусловно,
не заслуживали. Человек он был умеренно сексуальным, в меру полигамным, как
и большинство людей его круга. Кто-то просто вызывал у него чисто физическое
желание переспать с ней, кто-то из женщин брал инициативу в свои руки, чаще
всего, полагал он, чтобы попробовать приручить его. Человек он был более чем
состоятельный, и уже одно это гарантировало ему череду не слишком чопорных
дам и девиц.
Болезнь, правда, основательно изменила его. Когда ты лежишь дома или в
больнице, лежишь долгими месяцами и даже годами, начинаешь понимать, что ты,
в сущности, особенно никому и никогда не был нужен, даже партнерам, которые,
как выяснилось, прекрасно управляются без него. Постепенно отпадали даже
друзья, хотя какие это были друзья - так, скорее знакомые по бизнесу ли, по
шашлыкам, по саунам или по поездкам куда-нибудь на Канары.
Так и остался он один на один со своей жестокой гипертонией, которая,
судя по всему, вскоре и убила бы его. Как, например, она сделала это с
писателем Булгаковым.
Мудрее от болезни он не стал, в философы тоже не подался. И натура у
него была далека от философии - он всегда был человеком дела. И потому,
наверное, что всегда довольно четко представлял, как равнодушно движутся все
те рычаги и пружины, которые называются жизнь.
И вдруг в жизни его, вернее, в том, что осталось от его настоящей
жизни, появилась женщина, которая каким-то невообразимым чудесным способом
сделала его снова здоровым человеком. Как она это сделала, при чем тут
библейские заповеди, понять он и не пытался, потому что сразу догадался -
этого просто понять нельзя. Может быть, эта чудесная сила и заставляет его
без устали думать о ней? Ведь красавицей ее не назовешь при всем желании,
молоденькой самочкой она не была уж подавно. Сколько ей лет? Лет, наверное,
сорок пять, не меньше, а то и больше. Все-таки заведующая лабораторией,
доктор биологических наук. И все равно безумно хотелось прижать ее к себе, и
чтоб неохотная ее улыбка не сходила с ее лица.
И вот парадокс, уважаемый Захар Андреевич, улыбнулся он в темноте
спальни. Она замужем. Это ему сын рассказал, когда он приглашал ее, ее
сотрудницу и Мишу приехать к нему на Трудовую. Он тогда сказал: пусть
приезжает с мужем.
Раньше ее муж волновал бы его меньше всего. Мало ли он знал замужних
матрон, которые по прыти, с которой они прыгали в его постель, могли бы дать
фору какой-нибудь восемнадцатилетней кандидатке в мастера по спортивной
гимнастике. Сойтись с ней, даже если бы она этого и захотела, в чем он вовсе
не был уверен, значило бы нарушить заповедь о прелюбодеянии. А нарушение
заповедей, она это подчеркивала, вело и к тому, что он снова оказался бы во
власти своей злокачественной гипертонии, теперь уже - надо думать - до конца
дней своих, а она потеряла бы свой дар.
Так что приучайся к новой незнакомой тебе форме отношений между
мужчиной и женщиной - тихое невинное обожание.
Да и подарка он тоже не мог ей сделать, об этом она его тоже
предупреждала, хотя, бог свидетель, за то, что она с ним сделала, ничего не
свете отдать было бы не жалко. Вернула ему фактически жизнь...
И вдруг его осенило. Если он не мог сделать подарка ей, то уж наверняка
он имеет право сделать подарок... ну, скажем, какому-нибудь детскому дому. И
чем больше он думал об этом, тем теплее на сердце у него становилось.
Скрягой он не был никогда, но как-то так уж складывалась жизнь, что такая
мысль ни разу не приходила ему в голову. Может, не привыкли еще российские
богачи считать филантропию обязательным делом. Какой-нибудь "БМВ-760" за
полторы сотни тысяч долларов - это пожалуйста, а чтоб в детский дом десяток
компьютеров подарить - этого же никто не видит. Этим не похвастаешься. БМВ
все будут ощупывать, восторженно цокать языками, про себя желая хозяину не
вписаться в первый же поворот, а про детский дом и слова никто не скажет.
Он вдруг вспомнил, как знакомый как-то рассказывал ему, что попал по
какой-то надобности в детский приют для детей-даунов - ребят с замедленным
развитием. Завтра же узнает адрес, попросит своего водителя арендовать
фургончик и поедет за подарками. Апельсинов надо купить, килограммов сто, не
меньше, чтоб ребята не дрались из-за них, яблок, может, винограда
килограммов тридцать-сорок и вообще всякой всячины. Компьютеры? Может, дауны
не смогут ими пользоваться? С утра, когда узнает адрес, позвонит заведующей
и все расспросит.
На душе у Захара Андреевича почему-то стало тепло и покойно, он по
детски нетерпеливо представил себе завтрашний день, опустил голову на
подушку и начал засыпать. И уже засыпая, улыбнулся. Уж рассказать-то Ирине
Сергеевне о поездке к даунам ему никто не запретит. Почему-то он был уверен,
что она будет довольна. Его начали окружать дауны, похожие на гномов из
фильма "Властелин колец", и он понял, что засыпает.
Узнать адрес приюта оказалось совсем не трудно, да и заведующая была
более чем приветлива.
- Конечно, ребята будут рады подаркам, - сказала она в телефонном
разговоре, - но больше всего новому человеку. Они ведь очень приветливы. Это
у нас существует какое-то предубеждение против даунов, а американцы,
например, очень часто усыновляют их. У нас им не разрешают учиться в обычной
школе, считается, что они не справятся с программой, да и здоровые дети
могут их обидеть. А за границей, наоборот, пришли к выводу, что обычные дети
жалеют их, защищают, помогают, и сами вырастают лучшими людьми.
- Как вас зовут? - спросил Захар Андреевич.
- Рита Ивановна.
- А меня - Захар Андреевич. Вас не обидит, если я вначале просто
привезу какие-то подарки, а перечислять деньги, не говоря уж о наличных,
пока не буду...
- Я вас прекрасно понимаю. Ведь нас как общество представляет? Только
мы тем и занимаемся, что объедаем и обворовываем наших детей. - Она
засмеялась. - Так что завтра вы приедете к профессиональной воровке...
Первое ощущение, которое испытал Захар Андреевич, увидев группку
ребят-даунов во дворе, был шок, некое физическое отвращение, которое обычно
испытывает здоровый человек при виде больного или урода. Лица даунов вовсе
не походили на гномов из "Властелина колец". Они просто отличались от лиц
обычных детей. Но, к удивлению Захара Андреевича, почти тут же отвращение
это исчезло, растопленное доброжелательным любопытством, с которым ребята
разглядывали его. Он улыбнулся им, и они ответили ему еще более широкими
улыбками, а какой-то мальчонка лет, может быть, десяти вдруг прижался к его
ноге. И целый вихрь чувств захлестнул обычно суховатого Захара Андреевича. И
пронзительная жалость, и нежность, и желание защитить.
- Ну что, ребятки, давайте помогайте разгружать подарки, - сказал Захар
Андреевич, доставая из кузова "Газели" ящик с апельсинами.
- Вы не думайте, что весь этот восторг и радостная суета только из-за
подарков, - сказала Рита Ивановна. - Питаются у нас ребята, слава богу и
нескольким спонсорам, неплохо. Просто они, как все люди, любят подарки,
любят, когда к ним приезжают, просто любят новые лица... А винограда вы,
пожалуй, зря так много привезли. Сколько тут, килограммов двадцать?
- Тридцать.
- Ну, устроим сегодня виноградный пир...
Совершенно неожиданно для Захара Андреевича Ирина Сергеевна сразу же
согласилась сходить с ней в ресторан.
- Как вы относитесь к японской кухне? - спросил он.
- А я, если честно, кроме суши и не знаю, что это такое, - простодушно
призналась она.
- Ну и отлично. Когда можно за вами заехать?
- Если вам удобно, хорошо бы сегодня часам к пяти к институту. Давайте
я вам продиктую адрес.
Ресторан оказался почти пустым, и их усадили в небольшом загончике с
металлической плитой перед столом.
- С вашего разрешения я закажу еду сам. Не возражаете?
- Нисколько.
- Вы саке когда-нибудь пили?
- Нет, только слышала название.
- Ну и отлично, будет чем поднять тост, хотя, если честно, наша водка
нисколько не хуже, а по-моему, даже лучше.
Когда Захар Андреевич сделал заказ официантке, очень русской девушке,
которой почему-то кимоно было к лицу, он повернулся к Ирине Сергеевне и
сказал:
- Спасибо, дорогая Ирина Сергеевна.
- Значит, давление нормальное. Я рада за вас.
- Я хотел поблагодарить вас не только за то, что вы спасли меня. Еще и
за то, что вы согласились пообедать со мной. Поверьте, это для меня большая
честь и удовольствие.
Ирина Сергеевна пристально посмотрела на Захара Андреевича, и ему
показалось, что лицо ее чуть покраснело. Она помолчала, потом улыбнулась и
сказала:
- И мне тоже. Для меня побыть с вами - большое удовольствие. Я
почему-то чувствую себя при вас совсем девчонкой, хотя разница в возрасте у
нас не столь, наверное, велика, если вообще она существует. Впрочем, я знаю,
отчего.
- А именно?
- Потому, дорогой Захар Андреевич, что вы мне очень нравитесь.
Наверное, женщине говорить такие вещи не полагается, но я почти что синий
чулок, а они, эти чулки, в женских хитростях невежды.
- Я смотрю, Ирина Сергеевна, вы еще и кокетка, - улыбнулся Захар
Андреевич.
- Это новый для меня комплимент. Но почему вы так решили?
- Вы еще спрашиваете? Если женщина называет себя синим чулком, значит,
она твердо уверена, что таковым вовсе не является и просто ждет бурных
возражений.
Они оба рассмеялись. Легкое напряжение, которое, похоже, они оба
испытывали, разом исчезло.
- Ирина Сергеевна, милый друг - ничего, что я вас так назвал?
- Я не возражаю.
- Мне не хочется ни в чем хитрить с вами. Хорошо это или нет - это уже
другое дело. Даже если бы вы не были моей спасительницей, все равно вы мне
нравитесь. Очень нравитесь. Обождите, помолчите минутку. Я прекрасно отдаю
себе отчет, что между нами непреодолимый ров. Если мы - я говорю "мы" чисто
гипотетически, потому что уверен я только в себе и своих чувствах, -
потянулись бы друг к другу, мы поставили бы под угрозу две вещи: мое
выздоровление и ваш волшебный дар. Я прав?
Ирина Сергеевна подумала несколько секунд и серьезно кивнула:
- Да, конечно, вы правы. И спасибо вам, что вы столь откровенны со
мной. Но ни одна заповедь не мешает нам быть друзьями, хотя такого рода
вынужденные дружбы, боюсь, обычно не очень стойкие.
- Посмотрим, - улыбнулся Захар Андреевич. - Ешьте, ешьте, суши тут
просто замечательное. Я все думал, как выразить вам свою благодарность.
Платить нельзя. Подарки - нельзя. И тогда я решил просто сделать маленькое
доброе дело, мысленно посвятив его вам.
- Какое же?
- Я взял "Газель"...
- Газель? Животное?
- Да нет же, фургон...
- А...
- Загрузил его апельсинами, виноградом, яблоками, персиками и прочими
вкусными вещами и отвез все это в детский дом для даунов.
- И как они вас встретили?
- Наверное, я нигде и никогда не испытывал такую благожелательность. В
их мордочках, которые уже через минуту казались мне вполне нормальными,
светилась такая благодарность, такая готовность к любви, что я, старый сухой
хрыч, чуть было не разревелся прямо среди ребятишек. А один мальчик лет
восьми-десяти, представляете, прижался к моей ноге, как маленький щенок, не
то ищущий защиту, не то от избытка любви... нет, конечно, не ко мне, вообще
к людям. Прошли уже сутки, как я был у них, а этот мальчуган все стоит у
меня перед глазами... И мне даже пришла мысль в голову...
- Усыновить его?
- Именно. Причем, если я решусь на этот шаг, то сделаю это не только
для мальчика, но и для себя. Наверное, всю жизнь я недодавал в мир добра.
Пора исправлять положение...
- Захар Андреевич, этому саке полагается быть тепловатым?
- Говорят, что это не только традиция, подогретая рисовая водка лучше
усваивается.
- Ну и отлично. Я предлагаю тост за нового Захара Андреевича, который,
как бабочка из гусеницы, вылупливается из сухого, жесткого бизнесмена. Хотя
я подозреваю, что на самом деле вы никогда не были ни по настоящему сухи, ни
жестки.
- Был, был, Ирина Сергеевна. Но хватит обо мне. Как вы, дорогая
целительница?
- Я все больше и больше подпадаю под влияние Миши.
- Миша - умный парень. Если мой Артем как-то очень легко и благополучно
проскочил опасный возраст, то это в основном заслуга Миши. Он поразительно
умный, добрый и волевой парень. Они дружат чуть не с первого класса. И даже
в армии служили вместе. И как же Миша на вас влияет?
- Он все время пытается втемяшить в мою тупую голову, что повальное
исцеление - другими словами, поднятие нравственности до уровня библейских
заповедей - вещь нереалистическая.
- Почему? Что он говорит?
- Потому что нравственность растет медленно, и ускорить этот процесс
невозможно. Это только большевики говорили о том, что создают нового
человека. На самом деле их новый человек оказался гораздо ближе к
какому-нибудь неандертальцу или кроманьонцу, чем к обычному дореволюционному
человеку. Конечно, вначале его слова вызывали у меня страстное желание
спорить с ним, но когда я подумала, то пришла к выводу, что он, к сожалению,
прав. С каким пылом бросились православные русские крестьяне громить церкви
и сбрасывать кресты, с каким азартом русские люди начали ставить друг друга
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг