[Image007]
- Во мне?
- Не обижайся, Ник. Видишь ли, ты здесь меньше трех месяцев, а я уже
больше года, и я пережил период острой благодарности фонду и привязанности к
своему ангелу-хранителю.
- Ты хочешь сказать...
- Я ж предупредил тебя: не обижайся. Ты понимаешь, о чем я говорю?
- Да. Но мне не понадобился год, чтобы перебороть в себе желание
лизнуть мистеру Люшесу руку. Но я понимаю тебя. Нечто подобное я и сам
чувствовал. Так что можешь не бояться, что я тут же помчусь в совет
директоров.
- Хочется тебе верить, - пробормотал Тони. - Понимаешь, когда тебя
мучает какая-то мысль и ты боишься тех, кто тебя окружает...
- Но чего, собственно, бояться? Теперь, когда мы уже перешагнули порог
страха...
Тони усмехнулся:
- Или ты еще не вышел из состояния эйфории, или ты просто ничего не
замечаешь. Ритрит пронизан страхом.
- Страхом чего? Все страхи уже позади. Ведь мы увернулись от самого
главного - от смерти.
- Не торопись. Иногда мне кажется, что страх вечен. Может быть, даже
есть какой-то закон сохранения страха. Да, мы не боимся смерти, но страх
остался. Страх, что те, кто властвуют над тобой, будут недовольны. Что ты
вызовешь их гнев. Что тебя накажут. Или...
- Что значит "накажут"? И что значит "или"?
- Мы ведь бесправны. Мы юридически не существуем. Нас нет. Мы
всего-навсего фантазия покойного Калеба Людвига. И если твой Люшес вдруг
посчитал бы, что ты представляешь угрозу для него, для Ритрита, - что может
помешать ему или совету решить твою судьбу как им будет угодно?
- Да, но после всего, что они для нас сделали...
- Ты хочешь сказать, после всех затрат? Но ведь вовсе не обязательно
ставить тебя перед комендантским взводом и всадить двадцать пуль в шедевр
современной техники. Проще воспользоваться транслятором...
- Не понимаю.
- Они вложили в кибернетическое устройство твои мозги, они могут их и
вынуть. Мы ведь всего-навсего пленка в руках совета. В любой момент они
могут выкинуть из моего тела некоего Антони Баушера и втиснуть кого-нибудь
еще. Стереть старую запись и сделать новую.
Я поежился. Мне показалось, что откуда-то потянуло холодным ветром. А
может быть, Тони просто-напросто рехнулся? Как рыжая дама. Как ее зовут? Ах
да, Рут Дойчер...
- Сдается мне, ты преувеличиваешь, - сказал я после долгой паузы. -
Теоретически ты, конечно, прав, но я не могу заставить себя поверить,
чтобы...
- Ты молодец, Ник, - усмехнулся Тони, - у тебя отлично развиты защитные
реакции, и они идеально сохранились при трансляции. Этого же не может быть.
Это же не гуманно. Это же нарушение законов Шервуда. Это все выдумки
радикалов. Со мной же ничего похожего не случалось. Хотя у тебя и не слишком
длинная шея, ты похож на старого доброго страуса, прячущего голову в песок и
думающего, что никто его не видит. Но ты же не страус, Ник. Впрочем, если ты
ничего не хочешь замечать, дело твое. А я не только нашел в своем коттедже
два потайных микрофона. Причем заметь: именно потайных. То есть запрятанных
так, чтобы я не имел о них никакого представления. Я встретился здесь с
одним биологом. Его звали Сесилем Стромом. А через три месяца он исчез.
Сначала я колебался, спросить ли у своего ангела-хранителя, где Стром. Я и
боялся спросить, и боялся не спросить. Ведь если я не спрошу, они могут
понять, что я боюсь спросить. А следовательно, боюсь их. А следовательно,
считаю их своими врагами. Пришлось спросить. Мой наставник внимательно
посмотрел на меня, грустно покачал головой и сказал: "Печальная история,
мистер Баушер. Он ничем с вами не делился?" - "Нет, - пожал я плечами, -
обычные разговоры". "Да, да, к сожалению, это бывает. Бедняга, как
выяснилось, долгие годы страдал шизофренией. Суицидальный синдром. И
естественно, такое потрясение, как трансляция, все это лишь обострило". Мой
наставник еще раз внимательно посмотрел на меня и сказал: "Я очень прошу
вас, мистер Баушер, никому не говорить о самоубийстве Сесиля Строма и ни с
кем не обсуждать эту тему. Эта тема не для Ритрита. Надеюсь, вы меня
понимаете?". Мне показалась, что в голосе прозвучала не очень глубоко
скрытая угроза. Я долго сокрушенно качал головой, чтобы показать, как я не
одобряю самоубийства, и обещал в точности выполнить его совет.
- Но может быть, он действительно покончил с собой?
- Не думаю. Во-первых, незадолго до исчезновения он сказал мне довольно
загадочную фразу. Он сказал: "Тони, мне кажется, я начинаю догадываться кое
о чем". Я, естественно, спросил его, о чем именно, но он лишь покачал
головой. "Еще рано. Я еще не все понимаю в нашем благословенном Ритрите". Ты
не знаешь Строма, а я знаком с ним лет пятнадцать. Мы не были близкими
друзьями, но всегда радовались друг другу. Он обладал острым и насмешливым
умом. И бесстрашным. И именно поэтому его слова произвели на меня сильное
впечатление.
- Не очень убедительно, - пробормотал я.
- Возможно. Вполне возможно, что и я предпочел бы думать, как ты. У
меня ведь тоже есть инстинкт самосохранения. Но помешала одна маленькая
деталь. Не знаю почему, но я как-то заметил, что указательный палец левой
руки у Строма был слегка изогнут. "Мне бы следовало предъявить рекламацию, -
ухмыльнулся он, когда перехватил мой взгляд. - Дефект производства. Но бог с
ним, с пальцем, он мне не мешает". А потом, сидя как-то на торжественной
подзарядке и слушая очередное восхваление фонда, я обратил внимание на руки
своего соседа. Указательный палец левой руки был изогнут точно так же, как у
исчезнувшего Строма. О, я, как сейчас, помню, что почувствовал в ту минуту.
Страх, чудовищный страх...
- Почему?
- Ты спрашиваешь "почему"? На мгновение я подумал, что сейчас подниму
голову и увижу Сесиля. Я хотел взглянуть на его лицо и одновременно боялся.
Знаешь, как картежник, который томительно медленно сдвигает свои карты,
чтобы посмотреть, что ему сдали. Ох, как мне хотелось, чтобы Стром
ухмыльнулся и сказал: "Ты что, боишься посмотреть на меня"!
В конце концов я заставил себя поднять взгляд и посмотреть на соседа.
Он был точно такого же роста, как Стром. И цвет волос у него такой же. Лицо
другое, но очень похожее.
- Два тела с одного штампа? - пробормотал я.
- У меня другое объяснение. И думаю, тебе оно тоже пришло в голову.
Оно-то и наполнило меня тоскливым, пронзительным ужасом. Это было тело
Строма со слегка переделанным лицом. Понимаешь, что это значило?
Боже, как хорошо, чтобы мой друг оказался безумцем! Как не хотелось мне
вылезать из моего маленького уютного кокона, который я только начал
обживать. Как не хотелось мне входить в холодный мир страха и
подозрительности, ужаса и жестокости. Мир, в котором твои мозги в полном
смысле этого слова принадлежат твоим хозяевам. И тело. И ты сам. И у тебя
могут отнять и то и другое. Заменить. Переделать. Ты уже не личность, ты
собственность фонда, ходячий склад запасных частей. Нет, этого просто не
могло быть. Это чушь, бред. Просто Тони Баушер пытается всучить мне свои
кошмары.
Всю жизнь я прятался от реального мира. Наверное, я занялся наукой
именно потому, что она мне казалась сравнительно спокойным делом. Может
быть, на ее более высоких склонах и пиках, ближе к многомиллионным субсидиям
и Нобелевским премиям, тоже шли рукопашные бои и ученые мужи щелкали клыками
и впивались друг в друга. Но я выдолбил себе нишу пониже, забился в нее, как
рак-отшельник, и тихо прожил пятьдесят два года вдали от большого мира.
А сейчас мой друг Тони Баушер тянет меня в этот страшный мир. И где?! В
забытой богом и людьми пустыне, населенной ходячими манекенами. Стоило
переселяться в другой мир, чтобы вернуться в старый...
Как хорошо, чтобы Тони оказался безумцем. Но почему-то я твердо знал,
что это не так. Может быть, потому, что это было бы слишком простым
объяснением. А я никогда не верил в слишком удобные и простые объяснения.
Что в науке, что в жизни.
- Представляю, о чем ты сейчас думаешь, - тихо сказал Тони. - Прости.
Если я чересчур усердно навьючиваю тебя своими страхами, скажи.
- Уже поздно, - невесело усмехнулся я. - Семена посеяны.
Я представил себе конец этого Строма. Ускользнуть от древней, как мир,
старухи с косой, чтобы попасть в руки сверхсовременных электронных палачей.
Сесиль Стром, вы представляете собой угрозу для Ритрита, и совет принял
решение разрядить вас...
- О господи... - пробормотал я.
Тони посмотрел на меня с какой-то пронзительной пристальностью, словно
еще раз взвешивал, стоит ли мне доверять. Он едва заметно кивнул, отвечая,
должно быть, своим мыслям, и сказал:
- Послушай. Я расскажу тебе о главном, что буквально не дает мне жить.
Ты ведь помнишь: я попал в автомобильную катастрофу. В больнице, когда я
пришел в себя, мне сказали, что у меня раздроблены обе ноги, что их, скорее
всего, придется ампутировать и что, если бы их даже удалось спасти, я все
равно был бы парализован ниже пояса.
- Ты говорил мне об этом.
- Да, но я не рассказал тебе об одном воспоминании. Оно не сразу пришло
ко мне. Только здесь, в Ритрите, оно постепенно поднялось к поверхности
памяти. Вначале я сомневался в нем. Оно казалось мне галлюцинацией. Я гнал
его от себя. Но оно крепло, пока не превратилось в убежденность.
- Что за воспоминание?
- Эта катастрофа. То, что случилось со мной. Я ехал в Шервуд из Флори.
Было холодно, на шоссе образовался кое-где ледок, и я ехал не быстро. То ли
я задумался на мгновение, то ли просто не смотрел в эту долю секунды вперед,
но я не видел, как грузовик с прицепом, двигавшийся в противоположном
направлении, начало заносить. И заметил я его, когда было уже поздно.
Грузовик развернуло поперек, и я летел прямо на прицеп. На грузовике и на
прицепе были нарисованы улыбающиеся зеленые огурцы. Знаешь, эта эмблема
какой-то продовольственной фирмы. Я нажал на тормоз, но было скользко.
Огурец приближался ко мне с чудовищной быстротой, и я понимал, что через
долю секунды врежусь в прицеп. Это все чепуха, что в эти мгновения люди о
чем-то думают, что-то вспоминают. Я ни о чем не думал. Я лишь видел
гигантскую огуречную улыбку, и этот огурец тут же взорвался. Я потерял
сознание от удара.
Долгие недели и месяцы мне казалось, что пришел я в себя только в
больнице. Но это не так. Ник. - Он печально покачал головой. - Нет, не в
больнице. Теперь я помню. Я пришел в себя в машине. Нос ее был смят, но
поднят, словно она пыталась добраться до наглого огурца. Было тихо, что-то
где-то толкало, переливалось. Я почему-то подумал, что надо выбраться из
машины, пока она не загорелась. Мне не надо было открывать левую дверь. Она
открылась от удара. Я вывалился на землю. Где-то завывали сирены. Почему-то
мне казалось, что вот-вот машина обязательно загорится. Я встал и побежал. Я
пробежал, наверное, метров двадцать, потому что споткнулся и упал на
заснеженном поле. Ты понимаешь, что это значит? Я пробежал какое-то
расстояние. Про-бе-жал! Может ли человек с раздробленными ногами пробежать
пятнадцать - двадцать метров? Я знаю, что ты мне сейчас скажешь. В состоянии
шока и так далее. Может быть, если бы у меня был перелом. Но мне объяснили в
больнице, что обе мои ноги были раздроблены. Я спросил врача, что это
значит - переломы? Хирург был настоящим красавцем. Я прямо вижу сейчас пред
собой его лицо. Загорелое лицо с правильными мужественными чертами. У него
были удивительно голубые глаза. Он покачал головой. Он развел руками, словно
извинялся передо мной. Он сказал, что слово "раздроблены" не значит перелом
или переломы. Раздроблены - значит именно раздроблены. Раздроблены кости,
разорваны мышцы, нервы, сухожилия, сосуды. Я помню, что попытался пошевелить
ногами, но не мог. Мне казалось, что ног у меня вообще уже нет.
Мне сделали укол, а вечером появился мои будущий ангел-хранитель со
знакомым тебе предложением. Я почти не колебался. Я живо представил себе
свою жизнь с обеими ампутированными выше коленей ногами.
Тогда, в больнице, я не спросил у врача, как может человек с
раздробленными ногами пробежать пятнадцать - двадцать метров. Я тебе уже
говорил, что воспоминание пришло много позднее, здесь. И оно не дает мне
покоя.
- Но может быть... это все-таки твоя фантазия? Провокация памяти?
Знаешь, как это бывает. Кажется, что это было, а на самом деле...
Тони медленно покачал головой.
- Боюсь, что нет. Боюсь, что провокация тут ни при чем.
- Но что это может в таком случае значить?
- Вот этот-то вопрос я и задаю себе десятки раз каждый день, Вариантов
может быть два. Первый: мне это кажется. Как я тебе сказал, я отбрасываю
его. Слишком четкие и яркие детали для фантазии. Я вываливаюсь из машины.
Переднее левое колесо еще медленно вращалось. Колпак с него соскочил. Я
упираюсь руками в асфальт, встаю. Надо отбежать, надо отбежать, говорю я
себе. Страшно кружится голова. Я поскользнулся, но удержался на ногах,
потому что схватился за открытую дверцу. Я обошел машину сзади. Интересно,
подумал я, глубокий здесь кювет или нет? Он был под снегом. Я не стал
прыгать через него, медленно спустился, поднялся по противоположной стороне.
Земля под снегом была твердая, смерзшаяся. Я побежал. Голова кружилась все
сильнее и сильнее, и я упал. Падая, я подумал, что сейчас снег набьется мне
за шиворот. И почему-то эта мысль очень беспокоила меня. Такую глупость
нельзя придумать. Я не верю, что все это лишь примерещилось мне.
Второй вариант: ноги у меня раздроблены не были. Я вообще был цел и
невредим, не считая ушибов и контузии. Ты спросишь: а что же врач? Меня
обманули.
- Да, но ты же сам говоришь, что не мог пошевельнуть ногами, не
чувствовал их.
- Один укол, это несложно.
- Но для чего? Ты понимаешь, что говоришь?
- Очевидно, для того, чтобы подготовить меня к предложению стать иском.
- Чушь!
- Почему чушь? Если бы ко мне пришли с таким предложением в обычной
обстановке, я бы похлопал человека по плечу и посоветовал ему проспаться. Но
когда приходят к человеку, которому предстоит стать обрубком, никакое
предложение не кажется ему уже безумным. - Тони помолчал и медленно
сказал: - Кто знает, может быть, бедняга Стром тоже начал все раскладывать
по полочкам.
- И совет как-то узнал об этом и уничтожил его?
- А что еще им оставалось делать? Представь себе, что произошло бы в
Ритрите, если эту историю рассказать с кафедры во время торжественной
подзарядки...
- И что же делать? - спросил я тоскливо.
- Не знаю, - пожал плечами Тони. - Пока не знаю. Я знаю лишь, что если
в уравнение подставить потайные микрофоны, слова Сесиля Строма и его
исчезновение и мои якобы раздробленные ноги, оно приобретает довольно
зловещий вид. Но что оно значит, что стоит за всем этим - я не знаю. Прости,
Ник, пойду в лабораторию, поработаю немного.
Я поймал себя на том, что злюсь на Тони Баушера. Почему он должен
втягивать меня в свои кошмары? Да не хочу я думать, были его ноги в
действительности раздроблены или его лишь убедили в этом. Да, сказал я себе,
может быть, он и прав. Но для чего мне его правда, если она наполняет меня
тягостным недоумением и страхом. Только-только начал я обживаться в новом
мире, только-только разложил свой багаж души и памяти по новым полочкам, как
появляется Тони и заявляет, что полочки-то в тюремной камере и око тюремщика
недреманно сверкает в глазке двери.
Чепуха! Эгоистическая шизофрения. Когда-нибудь специалисты определят,
может ли страдать душевным расстройством искусственный человек, но Тони явно
далек от нормы. Для чего весь этот дьявольский план, кому он нужен? Для
чего?
И куда только девалось мое почти праздничное настроение последних дней!
Один разговор - и вместо него липкий страх и тягостное недоумение. Чепуха,
снова и снова повторял я себе, но заклинания не действовали. И чем больше я
их повторял, тем меньше верил в них.
Назавтра ко мне пожаловал Вендел Люшес.
- Мистер Карсон, - сказал он, - скоро три месяца, как вы здесь, и
теперь по нашим правилам вы можете пригласить к себе гостей.
- Спасибо, - пробормотал я.
- Напишите на имя совета, кого именно вы собираетесь пригласить, и не
откладывайте этого. Хорошо? Мы должны иметь какое-то время для наведения
справок о приглашаемом. Конечно, я мог бы вам этого не говорить, профессор,
но я ничего не скрываю от вас. Представьте, что кто-то захочет пригласить
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг